"Люди в очках и с книгами" - это злые волшебники взрослые. А подлинные чародеи - дети, сохраняющие наивное, неиспорченное восприятие вещей в их первозданной ценности, живущие по законам своего волшебного царства - страны детства. Для взрослых Хаврюша - это просто поросенок, а значит, и возможность насладиться вкусной и сытной едой. Для маленьких героев одноименного рассказа (1908) - это существо со своими интересами, пристрастиями, привычками, с забавным хвостиком-закорючкой и носиком-пятачком. И спасение Хаврюши от кухаркиного ножа вырастает в целую героическую эпопею освобождения и защиты беспомощного, страдающего, слабого… В ход идут все средства - лесть, увещевание, беззлобный обман, молитва. Но все оказывается тщетно. На столе - жаркое из поросенка с гречневой кашей, в душе у мальчиков - пустота и отчаяние.
Так взрослые, сами того, возможно, не подозревая, сохраняя всего-навсего отработанный порядок вещей, нарушают изначальное нравственное равновесие детской души, лишают ребенка веры в справедливость, согласно которой и поросенок обязательно обладает "душой", и о нем можно тосковать и печалиться. Надо сказать, что крамольные с точки зрения ортодоксальной религии рассуждения о "душе" животного очень часто встречаются в детских рассказах Чирикова, убежденного христианина.
Поэтому животные, так же как и дети, способны играть роль нравственного ориентира в произведениях писателя. История, рассказанная в "Моей жизни" (1905) имеет неожиданное начало: "Отца своего я не помню, но отлично помню мать. Она была рослая и красивая блондинка с карими глазами…". Впечатление такое, будто речь идет о бедном подкидыше или внебрачном ребенке. И только когда мы узнаем, что у красавицы-матери - пушистый хвост и ошейник, мы поймем, что герой "Моей жизни" - щенок, который вскоре превратится в отличную охотничью собаку по кличке Верный… Этот пес вполне оправдает свое имя, одарив преданной дружбой кухарку Прасковью и ее сына Ваню, став товарищем игр господских детей Мити и Кати, выполняя охотничьи задания их старшего брата Миши. Он станет последним утешением для умирающего на цепи старого пса Руслана и приятелем живущего в сарае поросенка. Но такая преданность, верность, высокая, подлинная, как это ни странно прозвучит, "человечность" никак не вознаградятся: после болезни потерявшего обоняние Верного, по сути, выбрасывают на улицу. И ему не остается ничего другого, как искать новых хозяев, которых он - о, счастье! - находит. Пес оказывается в деревне, на природе, которую умеет любить и тонко чувствовать. Верному доступны те чувства, что испокон веку считались исключительно достоянием людей, - доверчивость, восхищение красотой мира, способность к любви, благородство, постоянство. Но людьми они почти утрачены. Ведь от Верного отказывается не только охотник Миша, который не может теперь использовать его по назначению, не только барыня, всегда предпочитавшая ему завистливого Бобика, но и Катя, и Митя. Пожалуй, только Прасковья испытывает к нему чувство жалости, да она и сама пришлась, как видно, "не ко двору" и тоже должна искать себе новое пристанище.
Чириковский "животный эпос" существенно дополнил создаваемые другими авторами в это же время картины естественно-природной жизни. Как тут не вспомнить "Каштанку" и "Белолобого" Чехова, купринского "Изумруда", "Серую Шейку" Мамина-Сибиряка! Пронизывающая эти произведения трогательная интонация сопричастности всему живому, сопереживание его бедам и несчастьям призвана была возбудить в человеке чувство ответственности за подаренное Богом окружающее великолепие, такое хрупкое и ранимое в своей первозданности, существенную часть которого составляют братья наши меньшие. Так исподволь, в незатейливой форме, читателю внушалась мысль о вселенском единстве всего сущего на земле. Сквозь призму чувствительного, сентиментального, детского и звериного сознания изображалась и оценивалась Чириковым жестокая действительность - продукт измышления взрослых. Это тот мир, где ничего не стоит обидеть слабого, осуществить подлог, забыть о справедливости.
Конфликт совести с "бессовестной" средой вырастает как столкновение детского незамутненного мировосприятия и логически выверенного расчета взрослых. Эту извращенную иерархию ценностей Чириков рисует в рассказе "Лошадка", в котором главный приз рождественской елки - железная дорога - в обход всяких правил достается краснощекому самоуверенному мальчику, очевидно, отпрыску какого-то важного лица, а сынишка акцизного чиновника должен довольствоваться палкой с головой лошади и колесиком вместо хвоста. Этот механизированный символ, призванный заменить живую лошадь, становится символом бездушного мира, в котором вынуждены существовать дети.
И настолько сильными оказываются впечатления детства, настолько значимыми остаются все совершенные тогда маленькие открытия, что даже попав в иную среду, в иное окружение, став взрослым, человек нет-нет да и захочет ощутить в себе "душу живу", возродить в себе былую естественность.
…Засыпает под мерный стук колес едущая в вагоне "мадам". Загляделась она на поля, опьянела от запаха теплой земли. Золотая рожь, зеленые луга, синеющий лес переносят ее в далекое прошлое, когда она босоногой девчонкой пасла гусей, дружила с деревенскими ребятишками, слушала сказки дедушки. Она пробуждается от сна, когда кондуктор настойчиво требует билет. Но в ушах ее звучит не голос кондуктора, а укоризненное причитание дедушки: "Эх ты, Дунюшка… Зачем ты - мадам?" Конечно, в рассказе "Утро жизни" (1909) перед нами та самая Дуняша, героиня публикуемого в сборнике рассказа, с которой писатель так и не смог расстаться. Это Дуняшино детство промелькнуло перед мысленным взором молодой барыни, напомнив ей о безмятежности и счастье "утра жизни".
И книга "В царстве сказок" - это воплощение детской мечты, символ нетронутой страны детства, самого таинственного, заповедного места на свете, приблизительно того самого, которое Пришвин называл страной "без имени, без территории". Чирикову удалось достичь в этом произведении поразительного сплава мира западноевропейской сказочной культуры (карлики-рудокопы, прекрасные волшебницы, причудливые замки, необыкновенные великаны, сладкозвучные арфы, мраморные пещеры) с славянским фольклором, главными действующими лицами которого являются зеленоглазые русалки, Баба-Яга с костяной ногой, похожий на обыкновенного мужика Леший и колдуньи Улыба и Смехунья. Многое взято писателем из русских народных сказок. "Некоторое Царство-Государство", куда отправляется герой, очень напоминает и Белогорье, и страну Муравию, и остров Буян, стоящий на Море-Окияне, то бишь на Розовом Озере. Это та самая райская страна, где вечная радость и вечная весна. И очень по-русски звучит название деревни - Веселенькая. И как в народной сказке, туда можно попасть, лишь преодолев массу препятствий, переплыв водные преграды, превратившиеся под пером писателя в реку Ненависти. Но одновременно это и занимающая высокую ступень в детской иерархии ценностей страна сладостей: в недрах сахарных гор прячутся шоколадные ковриги, рассыпана разноцветная карамель, леденцовые жилы ждут разработки и совершенно запросто растет обсыпанная сахарной пудрой клюква, а заливных орехов видимо-невидимо.
Детское восприятие у Чирикова здесь максимально приближено к народному мироощущению. Маленький путешественник особенно остро чувствует Добро и Зло, их вечное противостояние, чутко реагирует на несправедливость, обиду и предательство. Но все же главным критерием отношения ребенка к миру, по убеждению писателя, всегда остается нравственное чувство. Поэтому ему невыносимо тяжело солгать (даже ради свершения задуманного), сказав, что его родители ненавидят друг друга. Он не согласен стать человеком, сеющим раздоры, приносящим зло. И самым ужасным наказанием для него становится отлучение от отчего дома, близких людей: именно такой страшный сон снится маленькому герою. И это как сигнал-напоминание о необходимости возвращаться домой даже из столь вожделенной страны, какой было Волшебное Царство. Детское желание добра столь велико, что в воображении ребенка даже и такая жестокая вещь, как война, оборачивается почти шутливым сражением между ним и Мухоморами, Дождевиками, другими Грибами. Великан становится его добрым и великодушным другом, не скупящимся на слезы при расставании. Обломанная ветка дерева кровоточит настоящей алой кровью, вызывая неподдельную жалость. И даже Черт и Чертовка предстают лишь заботливыми родителями, умиленно наблюдающими за забавами своих хвостатых деток.
Вообще, ужасное в Волшебном Царстве отличается от обычного только объемом и цветом: бабочки словно поднос, заяц ростом с теленка, листья на деревьях почти как лопух, лягушки величиной с крупную кошку, ветки напоминают огромных извивающихся змей, а в реке Ненависти - вода черная, вокруг - черные кошки, летает черная сова, и живет Человек в черной маске… Зато злая волшебница, напротив, всего-навсего маленькая старушонка с морщинистым личиком, одолеть и обмануть которую оказывается, в общем-то, совсем несложно (даже ее собственная дочь приходит вопреки всем правилам на помощь нашему герою).
Это в полной мере соответствует детским представлениям о всесилии Добра и беспомощности Зла. Недоброе и злое у Чирикова явно жалко и смехотворно, соприкосновение с ним смягчается юмором. Чего стоит одна самоварная ручка, которая болтается на теле мальчика после того, как, забыв впопыхах смазать ее волшебной мазью, его из самовара вновь превратили в ребенка: она издает бренчание в самое неподходящее время!
По Чирикову, детское сознание всегда способно более точно угадывать то, что скрыто от скептического и рационального взгляда взрослого. Взрослые не верят в чудо, ребенок не только верит, но и создает его. Оно является ему в виде чудесной и таинственной страны с розовым озером, белоснежными лебедями, синим замком с серебряной крышей, перламутровыми горами с золотыми вершинами… Эта страна мечты необыкновенно красочна, упоительно привлекательна. Она так не похожа на привычные картины, обступающие нас ежечасно. Но Чириков убежден, что такое же великолепие окружающего мира будет открываться непредубежденному взгляду каждого, если только он найдет в себе силы освободиться от привычных стереотипов восприятия, житейской суетливости, если его сердце исполнится любовью ко всему живому.
Чириков создает свою парафразу знаменитой сказки Уайльда "Соловей и роза". Казалось бы, те же действующие лица: невзрачная, но прелестная серенькая птичка, способная исторгать из своего горлышка звуки, доставляющие неизъяснимое наслаждение, пробуждающие дивные воспоминания, Роза, бесподобный по красоте цветок, вызывающий всеобщее восхищение и поклонение. Но как сдвинуты акценты, как изменена исходная коллизия! В сказке Уайльда главное - Искусство, которое вызывается к жизни любовью и страданием. Прекрасной Роза смогла стать только тогда, когда ее острый шип, пронзив сердце соловья, певшего о совершенстве Любви, насыщал ее лепестки кровью птички. Но и став прекрасной, она оказалась лишней среди педантов и корыстолюбцев, людей расчетливых и суетных в своих желаниях.
Ее русским вариантом становится сказка о капризной и ветреной красавице Белой розе, в которой только настоящая Любовь смогла пробудить преданность и верность - чувства, столь необходимые в любви. Но именно они оказываются причиной ее смерти: ведь распрощавшись с эгоистическими привычками, она не смогла выжить в обыденной жизни.
И если Уайльд создавал сказку о Вечном Искусстве, его трагической обреченности и ненужности в мире посредственностей, то Чириков пишет поэму о силе любви, благословенной и возвышающей душу даже тогда, когда конец ее печален. Поэтому и герои Чирикова - не зануда студент и не претенциозная профессорская дочка, а две маленькие девочки, по-своему очень милые и забавные, которые, конечно же, хотели безраздельно обладать Белой розой, но которые горюют, потеряв ее, совсем не потому, что перестали ею владеть. Чириков убежден: не прекрасное чуждо этому миру, в нем нет места самым простым и гуманным чувствам.
Уайльд преподносит всю ситуацию в романтико-ироническом ключе - Соловей и Роза у него безукоризненно совершенны, студент и его пассия - приземлены и пошлы. Чириков же создает психологически-бытовой рисунок каждого персонажа: Роза у него и самовлюбленная гордячка и безоглядно влюбленная почитательница таланта; канареечка - и безнадежно преданна своему кумиру и любопытно-доверчива; соловушка - чист, откровенен и простодушен, Соня и Надя - радостны, непосредственны и задиристы.
И еще одним интересна эта сказка. От нее как бы перекинут мостик к тем легендам для взрослых, которые собрал и художественно обработал Чириков в сборнике "Волжские сказки" (1916). Наверное, запомнилось читателю "Белой розы" (1889) описание уголка, где находилась дача, на которой обитало летом семейство девочек. В этом месте сказки вдруг ощущается не условный язык повествователя, рассказывающего удивительную историю, а слышен голос художника, стремящегося донести до нас восхищение той реальной красотой бытия, которое ему дарует общение с природой: "<…> стоило только взойти на балкон, чтобы сердце запрыгало от восторга и радости при виде открывающейся картины. Прямо перед глазами - гладкая поверхность Волги сверкает на солнце своею сталью, над рекой поднимаются великаны - зеленые горы, убегающие куда-то далеко-далеко и пропадающие в голубой дымке прозрачного весеннего воздуха. Кругом - кудрявая зелень, позади, взбираясь в гору, поднимается прохладная зеленая роща <…>".
Такой видит Чириков красавицу-Волгу. Кажется, - еще немного, и он произнесет: "Ничего не нужно, все суета сует, все пройдет, минется, исчезнет бесследно, только одна правда и красота природы - вечны, и только в общении с ними человек чувствует в себе радость Божию и находит цель жизни…". И кто бы мог подумать, что эти прекрасные слова идут вслед за гимном: нет, не соловью, как можно было бы предположить (его, как считает Чириков, "люди с помощью своих поэтов опошлили"), а… кукушке, которая одна по-настоящему "уцелела" для поэзии именно потому, что "осталась непонятой и малоизвестной" господам поэтам! Писатель не скупится на слова признания, сочиняет почти оду в честь этой невзрачной птахи: "О, прекрасный лирик лесов! Слушаю я тебя в тишине тихого утра, и такое чувство рождается в душе моей, словно я после долгих и тщетных исканий нашел, наконец, что было нужно: красоту, правду и радость в природе, отражение их в душе чрез безмолвное, кроткое созерцание…". Но еще более поразительно, что писатель вполне естественно объединяет прозаическую кукушку и поэтического соловья как провозвестников жизненного волшебства. "Случалось ли вам ранним утром, когда взошедшее солнце еще не успело высушить с трав и листвы сверкающих капелек росы, слушать, как поют в лесу кукушки? О, этого не опишешь! Соловьи ночью и кукушки на восходе солнца, только они одни поют такие песни, от которых в душе человеческой пробуждается столько смутных, горьких и радостных воспоминаний, столько порывов к невозвратному, столько тоски по недостижимому, столько грусти по неведомому!.."
М. И. Цветаева, сблизившаяся с семьей писателя уже на закате его дней, была поражена "ненасытностью" "старика Чирикова", его неугасшим с годами "любовным любопытством к жизни". Чтобы доказать последнее, достаточно сравнить описание волшебной страны в книге "В царстве сказок" и картину природы, предстающую глазам чуткого и чистого человека в одном из его лирико-бытовых рассказов. В первом случае - "огромное солнце пылало на небе, и свет его был в лесу необыкновенный; проникая через вершины и сплетшиеся вверху ветки деревьев с разноцветными листьями, этот свет ложился на траву и мхи разноцветными пятнами: синими, как небо, красными, как малина, желтыми, как лимон", во втором (рассказ "Гиблое место" из цикла "Волжские сказки") - "солнышко только что выкатилось из-за леса, ярким светом облило зеленую котловину, вершины нагорных сосен вспыхнули зеленым блеском, а желтые стволы засверкали золотом, росистые луга сделались изумрудными". Как видим, и там, и здесь краски ясные, чистые, сочные, радующие взор. Перед нами праздничное ликование, великолепие неоглядного простора.
"<…> теперь уже никуда не спрячешься: разгорелась красным пожаром заря, и вода, горы, скалистые камни, лес и кустарник, и откосы, и кручи "Молодецкого кургана" стали наряжаться в красочные одежды… А вот и солнце! Оно всплыло багрово-красным диском и стало бледнеть и превращаться на глазах в золотое. И все вокруг радостно засияло улыбками, восторгами, счастьем… "Боже мой, как хорошо! Как в сказке! Чудесный, сказочный край!"" - шептал Смолянинов, герой рассказа "Молодецкий курган". И к этим словам, очевидно, обязан присоединиться всякий, кого Чириков жаждет обратить в свою веру - веру поклонения солнцу и красоте мира!
Несомненно, "солнечно-романтическо-сказочный" ракурс восприятия природы доминирует в творчестве писателя. Но нередко он использует пастельные, жемчужные тона для создания соответствующего настроения. И тогда природа предстает совсем иною. Таинственна и прекрасна его любимая река ночью: "Волга, облитая голубоватым блеском лунного света, словно задремала, околдованная чарами неясных весенних грез, и тихо, ласково и любовно гладила своими струями и крутой берег, и высокие борта стоявшей на якоре баржи. Луна блистала ярко в вышине над лесом Жигулевских гор, серебрила листву молодой зелени на вершинах, но словно боялась заглянуть вниз под кручу громоздившихся гор, туда, где висели густые сумерки, где длинные несуразные тени легли на воду и спрятали прижавшуюся к берегам баржу. Там, дальше, серебрилась переброшенная луною через реку искристая дорожка, а здесь было темно-темно, и лишь яркие звезды, меланхолически смотревшие с голубых небес на землю, еще ярче отражались в затененной горами речной поверхности и дрожали вокруг баржи синими огнями, гасли и вспыхивали, как электрические искры, ослепительно яркие, большие, синие… Изредка, когда Бог весть откуда прилетал на своих крыльях беспечный весенний ветерок, - лес вздрагивал серебрившейся на луне листвою, и легкие, невнятные вздохи весны перебегали с утеса на утес, скатывались в темную бездну и здесь не то прятались в прибрежных кустах орешника, не то тонули в слегка зарябившейся речной заводи, не то убегали дальше, на противоположный берег, вместе с серебристою дорожкою лунного света… С напоенной ароматом цвета черемухи и пахучей березы прохладою ветерок приносил откуда-то отрывки несмелой соловьиной песни, журчание сбежавшего с гор по овражку ручья и еще какие-то странные, таинственные шумы и шорохи…"