Восьмисотенная дружина киевского князя, разбившись на сотни, уверенно двинулась к житницам, кузницам, сушилам, хлевам. Оторопелые древлянские мужики и бабы даже и не пытались противиться той воле, они сами открывали двери курятников и погребов, сами же безропотно выносили все по первому требованию.
Когда же к представленным древлянами богатствам было добавлено еще столько, сколько киевляне сочли необходимым, Игорь подозвал к себе Мала, чудно молчаливого и покорного, сказал:
- Не серчай. Сам же ты не прав. Я ведь предупредил. А за год, видишь, никак нельзя условливаться, - слишком борзо все переменяется.
Мал вскинул на него глаза, на один только миг их взгляды соединились, но в это крохотное мгновение каким-то чародейным образом уловчился поместиться целый разговор. "Знаю, - как бы говорил Мал, - надсаду народа русского отдашь ты на потеху хазарским жидам". "И что тебе до того? - отвечал Игорь. - Ты свое место знай". "Я-то о своем помню. А вот ты забыл. Ежели оратай от бабы зависим, так ему то Велесом и Макошью назначено, баба от него рожать должна, и земля тоже. А когда князь бабой становится". "Это тебе вольно так рассуждать, в дебри живя. А вот кабы знал, что не дай ты жидам дани, - пришлют тьму тем своих наймитов и все спалят". "Так зачем же ты нам такой князь нужен, ежели неспособен жидовина побороть? Уж не лучше ли нам тогда без тебя, прямо к жиду с поклоном и прийти? Только не к лицу нам, людям русским, такою ценой покой покупать. А нет у тебя дородства богатырского, так лучше иди с бабами холсты ткать, - все паче того проку будет". Ни единого слова из того разговора не было произнесено никем, и все ж разговор тот случился.
А потом был пир… Можно представить, великую ли радость испытывали хозяева, потчуя киевского князя с дружиной. Хоть и гусляры наигрывали, и гудошники усердствовали вовсю, все ж пир тот больше со стравой сходствовал. Впрочем, всегда ведь в любых обстоятельствах найдутся люди, кому и горькое сладко, и холодное горячо. Так что, кто-то и веселился. А уж Игорева дружина, как выкушала десятилетнего-то меда, так и вовсе разгулялась. Тут и песни, тут и пляски. Они праздновали победу, не задумываясь, что победа та была чужой.
Заночевали здесь же. А поутру Игорь порешил, коли уж находятся они от Киева в двух днях пути, самолично препроводить добычу (тем более, что было, чем похвалиться), передохнуть недельку под белой грудью Лебеди, а уж тогда отправляться дальше на север - к радимичам, дреговичам, кривичам, до самой вотчины сына Святослава, до Невогорода-Ладоги.
Художество инея, обряжавшее вчера землю в лебяжий пух, в черемуховый цвет, в горностаевый мех, кануло бесследно. И будто в уговоре с похмельным головокружением, будто нарочно уязвляя, мерзко въедливо чавкала под копытами лошадей, под колесами телег черная липкая грязь, где-то тронутая ледком, где-то расплывающаяся обширными топкими лужами, из которых отрокам зачастую по колено в черном месиве приходилось выталкивать горбатые от груза обозные телеги. Но было еще в этой туманной похмельной мути что-то такое… какая-то грызущая сердце утрата… Или, может быть, не желающее назвать себя разочарование, будто нечто славное должно было случиться, да обмануло, спряталось, и теперь уж никогда не объявится…
Что же так тягостно было на душе у русского князя, как тогда, после запнувшегося на середине пути похода на царя Романа, ведь и в том, и в этом случае нельзя было пожалиться на добытый трофей? Есть нерусские племена, в которых не то, что чернь, даже знать считает неважным при каких обстоятельствах и какой ценой добыта пожива, лишь бы было ее много. Но русское княжество, сколь не удалялось бы оно от заветов вещих волхвов, не могло вытравить из своей крови память о том, что последним и лучшим творением Единого Рода была и остается Правда. И вот тут нельзя было не понимать Игорю, что как-то не так славят себя в своем народе богатыри, пусть не обладающие вежеством премудрых волхвов, но одаренные деятельным дородством. А может быть, причиной унылости русского князя были просто обложившие все и вся нудные безрадостные туманы, в стылой молочной сыворотке которых вот уж два месяца какой-то бесталанный мазила однообразно серой краской малевал расплывчатые силуэты и без того уклончивого мира.
То была середина пути (начало второго дня), когда переправившись через речку Тетерев Игорев обоз вступил в обширный дол. Вот тут-то из серого марева, изрядно скрадывавшего глубину открывавшегося вида, стали выступать цветные подвижные пятна, мало-помалу сложившиеся… Конечно, высылаемые вперед дозорные прежде принесли весть о том, что навстречу идет малая дружина Свенельда, а с нею… Ольга.
Не уходившие в этот год в полюдье Свенельдовы вои, на чье попечительство был отдан оставленный до весны светлейшим князем Киев, выглядели не в пример Игоревым упитанными и полными нерастраченных сил. Их яркие дорогие одежды, действительно, чудесной работы оружие, отросшие бороды у многих выкрашены шафраном и даже подвиты, - вся их наружность (но главное, вот эта самодовольная округлость щек) делала тех людей, нежданно-негаданно появившихся в промозглой омертвелой долине, пришельцами из какой-то иной незнаемой земли. А что здесь Ольге-то делать? И на некоторый миг, может быть, только крохотку мига Игорю показалось, будто он, подобно самой быстрокрылой птице - ластовице, в мгновение ока взмыл над этой сирой долиной, - выше, - над всей черной бесснежной зимой, глянул вниз, и оказалось, что нет под ним ничего - только серый туман.
Как-то само собой сделалось так, что все отступили в сторону, оставив князя и княгиню один на один, каждый стремился тем самым подчеркнуть свое почтение к вопросам, решение которых должно оставаться в самоличном ведении светлейшего да его супруги, и только ледяной блеск глаз Свенельда нет-нет да и пронзал белесую дымку тумана.
Она сидела в возке завернутая в нагольную шубу из пышного иберийского барса, и желто-рыжий мех, украшенный черноватым узором из малых и больших, сплошных и кольчатых пятен, столь естественно сообразовывался с весноватым лицом Ольги, что казалось, так и вырос на ней. Пришитый сзади к воротнику откидной колпак прикрывал рыжие Ольгины брови пестрой кошачьей шерстью, из-под которой струили сострадание целомудренные бирюзовые очи. Вообще лицо Ольги в эти минуты было таково, что кто-либо, увидевший ее впервые, мог бы, верно, предположить, что перед ним молодайка восемнадцати лет, - так трогателен был ее взгляд, так пухлы приоткрытые губы, да и румянец, расплывшийся по конопатым щекам, смотрелся каким-то юным.
- Ты совсем с лица спал, - голосом, подобным журчанию маленького весеннего ручейка, заговорила Ольга. - Может быть, и не моего ума это дело, только все жалко смотреть.
Несколько забавно смотрящийся в своей изрядно загвазданной в дороге сочно-синей с серебром нарядной шубе (ведь ему надобно было представать перед народом, а народ к яркому и блестящему платью относится с особенным уважением) Игорь, оставаясь в седле, сверху вниз поглядывал на свою супругу, все не умея подобрать первое слово.
- Так что, может ты ехала за столько-то верст, - мне горнец с рыбной кашей везла? - наконец откликнулся Игорь.
Ольга только вздохнула и отвела свой нежно-голубой взгляд.
- Я бы, может, и привезла…
- Что там стряслось? - не выдержал Игорь.
Ольга вздохнула.
- Я вижу, ты собрал у древлян хорошую дань…
- Собрал, собрал. Дальше что?
Ольга помолчала, затем самым кротким голосом произнесла:
- Этого мало.
- Мало?!! - не помня себя вскричал князь, так, что ближе к нему находившиеся ратники оглянулись.
Несмотря на опалившее мозг бешенство, все же постороннее внимание не укрылось от его глаз, потому он соскочил со своей понурой кобылы и, прижавшись грудью к резной стенке возка, жарко зашипел в лицо благоверной:
- Мало?! Опять мало?! Всю дорогу полюдья ты позорила меня, то и знай присылая своих остолопов. "Мало! Мало!" Против всякой правды я взял у деревского князя двойную дань. И что же, опять мало?!
- А я здесь при чем? - точно кошка зашипела в ответ Ольга, и глаза ее тут же позеленели. - Будто не знаешь для кого пыжимся. Только не удоволить Иосифа сушеной малиной. Хотя и от малины он не отказывается. Иосиф рабов требует.
- Рабов? Да ведь послали ему тех, что Свенельд от уличей привел из Пересечена.
- Два десятка?
Игорь замолчал. Он смотрел в зеленые, казавшиеся светящимися в пасмурном окружении глаза и молчал. Но вот медленно и тихо выговорил:
- Это ж до чего я тебя, суку, ненавижу.
Ольга сидела неподвижно (с тех пор, как князь сошел на землю, она смотрела на него сверху), лишь только слабый сырой ветерок лениво шевелил пестрый мех, обрамлявший ее застывшее лицо.
- Это, как хочешь, - она вновь вернулась к изначально избранному складу речи, затаенно-кроткому, но почудилось Игорю, будто зрачки в переменчивых глазах ее сделались узкими вертикальными щелочками. - Но помни, что малик не хочет ждать, ни до весны, никак. И еще помни: Иосифу ничего не стоит сделать так, что княжить в Киеве станет кто-то другой. Для этого ему и подкупных гурганцев, может, не надо будет под наши стены приводить. У него много золота. У него так много золота, что половина твоих самых верных сподвижников в один миг могут стать его сподвижниками. Но пока он тобой доволен, ничто не в силах нам угрожать, даже лукавые происки самых потаенных зложелателей.
Она перевела дыхание.
- Вот отчего я не усидела в тереме, вот отчего проехала столько верст… А теперь называй меня сукой, ненавидь меня, - я свое дело сделала. Теперь ты сам творец своего жеребия. Да пребудет Род с тобой и заступа Перуна.
Слеза медленно поползла по левой щеке Ольги, крупная, зеленоватая, точно подсвеченная фосфористым мерцанием глаз. Как невинен, как трогателен был сейчас облик этой женщины, так незаслуженно оскорбленной в своем благородном порыве. Эта женственная слабость, это умилительное простодушие уже готовы были перебороть небольшое мужество Игорева сердца, если бы не столь хорошо знакомое князю зеленоватое свечение из-под мокрых рыжих ресниц, всегда предвещавшее что-то недоброе.
- Святослав просил, чтобы ты ему тул привез с маленькими стрелками, и лук, и кожаное налучье… - дребезжащим голосом выговорила Ольга и всхлипнула.
- Рулав! Аскольд! - зычно заорал Игорь, резко отстраняясь от Ольгиного возка, в одном движении взлетая на лошадь. - Дальше в Киев поведете обоз! А я с младшей дружиной назад к Малу ворочусь!
- Что такое? Что там еще поделалось? - стали съезжаться к князю дружинные сотники.
- Обоз велик, добра много, нужно его до Киева в целости доставить, - уклонялся от прямого ответа Игорь. - А я с малой дружиной… Безуем! Ну-ка, давай сюда! А я с молодой дружиной в Искоростень вернусь, забыл я кой о чем с деревским князем столковаться.
- Так пошли к нему людей, - резонно подсказывал одноглазый Жирослав, старейший ратник, через все красное лицо которого проходил огромный беловатый рубец. - Пошли две дюжины. А то и сотню пошли. Тебе-то чего вертать?
- И то! Пошли Безуема, - тут же к Жирославу присоединилось несколько голосов. - Тем паче не надо тебе к Малу ехать, что распрощались мы с ним не слишком полюбовно.
- Вот еще! - спесиво вскидывал голову Игорь. - Что мне с ним любови-то разводить! Или я не светлейший ему князь?
- Князь, князь, - ближе-дальше прорезались уступчивые голоса, стремящиеся успокоить чему-то озлившегося вожака, - только что за спешность такая, чтобы с полдороги…
- Безуем! Медный твой лоб! - уж вовсе терял самообладание светлейший князь русский. - Быстро, говорю, строй дружину, - сейчас выступаем. Войко! Твой мерин ногу зашиб?! Возьми у людей Свенельда… Вон ту - соловую! Пересядь! Вышата!..
Сотни пар глаз с недоумением и тревогой следили за поспешным и нервным отъездом князя. Молча. Никто уж и не порывался подать слово.
С полуторастами отроков малой дружины Игорь на рысях уходил от места нежданной встречи. Он оглянулся только единожды, - среди неторопливого шевеления ратников его взгляд сразу же выхватил небольшой нарядный возок, на котором то ли улыбалась, то ли ощеривалась огромная рыжая кошка и махала ему толстым пушистым хвостом. Ах, нет!.. То был рукав шубы…
Дружина, составленная большей частью из наследников тех, кто сейчас неспешно тащился в сторону Киева, час или более того старалась держать безрассудный галоп, задаваемый ничего не видящим и не слышащим князем, как вдруг на середину узкой просеки, по которой неслись вершники, выскочила ярко-рыжая лиса. Несшийся впереди Игорь столь резко натянул повода, что его кобыла взвилась на дыбы. Остановились все. Находившаяся от них в пятидесяти саженях низкорослая зверюга, рыжая с темными рябинами на спине и боках, поразила всех невиданной наглостью: она не прошмыгнула мимо, но остановилась посередине просеки, посмотрела на замерших всадников и тогда не торопясь скользнула в негустую сеть кустарника.
- Лиса дорогу перебежала… Не к добру… - кто-то несмело обронил за спиной Игоря.
- Убейте ее! - бросил тот через плечо лучникам.
Молодцы кинулись вослед за рыжей тварью… Но странное дело! Вроде и лес нельзя было назвать особенно густым, не было там и глухого бурелома, да только лиса как сквозь землю провалилась. Сколько не выискивали ее отроки, сколько не покрикивал на них князь, - все впустую.
На преодоление расстояния, пройденного обозом за день, вершникам потребовалось менее половины того срока. Ранние сумерки грудня уж принялись обгрызать мутный белый свет короткого дня, когда Игорь и его молодцы приближались к высоким стенам главного города древлян. Однако света было еще довольно, чтобы разглядеть, что мост надо рвом поднят, ворота города затворены, а перед посадом выстроена дружина, числом никак не меньше трех сотен воев. Киевского князя вновь встречали, но уже совсем иначе, нежели два дня назад.
Искоростень приближался… Когда дружина Игоря достигла середины открытого пространства, за множество лет отвоеванного тутошними ратаями у леса, кто-то крикнул:
- Сзади!
Не унимая резвости своей коротконогой, но необыкновенно выносливой печенежской кобылы, Игорь оглянулся. Из леса, который они только что покинули, выезжали всадники. Их было около двух сотен. Из рощи, что находилась ближе к посаду также показались конные, сотни полторы, но их сопровождала еще и толпа поселян с дубинами и топорами в руках, численностью втрое превышавшей верховых. Такой поворот событий отрезвил бы кого угодно, только не Игоря в эту минуту. Все крепче колотя пятками в бока кобылы, отчего та, всхрапывая, то и дело подбрасывала свою большую горбоносую голову с маленькими темными глазками, Игорь чувствовал, как внутри все последние дни терзавшая его невнятная злоба лишь пополняется новой толикой ожесточения от брошенного ему в лицо жеста вопиющей непочтительности. Именно эта злость и придавала ему теперь решимости и смелости.
Он подскакал к Малу, против обыкновения не выехавшего ему навстречу, но сидя в седле дожидавшемуся когда тот сам приблизится к нему.
- Это что такое?! - самым черным голосом зарычал Игорь.
- Где? - с деланным простодушием откликнулся деревский князь.
- Похоже, нас здесь не рады видеть? - продолжал стращать голосом Игорь.
- Ну что ты! - усмехнулся Мал, однако теперь он не отводил взгляда от Игорева лица, дерзостно открывая ему тем самым всю подноготную своих мыслей. - Мы всегда рады тебе. Хотя, признаться сказать, не ждали так скоро. Разве, позабыл чего?
Света в воздухе становилось все меньше, легкая серая пелена меж собеседующими князьями уже смазывала самые тонкие движения их лиц. Стоящие в небольшом отдалении конники их дружин начинали сплавляться в одноцветную зубчатую городьбу. Где-то в посаде разожгли костер. Ночь готовилась бросить мир в свой черный короб.
- И что это за скоморохи там торчат? - светлейший князь мотнул головой в сторону почти съеденного мглой леса.
- Скоморохи? - вновь хмыкнул Мал. - Это мои вои. Ведь мне какую весть принесли? Скачут, мол, сюда люди при оружии… Как же я мог знать, что это сам светлейший, когда ты только вот отбыл.
- Ладно лясы точить, вели ворота открывать.
- Это еще зачем?
- Что-о?!
- Полюдье мы тебе изготовили. Еще одно сам взял. Что же еще тебе?
Игорь несколько потерялся, как теряется человек, изначально настроивший себя на один итог, и вдруг наскакивающий на вовсе негаданный поворот событий. Он неопределенно пофыркал, да вдруг заговорил странным заговорщицким голосом:
- Надо мне с тобой говорить. С глазу на глаз.
- Зачем же с глазу на глаз? - не принял приглашения к обособленным переговорам Мал. - Мне от своих людей нечего скрывать. Говори.
То, что происходило, было как-то… неправильно. Так не должно было быть. Так никогда не было. Оттого Игорь в способах присоединения к реальности кидался от одной крайности к другой, стремясь обрести в ней устойчивость, но все более увязал в трясине неясности.
- И то! Чего бы это мне с тобой секретничать? - теперь он перешел на язык чванной властности. - А дань платить, - так на то ты на свете живешь. И нечего роптать. Сколько надо, столько я ее и возьму. Теперь же мне люди нужны.
- Люди?
- Людей ты запамятовал мне предоставить.
- Да откуда же мне их взять? Полонян у нас нет. Мы который год в мире живем. Есть двое: один - тать, с поличным пойман, другая - вырожденка-потаскунья, сегодня из Вручия привели. Вот, возьми их, продай в неволю. Народ все равно бы их смертью казнил.
- Не много ли ты мне предлагаешь? - с надменной усмешливостью проговорил киевский князь. - Я же сказал, что мне люди нужны. Много. И не вырожденцы какие, а люди работные, ядреные, и лучше, чтобы какому-то делу были обучены. Сам знаешь.
В возникшей тишине тревожно зафыркали, замотали головами лошади.
- Это мне как… - то были даже и не слова, а будто бы медленные тени слов. - Своих землеробов привести? Или кого из дружины назначить?..
- А сам решай, - продолжал надуваться спесью Игорь. - Но чтобы три десятка собрал.
Вновь тишина. Глухое шарканье встревожено перетаптывающихся лошадей. Тонкое беспокойное ржание. А затем из самой утробы той черноты, что гребенчатой хребтиной упиралась в не желавшее погасать серое небо, прилетело едва уловимое человеческим ухом нервное тявканье, а за ним долгий заунывный вой.
- Вот, значит, как тебя хозяин подковал, - откололись слова от того очерка, который являлся Малом.
- Что-о?! - хрипло зарычал другая сумрачная тень, которой был Игорь. - Кто это может быть надо мной хозяином?
- Да известно, кто. Жидовский царь.
- Ах ты холоп!..