Боярам было странно наблюдать такую неожиданную перемену в царе, который еще вчера казался необузданным отроком. Выходит, на всякого коня есть своя узда! Сейчас если появлялся царь на людях, то был тих и ласков даже с истопчими. За десять дней, прошедших после свадьбы, он только дважды появлялся в боярской Думе, и то, посидев недолго, снова удалялся к себе в покои. Иван как будто потерял интерес к государственным делам в тихо налаживал свое семейное счастье. Поговаривали, что Анастасия любила песни, и Иван, стараясь угодить жене, созывал в свои покои лучших гусельников, которые рассказывали о подвигах богатырей. И ближе к вечеру караул, стоявший в дверях, частенько слышал красивый и высокий голос подпевающего царя. О его пристрастии петь знала вся Москва, И Иван не упускал случая, чтобы вместе с певчими не позабавить паству, пришедшую к службе.
Иван теперь отпускал от себя бояр, которые, как и полагалось, поутру приходили к нему на Верх с докладом, а еще для того, чтобы просто предстать перед царскими очами. А однажды вышел в Думу в белых портках и домашнем халате и, зло махнув рукой, пожаловался:
- Ну чего разгуделись, словно пчелы в улье! С царицы меня согнали. Идите к себе, нужда до вас настанет, так скороходов пришлю.
Бояре разошлись, все больше удивляясь перемене, произошедшей в государе. Справедливо рассуждали:
- Видать, добрая жена Ивану попалась, ежели так скоро нрав его могла усмирить.
Через неделю после замужества царица Анастасия выехала на богомолье.
В первый выезд царицу провожали три сотни стольников, кравчих и прочих дворян, которые ехали впереди царицыных саней, запряженных дюжиной лошадок; позади, оседлав коня по-мужски, царицу сопровождали мастерицы и сенные боярышни; и на колымагах ехали низовые царицы - кормилицы, верховые боярыни.
Поезд продвигался тихо, не было того грохота и звона, каким любил окружать свой выезд Иван Васильевич. Слышалось только похрапывание лошадей и их мерный топот о земную твердь.
Окна в карете царицы были завешены, и только оставалась едва заметная незашторенная полоска, через которую на город и людей посматривала Анастасия Романовна. Теперь она не принадлежала себе, а лицо ее, кроме мужа и верхних боярынь, да еще вот девок дворцовых, видеть не должен никто. И мужики, встречавшиеся на дороге, как можно ниже опускали голову, стараясь глубоким поклоном отвести от себя беду, понимая, что даже нечаянное лицезрение царицы может стоить каждому из них жизни.
Царица повелела останавливаться перед каждой церковью, чтобы раздать милостыню и в молитвах отблагодарить Христа за содеянное чудо - теперь она царица!
С саней Анастасию бережно под руки подхватили ближние боярыни, и стольники, как бы невзначай, отвернулись в сторонку, чтобы не видеть лица царицы.
Шел легкий снежок, весело искрился, падал на мохнатые шубы боярынь, ровным прозрачным слоем ложился на черно-бурую шапку царицы.
- Матушка Анастасия Романовна, позволь у тебя с бобрового ожерелья снежок стряхнуть, - сказала Марфа Никитишна, отряхивая поземку с ее одежды.
Сенные боярышни платками стали загораживать от горожан лицо царицы. Но в этом не было особой надобности: прихожане, стоявшие у церкви, уже и так были напуганы приходом царицы и лежали на дороге ниц.
Замерло все вокруг, и снег слой за слоем покрывал дорогу, купола церквей и прихожан, свалившихся у обочины.
- Милостыней всех пожаловать, - коротко распорядилась царица и пошла в храм.
Нищие не выпрашивали копеечку, как бывало раньше, понимая, что дойдет черед и до них, и боярышни с котомкой в руках обходили всех, жаловали гривенниками.
Анастасия Романовна молилась недолго, после чего припала устами к мощам святых и поспешила дальше.
…Во дворец она вернулась только к вечеру, а народ, удивленный столь щедрым подношением, стал называть царицу Анастасия Милостивая.
* * *
Наступила мартовская оттепель, которая подтопила сугробы, а на дорогах образовалась топь. С трудом верилось, что еще неделю назад, сразу после дня святого Тимофея, бесновалась пурга, которая занесла все дороги и набросала снега под самую крышу. Два дня караульщики выгребали снег с царского двора, а потом на потеху отрокам соорудили ледяной детинец. И крепость мощными формами и башнями напоминала Кремль. Однако после оттепели детинец почернел, состарился, башни его обветшали и оплавились, а в некоторых местах стены провалились. Как будто детинец пострадал от вражьего нашествия.
Дороги во многих местах стали непроездными, и бояре, позабыв спесь, перебирались из карет и саней на седла рысаков. Не время выезжать на богомолье, однако многим княгиням не терпелось, и они разъезжали в сопровождении большого числа слуг, которые, кряхтя и матерясь, вытаскивали тяжелые кареты из непролазных луж.
Ивану не спалось: по подоконнику тихо постукивала капель, и этот размеренный стук раздражал его, и чудилось царю, будто кто-то неведомый хитрым татем шастал в великокняжеских покоях.
Царь поднялся. Анастасия еще спала. За окном утренняя темень. Иван Васильевич посмотрел на небо, где веселым красавцем сиял месяц, и увидел, как- с небосвода сорвалась звезда, растаяв где-то у самых крыш.
Царь перекрестился. "Вот еще кто-то Богу душу отдал", - подумалось государю.
Никого во дворе, только из оконца было видно, как мерили неторопливыми шагами двор караульщики, крепко сжимая в руках факелы, и их резкие молодые голоса будоражили дворовых.
- Эй, боярин, - вдруг позвал Иван. - Кто там у дверей? Поди сюда! - За дверьми послышался предупредительный кашель, но в опочивальню никто не входил. - Кто там дежурит? Поди сюда!
Анастасия пробудилась и, стараясь поймать взгляд государя, заметила:
- Ваня, как же ты боярина в опочивальню позовешь, когда царица на постели лежит?
Царь хохотал долго. Его смех, дребезжащий, как упругое железо, хорошо знали во дворце, впервые его услыхала и царица.
- Что с тобой, Иван Васильевич?
- Ты?! Царицей себя называешь? Да знаешь ли ты, сколько на этой постели до тебя… цариц побывало? - И, уже оборвав смех, грубо заметил: - Запомни же! Как была ты Настька с Ястребиной слободы, так для меня ты ею и останешься! Все в моей власти! Хочу - в монастырь тебя отправлю, а хочу - так в темнице посидишь!
Иван выдержал взгляд испуганных глаз и, оборотясь к боярину, который неловко жался у самого порога, произнес:
- Что же ты, Семен, сразу не вошел, когда государь тебя кликать стал?
- Ведь это царская опочивальня, Иван Васильевич, а не сени дворовые, - еще более смутился боярин Оболенский, не в силах оторвать глаз от пола.
Оболенский Семен Федорович в боярах давненько, и подле опочивальни царской приходилось не однажды выстаивать. Еще при покойном царе Василии Ивановиче приходилось служить, тоже любил чудить, но чтобы к брачному ложу бояр кликать… Такого князь не помнил.
- Вот что тебе скажу, Семен Федорович: скука меня одолела, потешиться хочу, - подошел он к боярину. - Вели медведей приготовить и не забудь самца-пятилетку, того, что с рваным ухом, уж больно в драке он озорной.
- Слушаюсь, государь, - не глядя на Ивана, вышел боярин.
- Эй, Анастасия, чего умолкла? То лепечешь целыми днями, а то вдруг совсем не слыхать.
Иван подошел к постели, отдернул одеяло и увидел, что царица плачет.
- Ваня, опомнись! Не бери греха на душу, как же это ты медведей…
- Что?! Царя поучать надумала?! Или плети моей попробовать хочешь?!
- Иван Васильевич, государь, ты же меня сам выбрал, сам и царицей сделал. Чем же я тебе не приглянулась? Вспомни же, как мы с тобой дружно поживали…
Иван Васильевич уже остыл, понял, что хватил лишку, и, натянув на себя портки, смилостивился:
- Ладно… будет тебе… а мне соколов посмотреть надо,
Яшка Хромой обласкал своей милостью Силантия с Нестером: справил им одежду, подарил татарские ичиги и, испытав, как они знают кузнечное дело, поставил старшими.
В лесу был затерян целый поселок, который принадлежал Яшке Хромому. Поселение пряталось недалеко от дороги, за дубовой чащей, которая тесно обступила Яшкино детище, оберегая его от дурного глаза. Избы были строены основательно, из соснового теса, по всему было видно, что мастеровые здесь подобрались справные, и сама деревня напоминала сказку, а домики - это боровики, выросшие на душистой полянке. Если не хватало здесь кого-то, так это девиц в красных сарафанах, собирающих ромашки на венки.
Но место это было запретное, и мало кто догадывался, что совсем недалеко от Москвы сплел разбойное гнездо Яшка Хромой. Со стороны Москвы поселок был огражден болотами, а четвертой стороной упирался в песчаный берег лесного озера. Добирались сюда по затаенной тропе, которую не менее строго, чем царский дворец, охраняли караульщики. И если и забирался в эту чашу нечаянный гость, то обратно, как правило, вернуться не мог, а болота, что уходили на многие версты, строго хоронили еще одну печальную тайну.
Отсюда во все стороны Яшка-разбойник отправлял своих посыльных, которые промышляли на дорогах, возвращаясь порой с крупной поклажей.
Деревня напоминала разбуженный улей, где каждый знал свое дело: кузнецы правили сабли и собирали доспехи, чеканщики резали монеты, воинники упражнялись с оружием.
Яшке-разбойнику до всего было дело, и уже с раннего утра можно было увидеть в деревушке ковыляющего атамана, а резкий голос без конца сотрясал лесную тишь.
- Ты кистенем-то от плеча маши, дура! Так не то что панцирь не помнешь, рубаху на бабе разодрать не сможешь! - А пристыженный отрок старался вовсю, что есть силы лупил чучело, выколачивая из него ветхую солому. - Вот так! Шибче давай! Только тогда и будет толк. А если махать без ярости будешь, тогда сам по темечку получишь сабелькой. Вот тогда только поминать останется.
Яшка, несмотря на свою хромоту, был искусный борец, мало кто из отроков мог повалить его на спину, и, завидев мужиков, пробующих силу, советовал:
- Ты ногу его цепляй, вот тогда и перевернешь, а как повалил, так вставать не давай. Стисни руками шею и держи так до тех пор, пока душу у него не выдернешь… Не маши палицей перед своей рожей, а то нос отшибешь. Нацепил на кисть ремень и во все стороны лупи, что вправо, что влево.
В одном месте Яшка задержался: мужики ногами друг у друга сбивали шапки с голов. Этой забавой на масленицу потешались мужики в каждом селе, радуя собравшийся люд.
- Не так это делается, отроки, так на землю ворога не свалишь. Подпрыгнуть нужно и ногу вверх выбросить, вот тогда он и не встанет.
Подпрыгнул Хромец вверх и так поддел ногой шапку у стоявшего рядом отрока, что она пушистой птицей отлетела на добрую дюжину саженей. Хмыкнул в пегую В бороду Яшка-разбойник и заковылял дальше. Народ поговаривал, что у Яшки Хромца не одна такая деревушка. И если исчезал он надолго - трудно было понять, куда ушел Хромец: проверить ли свои заимки, или, быть может, шествовал господином по большой дороге. Но Яшка Хромой никогда не уходил один - забирал с собой до сотни обученных ратников, встречи с которыми опасались и отроки государя.
Лишь немногие знали про Яшкину заимку, и верные люди тайной тропой доставляли разбойнику добрую часть монет, собранных нищими на базарных площадях и у соборов.
Яшка Хромой не оставлял своей заботой и Нестера с Силантием, которые с рассвета до темна резали рубли. Подойдет к кузнице, посветит фонарем и вымолвит:
- На медь серебро можно будет наложить, а потом эти деньги мы по базару пустим. Обижать вас не стану и за работу хорошо заплачу.
Яшка и вправду не обманывал: каждую неделю щедро расплачивался со всеми фальшивыми гривенниками, приберегая для своих нужд государевы рубли. Оставаясь наедине, Нестер с Силантием не переставали материть Яшку Хромого.
- Надо же нам было так угораздиться, чтобы попасть к этому хромому черту! Роздыха никакого не дает! - горячился обычно Нестер. - Только и делаем, что стучим молотами по наковальне. Если бы знал, что будет такое, лучше бы продал себя какому-нибудь боярину, а за это имел бы кров и хлеб. А здесь взаперти сидим, как в темнице какой!
Силантий чувствовал справедливость сказанных слов, но решил молчать, и в ответ Нестеру было злое постукивание по железу.
- Как пленных бусурман нас держит, - все более распалял себя Нестер, - только я убегу! Лучше сгинуть в болотах, чем пропадать у Яшки Хромого.
- Так ты же когда-то к Яшке Хромому хотел идти? - напомнил Силантий.
- То было раньше, а сейчас иное дело! Кто знал, что он нас как рабов держать станет, - резонно замечал Нестер.
Убежать от Яшки, так же как и попасть к нему, было очень непросто: всюду у него были расставлены караулы, которые пристально всматривались не только в сторону лагеря, но наблюдали так же и за тропами, которые выходили из него; и дорога была открыта только для тех, кто знал заповедное слово.
Памятен был прошлый месяц, когда из деревушки попытались уйти двое оружейников. Их поймали у самой дороги на Москву, повязали бечевой и препроводили обратно. Потом беглецов долго бесчестили кнутом, а под конец сам Яшка вырвал им ноздри и, потрясая клещами, на которых остались кровавые шмотки, предупредил собравшихся:
- Вот так будет с каждым, кто посмеет нарушить мою волю. Здесь я для вас хозяин! Здесь я ваш государь!
Более беглецов никто не видел, и болото спрятало еще одну тайну. А сам Яшка в черной старой рясе хмельным сатаной шатался после казни по деревне.
- Как же ты уйдешь, если по всем болотам у Яшки заставы стоят?
- Хитростью взять надо, - громадными ножницами резал Нестер медную пластинку. - Нужно будет сказать, что меди для денег поменять нужно.
- А сами они разве не могут?
- Скажем, что нужную они не сыщут! Не могу я здесь, Силантий. Не мед здесь. Яшка Хромой тот же боярин, только спрашивает построже, по одной только прихоти в озере утопить может. Дурень, одним словом! Обратно я на службу к царю проситься буду. Напишу ему в прошении, что я резчик искусный, а еще кузнец знатный, авось не откажет.
Силантий размеренными точными ударами правил щербину на медном листе, а она не хотела распрямляться, оставаясь глубокой неровной царапиной.
Нестер продолжал:
- Покаюсь перед государем. Простит! Может, и Васька Захаров поможет, теперь он при царе думный дьяк, авось не забыл меня. Ты-то пойдешь со мной?
Силантий наконец выровнял щербину, и в этом месте медь сделалась тонкой, изогнувшись волнистым краем. Тронув ладонью кованую поверхность, Силантий отвечал:
- Пойду, отчего не пойти. Мне здесь, у Яшки Хромца, тоже не жизнь.
Выслушав мастеров, стоящих смиренно перед ним, Яшка вдруг смилостивился:
- Медь, говоришь, нужна?
- Нужна, батюшка. Эта медь не годится, в прожилках она. Покраснее бы надо да покрепче, - мастера стояли повинными, словно холопы пред строгим барином.
Яшка Хромой мало понимал в медном деле, но деньги ему были нужны. Он поднялся с лавки, проковылял неловко в красный угол и, отцепив икону со стены, сунул ее в руки Нестеру:
- Целуй Божью Матерь, что не убежишь, только после того в Москву идти можешь.
Нестер взял икону и, не моргнув глазом, побожился:
- Вот тебе крест, что не убегу!
- Икону-то целуй! - приказал Яшка. - Без этого твоя клятва силы не имеет. И не в лоб целуй, - заметил он, - это тебе не покойница какая-нибудь, ты к рукам приложись!
Нестер поцеловал Божью Матерь.
- А теперь ты целуй, если идти желаешь, - повернулся Яков к Силантию.
Силантий взял икону, секунду-другую мешкал, а потом поцеловал и он.
- Идите себе с Богом, проводят вас. А как медь отыщете, так сразу подойдите к безрукому юродивому, что у ворот Чудова монастыря сидит, и скажите ему, что требуется, так на следующий день я вас и заберу. Ступайте, - перекрестил на прощание.
Нестер с Силантием ушли тайной тропой, провожаемые молчаливым и хмурым старцем, который за всю дорогу не произнес и слова. Только иной раз оглянется старик назад: не утопли ли ходоки - и ступает далее в темную чащу. А когда впереди показался просвет, старик наконец остановился.
- Пришли… дальше вам самим идти. Сначала вот до того пня прямиком, а от него к сухой березе, а далее уже дорога. Да только не вздумайте нигде сворачивать, трясина всюду! - В доказательство своих слов он отбросил посох в сторону. Раздался тяжелый шлепок, и поляна, на которой еще мгновение назад росли цветы и деловито жужжали шмели, развернулась трясиной, показывая свое гнилостное нутро. Трость медленно стала уходить в вонючую жижу, а узловатая палка, в виде хищного клюва, еще некоторое время держалась наверху, а потом и она исчезла в болотной жути.
Силантия прошиб озноб.
- Вот так-то! - хмуро усмехнулся старик. - Шаг в сторону ступить, так ни Бог и ни дьявол не выручат. Одним только лешим здесь и житье. А по ночам черти здесь такой шабаш устраивают, что хоть уши затыкай. - И, уже крестясь, с грустью вздохнул, видно, вспомнилось старику что-то свое. Продолжил: - Много здесь безвинных людей сгинуло. Всех теперь и не упомнишь, спаси, Господи, их грешные души! - Накинув на на макушку лисий треух, сказал: - Ну, мне пора, Яшка дожидается.
Старик неторопливо пошел прочь, оставив Нестера с Силантием посреди узкой тропы.