Да, не просто так Вознесенский руководил экономикой страны. Он бы смог оставаться на этом посту еще какое-то время, если бы не его искреннее желание улучшить жизнь людей. Он, как никто, знал, что механизм идеологического стимула перестал работать после войны, и единственный стимул, который оставался, был страх перед карательными органами. Берия вспомнил, как один из его осведомителей, работавший в институте Варги, донес ему высказывание академика Каплана: система поголовного рабства. Чтобы изменить положение, нужно было представить новые идеи и убедить руководство в необходимости их выполнять. Но право на новые идеи имел только вождь. Если и брал он идеи у кого-то, то потом он этих людей расстреливал, таким образом оставаясь единственным владельцем этих идей. Светоч знаний, ничего не поделаешь.
Сентиментальный чудак ты, Вознесенский, мысленно обратился к нему Берия. Не усвоил до сих пор, что в этом кругу главное - выжить, второе - борьба за власть, и самое последнее - любые другие соображения.
Вслух Берия сказал: - То, о чем говорит товарищ Вознесенский, звучит для меня вариантом тех идей, которые пытался пропагандировать институт Варги. Мы должны дать этим идеям полный отпор с принципиальных, марксистских позиций.
Сталину выступление Берии понравилось.
- У меня в архиве хранятся письма сотрудников этого института, - заговорил Сталин, обращаясь то к Вознесенскому, то к Берии. - Эти товарищи полагают, что звание докторов и академиков позволяет им переделывать марксистскую теорию. Я внимательно прочитал их письма и отчеты.
Берия взглянул на Вознесенского. Замечание Сталина относительно докторов и академиков относилось также и к нему. Вознесенскому бы тут же покаяться в заблуждениях и поблагодарить вождя за то, что тот ему открыл истину, но гордость, а, быть может, и уверенность в своей незаменимости, да и искреннее желание вытащить страну из нищеты не позволили ему это сделать.
- Эти товарищи ошибаются, - со спокойной уверенностью высшего судьи вещал Хозяин. - Чем больших успехов мы достигаем в строительстве социализма, тем яростнее сопротивление наших врагов как внутри страны, так и вне ее.
Берия без улыбки, преданно смотрел вождю в глаза, а про себя продолжал диалог с самим собой. Вот, вождь в один момент решил, что академики, лучшие умы экономики во всем мире, ошибаются. Ему это решать, ибо ему, как Христу, знания даны от Бога. Хорошо усвоил материал церковно-приходской школы. А раз некоторые товарищи ошибаются, значит некоторых товарищей скоро расстреляют, и потянется цепочка к тем членам политбюро, которые хоть какое-то отношение имели к этим идеям или к этим некоторым товарищам. Значит, решил Берия, время действовать. Воспользовавшись секундной паузой в речи вождя, он заговорил, обращаясь ко всем членам Политбюро.
- Хорошо известно, товарищи, что почти половина сотрудников бывшего института Варги - лица еврейской национальности. Мы не против присутствия лиц различной национальности в научных организациях, однако сам факт, что какое-то национальное меньшинство становится большинством в любой организации, наводит на серьезные размышления. Прибавьте к этому чуждые идеи, враждебность которых так прозорливо определил, со свойственной только ему гениальностью, товарищ Сталин, и вы поймете, что необходимо предпринять серьезные меры, направленные на искоренение чуждых нашей идеологии идей, а также лиц, которые их пропагандируют.
Мельком взглянув на Маленкова он понял, что тот тоже хочет подлить свою порцию яда.
- Товарищи, позвольте мне сделать замечание, - вступил в обсуждение Маленков. - Если вы внимательно проанализируете слова товарища Сталина, то вы поймете, что сейчас решается судьба социализма и империализма во всем мире. Враги нашего строя активизировались как вне страны, так и внутри ее. Именно благодаря мудрому руководству товарища Сталина мы ведем успешную разработку атомной бомбы, - он взмахнул рукой в сторону Берии, - и принимаем шаги к решающей битве между социализмом и капитализмом. И в разгар этой борьбы, что говорят сотрудники этого института? - Маленков торжествующе обвел всех взглядом. - Сократить расходы на вооружение. А ведь военной силой крепка советская власть, и только эта сила обеспечивает мир. А они говорят, - тут Маленков близко к тексту процитировал слова из письма доктора наук Каплана Сталину, - что успех на международной арене будет зависеть не от вооруженных сил, а от производительных сил и уровня. - Тут Маленков осекся, ибо речь в письме шла об уровне жизни населения. Маленков ловко перескочил на другую мысль письма. - Дескать, соревнование в вооружении только подорвет мощь СССР. И это говорит академик!
Берия тем временем присматривался к каждому, и его мозг фиксировал малейшие детали их поведения. Сейчас, за обманчивым видом их спокойных, ничего не выражающих лиц, Берия видел хищных гиен со вздыбившейся от возбуждения шерстью, окруживших одинокого буйвола, имя которому Вознесенский. Булганин не в счет. Этот не понимал ничего из того, что происходит. Трудно было определить, была ли тому причиной его природная глупость, или стопарь-другой водки, без которых этот выдающийся тупица уже не мог жить. Разница была небольшая, но Берию всегда удивляла способность Булганина промолчать, когда нужно, и провозгласить абсолютно безопасную белиберду, когда высказаться было необходимо.
Вознесенский почувствовал опасность и нахмурил брови. Впрочем, вряд ли он предвидел все последствия этого совещания. Ведь он принадлежал группировке Жданова, а Жданов был вторым после Сталина в иерархии власти.
Маленков тем временем продолжал.
- Мы собираем информацию о национальном составе научных организаций не только Советского Союза, но и за рубежом, обращая особое внимание на положение в США. Уже арестованы явно враждебные люди из бывшего института Варги. Это еще раз подтверждает прозорливость товарища Сталина, который раньше, чем все мы, распознал в институте врагов социализма. Уже арестован безродный космополит Зусманович из института Варги, и это доказывает справедливость выводов.
Молодец Маленков, - мысленно похвалил его Берия. Критиковать институт и сажать его бывших сотрудников - это то, что нужно Сталину. Все помнили короткую, но ясную его директиву об институте: разогнать.
- Верно! - громко вступил в игру Хрущев. - Всех этих трахтенбергов, капланов, Рубинштейнов, заклеймить. - Браво Хрущев! Так их, ученых, экономистов с мировым именем. С принципиальных позиций неуча, преданного идеям марксизма, - про себя одобрил Берия. - Что, нет у нас национальных кадров, марксистски подкованных? - гневно вопрошал Хрущев. - Я вот так понимаю; засилье произошло в науке некоторых лиц, безродных космополитов. Ежели у человека нет родины, что от него ожидать?
Хрущев, как и все остальные, знал что в записке Сталину доктор экономический наук Каплан делал упор на улучшение жизненного уровня народа. Как он посмел! Ведь Сталин ясно сказал перед собранием избирателей еще в 1946 году, что народу предстоит затянуть пояса по крайней мере на три пятилетки, если не более. Но именно жизненный уровень населения Хрущев не упомянул. На всякий случай.
- Я так понимаю, - говорил он, разрубая воздух ребром ладони. - Враги хотят нас уничтожить. А что говорят эти, из бывшего института Варги? Снизить расходы на вооружение. Это не по-марксистски, товарищи. Идеологически не правильно. Товарищи из института не понимают, что решается судьба страны. А вот безродные космополиты хотят повлиять на экономику. Нужно очистить экономическую науку от этих трахтенбергов, капланов, Рубинштейнов. - Заканчивая свою речь, он повторил: - Что, нет у нас национальных кадров, марксистски подкованных?
В представлении Берии Хрущев был каким-то экзотическим животным: хитрющая лиса в облике свиньи с клыками волка и самомнением льва. Берия ни на секунду не сомневался, что Хрущев понимал расстановку сил в Политбюро, тщательно пытался скрыть свою дальновидность под маской простачка, и принимал риск в игре, которая называлась "борьба за власть", как неизбежность. Он, несомненно, один из опаснейших соперников, однако как государственный деятель, как лидер, он немногого стоит. В этом Берия видел проблему власти: Сталин ненавидел и потому уничтожал всех, кто достигал успехов. А когда он, Берия, взорвет атомную бомбу, наступит его черед. Нужно уже сейчас готовиться к этому моменту. Задача обыграть Сталина куда сложнее, чем ядерный проект.
Вознесенский не выдержал хрущевской чепухи и прервал его.
- Я прошу учесть, товарищи, - вмешался он, озираясь и ища поддержки, - что закон стоимости действует и при социализме. Это не моя идея, а выводы Маркса, экономическое учение которого является основой нашего государства. А поскольку закон стоимости также действует в наших условиях.
Вот, последняя стадия падения в пропасть, - комментировал про себя речь Вознесенского Берия. - Взывает к здравому смыслу вождя. О каком законе стоимости он говорит? Единственная стоимость здесь - это власть.
Вознесенскому не удалось закончить фразу. Сталин взглянул на часы. Выражение бесконечной усталости появилось на его лице.
- На сегодня хватит, - медленно растягивая слова проговорил он. - Продолжим завтра. Поскребышев сообщит время и место совещания.
Глава 7
Вечеринка, на которую Кирилла пригласила Софа, устраивалась в честь дня рождения ее приятеля Гриши, сына Шигалевича. Ему исполнялось тридцать лет.
По дороге Софа призналась, что Гришка год назад пытался ухаживать за ней, и клялся, что влюбился с первого взгляда. Как утверждала Софа, фатальной трагедии не произошло, поскольку эта его любовь длилась не намного дольше, чем этот первый взгляд. Через день после отказа он влюбился в красивую татарку, которая от ревности чуть не содрала с него скальп, и спасло Гришку лишь то, что муж татарки, моряк, вернулся из плавания и вступил во владение буйной собственностью.
Гриша пригласил всех на квартиру отца, сохранившуюся за ним с тех времен, когда имя Шигалевича что-то значило в науке. Отдельная квартира почти в центре Москвы, больше ста квадратных метров. Большинство гостей было уже в сборе. В просторной передней их приветствовала кучка курильщиков; их всех, до одного, Кирилл уже знал по предыдущим встречам. Из комнаты, служившей столовой, вышел сам Шигалевич, и улыбаясь, пригласил проходить к столу.
Благодаря Софе Кирилл уже перезнакомился с ее друзьями, среди которых было много евреев. Он даже лично встречался с некоторыми членами ЕАК и сумел расположить их к себе. При нем люди не стеснялись говорить, но кроме резкой и, казалось, справедливой критики советской бюрократии и антисемитской пропаганды против "безродных космополитов", подлинных врагов Советской власти он разглядеть не смог. Для многих он стал своим: рассказывал нелепые случаи из своей армейской жизни, безобидные политические анекдоты, потешался над речью необразованных сержантов и офицеров, и вообще казался "своим" среди людей из этого образованного круга.
- Если кто-то с кем-то не знаком, перезнакомитесь позже, когда выпьем, - предложил Гриша, в то время как гости под шум двигающихся стульев теснясь рассаживались вокруг стола. В дальнем конце его, ближе к двери, сидели двое мужчин и одна женщина, в возрасте от 35 до 40 лет, явно русские. По их виду сразу можно было определить их образованность и безупречные манеры. Софа заметила взгляд Кирилла и обратилась к ним.
- Это Кирилл, - представила его Софа. - Журналист. В отличие от вас он почти еврей. У него приемная мать еврейка. Правда ведь, Кирилл?
- Да, - охотно согласился он. - Я даже знаю несколько слов на идиш, хотя мама всегда просила меня их не повторять.
- Давай, скажи что-нибудь, - весело загалдели со всех концов столовой.
Кирилл довольно ловко произнес несколько фраз, составленных из хотя и безобидных, но все-таки неприличных слов. Послышались смешки. Немного удивленные улыбки гостей выражали скорее недоумение, как будто они услышали говорящего попугая, выкрикивающего непристойности в приличном обществе.
- Ура! - закричал Гриша, поднимая рюмку водки. - Осталось только сделать Кириллу обрезание, но сейчас специалистов этой профессии не осталось, так что ты, Кирилл, в безопасности.
- Не соглашайтесь, Кирилл, умоляю вас, - послышался с другого конца забавный женский голос, и комната сотряслась от смеха.
- Она актриса из еврейского театра, - шепнула Софа ему в ухо, и прыснула.
- Не обращайте на этого безобразника внимание, Кирилл, - сказал Шигалевич, накладывая себе в тарелку закуску. - Он сам-то необрезанный еврей, если вы позволите мне раскрыть семейную тайну. Выпьем лучше за тридцатилетие этого оболтуса. - Он кинул на сына влюбленный взгляд, поднял бокал с вином, и все с криками к нему присоединились.
В следующий миг в комнате стало шумно и весело. Остряки пытались перекричать друг друга, и порой у собравшихся даже хватало терпения, чтобы дослушать шутку до конца, после чего неизменно следовал взрыв хохота.
Софа приблизила губы к уху Кирилла.
- Эти русские люди, на которых ты обратил внимание, из бывшего института Варги, - сказала она. - Институт прекратил существование, и потому они сейчас без работы. В этом институте был цвет экономической мысли страны. Гольдштейн - видишь, рядом с Шигалевичем сидит, - утверждает, что это по инициативе Сталина их закрыли.
Кирилл знал о разгоне института из газет. Не ясно было, то ли ученые этого института просто ошибались, то ли умышленно насаждали чуждые основам социализма идеи. Однако основной мотив газетных кампаний был предельно ясен: в этом институте большинство были безродные космополиты, а по-простому евреи. Доверять экономическую науку такому сборищу нельзя.
Кирилл посмотрел Софе в глаза. От их возбужденного блеска стало тепло в груди. От волнения он залпом выпил рюмку водки.
Никуда не годится, сказал он сам себе. Выполнение задания шло вкривь и вкось. Он чувствовал, что тонет в любви, не может противостоять своим чувствам, а Софа явно давала понять, что отвечает взаимностью. Вот-вот все взорвется неуправляемой страстью, и тогда.
Только вчера был разговор со Щеголевым на явочной квартире. Поскольку круг знакомых Кирилла нарастал, как снежный ком, решено было ему больше не появляться на Лубянке, чтобы не быть случайно замеченным кем-то из новых знакомых.
Кирилл стал просить Щеголева перевести его в следственный отдел.
- Я с детских лет мечтал быть следователем, убеждал начальника Кирилл. - Я знаю, что на Лубянке в следственном отделе работает много людей, у которых формально нет образования.
- Чем тебе не нравится оперативная работа? - спросил Щеголев.
- Не обнаружил я до сих пор ни одного врага народа, - разочарованно проговорил Кирилл.
- Ты собрал огромное количество ценной информации, - похвалил его Щеголев и одобрительно похлопал по плечу. - Мы сейчас уже знаем имена и адреса тех, кто имеет отношение к членам ЕАК, и даже более - тех, кто работает в важных государственных организациях, оставаясь в дружбе с подозрительными лицами.
Кирилл пожал плечами. Впервые у него промелькнула мысль, что начальник говорит чушь.
Я не увидел среди них врагов народа, - тихо повторил Кирилл. - То, что кто-то что-то не так сказал.
- Это важно, - возбужденно прервал его Щеголев. - Высказывания против советской власти - это враждебный акт. Это - верхушка айсберга, под которой скрывается враг, и наша задача - докопаться до сути его враждебной деятельности. Кстати, не завел ли ты амурные дела с какой-нибудь евреечкой?
- Нет, - решительно соврал Кирилл.
- А есть какая-нибудь на примете? - Усмехнувшись, Щеголев бросил на него проницательный взгляд. Кирилл отрицательно покачал головой, а Щеголев продолжал. - Бывают среди них о-го-го! Была у меня одна Сарочка, ух, как поддавала. А ты закрути амуры с одной такой, всегда полезно, будешь еще больше выглядеть своим.
- Мне бы в следственный..., - напомнил ему свою просьбу Кирилл.
- Посмотрим. Пока продолжай расширять связи и писать отчеты. Начальство довольно нашей работой.
Софа потянула Кирилла за рукав, вернув его к реальности.
- Я предлагаю выпить за образование будущего государства Израиль, - провозгласил тост Гриша.
- Ты сионист, Гришка, - сказал кто-то с мягким укором.
- Да, можно сказать, сионист, - согласился Гриша. Речь его замедлилась, а щеки от водки раскраснелись. - В конце концов, когда это государство образуется, не будет больше безродных космополитов. Хотя бы теоретически у них будет родина.
В комнате стало шумно от споров. Заговорили почти все одновременно. Гриша уставился на Софу с пьяной нежностью, отчего лицо Кирилла свело судорогой ревности.
В следующий момент у него отлегло от сердца; Софа, подняв стакан с водой, смотрела на Кирилла своими блестящими, темными глазами. Она никогда не пила алкоголь, не выносила даже запаха его.
- За нас с тобой, - нежно сказала она, и коснулась коленом его ноги, возможно случайно, но его воображение сразу же заработало. Он унесся из реальности шумной компании к себе домой, где он, с обнаженной Софой в объятиях, под приглушенную музыку радиолы, бормочет ей нежные слова, и она отвечает ему тем же, и легонько треплет его волосы, даря долгие, до боли сладостные поцелуи. Вдруг, как будто издалека, до него донесся обрывок разговора.
- С образованием государства Израиль все изменится, Арон, - говорил Гольдштейн, наставив указательный палец на Шигалевича. - Не может быть иначе. У меня есть сведения, что от нас идет огромная помощь евреям Палестины. После победы в войне, надеюсь, они победят, - установятся дипломатические отношения с Израилем, и тогда неизбежно изменится отношение и к нам, и к Западу, и вообще..
Оказывается, пока Кирилл пребывал в мире любовных фантазий, монолог Гольдштейна стал наполнился действительно интересными высказываниями, и Кирилл мысленно отругал себя за то, что пропустил его начало.
- Исак, Исак, - с укоризной прервал Гольдштейна Шигалевич, жестом отмахиваясь от аргументов собеседника, как от жужжащей над ухом мухи. - Всемирно известный ученый, а наивный, как ребенок. Вот уж справедливо сказал Наполеон: от великого до смешного - один шаг. Могу к этому добавить, что ты его сделал.
- Кто дал тебе право так безапелляционно судить, не прибегая ни к каким доводам, - стал горячиться Гольдштейн, всерьез обидевшись. - Давай рассуждать логически.
Шигалевич резко прервал его.
- Сложность жизни заключается не в том, чтобы объяснить, как она должна быть устроена логически, а в том, чтобы понять, почему все идет против логики. Не на здравом смысле мир держится и управляется. Не видишь, что ли, что наше правительство - это правительство ненависти, ненависти ко всем.
Шигалевич говорил слегка заплетающимся языком, зло уставившись на Гольдштейна и тыча пальцем в пол, как будто указывая на место, где правда зарыта..
- Ты смотришь на меня, как на представителя власть предержащих, - пожаловался Гольдштейн.