Широкие сани, запряженные парой мощных долгогривых косматых лошадей, разубранные цветными платками, устланные красочными коврами, по белой дороге, мимо стай и стаек уж собиравшихся в некотором отдалении глазопялов, подкатили к хоромам Рулава. Между тем ворота оказались наглухо заперты. Огромное деревянное солнце о восьми лепестках над воротами тихо сияло свежей киноварью. Полуторасаженные длиннобородые деревянные старцы, несшие службу воротных столбов, сурово молчали, низко опустив на деревянные глаза деревянные брови. Однако за воротами происходила какая-то потаенная возня, и сдавленный смех, и шепоты-лепеты.
Изукрашенные сани с подрезами, в которых на багдадских коврах восседал Святослав, а на облучке - товарищ его и сотский молодой дружины Русай, Соколов сын, остановились у ворот. За княжьими подтянулось еще десятка полтора саней, тоже нарядных, но видом скромнее. Русиша, разодетый в пух и прах, соскочил на снег, подбежал к воротам и затарабанил кулачищем в вырезанный на них (не слишком искусно) пучок колосьев.
- Кто это там? Мы никого не ждали, - раздался из-за ворот деланно сонный девичий голосок, должно быть, кого-то из челядинок Рулава, а за ним сразу несколько придушенных смешков.
- Охотники мы! - заорал Русай. - Полевали в зайчистых этих местах, да одна зайка через ваш забор ускакнула, надо нам ее отыскать. Отворяй!
Ворота действительно растворились, открыв довольно-таки просторный двор, засыпанный нарядной толпой. Впереди всех выступала рослая бедовая девка в высокой бараньей шапке, из под которой выпадали на плечи перевитые зеленоватыми лентами две толстых медно-красных косы.
- Важное дело! Что ж, коли правду говоришь, давай посмотрим ту ли зайку вы ищите. Зови князя.
Но Святослав (в красной шубе, в красной шапке, в черемных сапогах, такой щеголь, каковым никто его и не видывал) уж вышел из саней, и, точно стыдясь своего пышного наряда, как-то слишком порывисто подошел к своему товарищу. Тут же "охотникам" подвели с головы до ног укрытую пестрой поволокой невесту.
- Ну-ка, посмотри, князь, не эту ли зайку ищешь? - смешно подбоченилась рыжая девка.
Святослав откинул с лица подведенной ему, почему-то громко сопящей, невесты узорчатую ткань, - звонкий взвизг наконец-то дозволенного смеха сорвался с пляшущих уст той, что находилась под покрывалом. Громом хохота поддержала его заполонившая двор толпа, нестройным гоготом ответили ей голоса зевак по ту сторону забора, хоть и не видавших происходящего, но и без того отчетливо представлявших ход дела. Под покрывалом оказалась одна из подруг Предславы.
- Нет, это не та, - румянясь лицом от столь широкого внимания, отвечал Святослав.
- Дивно, что не та, - пожимала плечами рыжая девка. - Давай дальше смотреть.
Дальше выводили под покрывалом и толстую ключницу, и девяностолетнюю старуху, когда же в смехе собрания наконец иссякло первоначальное упоение, разбитная рыжуха ближе подступила к князю:
- Видишь, нет твоей зайки. Так, может, меня возьмешь?
- Нет, не возьму.
- Что ж, - как бы опечалилась воструха, - значит надо в хоромах поискать.
На стольце, покрытом цветной материей, Предслава сидела в том наряде, в котором и мать ее, и дальняя пра-пра-прабабка в замужье вступали, и каждая-то к нему что-то свое прибавляла, каждая что-то о миротворении повествовала: черными нитками - о навьем подземном царстве, красными - о Яви, той, что на земле стоит, а белыми - о Прави небесной мечтала. Отец и сродственники по лавкам сидят, по скамьям у стеночек, улыбаются. А Предславы глаза синей воды полны, что озера.
И уж, как в сани сели жених с невестою, в храм ехать, спросил князь:
- Отчего плачешь? Может, не любишь?
- Люблю, - отвечала.
- Что же слезы ронишь?
- Н-не зна-аю…. - захлопнув лицо рукавицами зарыдала и тут же засмеялась сквозь слезы невеста.
Ах, как горько, как сладко, с какой сладостной горестью выводили голосами ехавшие следом Славунины подруги древние слова прощального плача!
Из-за лесу, лесу темного,
Из-за гор ли, гор высокиих
Летит стадо лебединое,
А другое - гусиное;
Отставала лебедушка,
Что от стада лебединого,
Приставала лебедушка,
Ой, ко стаду золотых гусей…
Вослед за свадебным поездом Святослава (который, отъезжая от дома Рулава, удлинился по меньшей мере втрое) к храму Рода стали прибывать свадебные поезда других пар, пожелавших вступить в закон непременно вместе со своим князем. Таким образом все улицы, восьмилучевой звездой сходящиеся к сердцу города - великому храму, оказались запружены санями, лошадьми, ликующим народом, для которого это небывалое стечение свадеб было не каким-то выдающимся происшествием, а естественным разрешением двух седмиц подготовки к новой жизни, - и вот она, новоявленная жизнь, зачинается в том, из чего истекает всякое земное существование.
В храме перед четырехликим изображением Рода на добрую сажень возвышался громадный пирог, а вокруг него в муравленных ставцах и деревянных блюдах горами были навалены печеные "коровки" и "козульки". Здесь было накурено сандриком и еще какими-то травами, может быть, даже из тех, которые цветятся единственно на далеком полдне. Хоть и был этот храм самым большим на Руси (если не считать того чудесного храма Святовита, что на острове Руяне), все же теперь войти в него помимо жениха и невесты довелось только ответственным личностям да самым почетным гостям. Всем же прочим оставалось поджидать молодых на морозе, борюкаясь с ним, Карачуном, кто на что горазд: те поближе к полыхающим в крадах кострам подобрались, эти танок затеяли с песнями, ну и, опять же, слава Богу, праздник, - значит, и заступа вина дозволительна.
А в храмовом нутре, пахнущем хлебом и древесной смолой, волхв Глаголь (еще молодой, только с проседью в широкой бороде) уж успел, воззвав к Роду во всяческих его проявлениях, испросить у Души всех существ нисполания на русский народ новых милостей, а вместе с тем отвращения всяких бедствий. Пришли на княжескую свадьбу также волхвы из других храмов. Притащился с горы Хоревицы и некогда пузастый (поскольку празднолюбив был и в удовольствиях мало воздержан) облакопрогонитель Добролюб; однако теперь (может, в значении расплаты за предательство волхвова назначения) его изъедала сухотка, так что под собольей шубой не было ни пуза… ни волхва.
Вот поставили жениха с невестою на один рушник.
- По доброй ли воле берешь за себя княгиню Предславу? - подступился к жениху волхв Глаголь.
- Честью и волей.
- По доброй ли воле идешь за князя Святослава?
- Честью и волей.
Тогда выбрал волхв Глаголь самый красивый рушник из тех, что ему подали, и стал связывать им левую руку Святослава с десницею Предславы воедино, приговаривая:
Ой, да скуй ты нам,
Отец-Сварог, свадьбу славную!
Чтобы крепко-накрепко,
Чтобы вечно-навечно,
Чтобы солнцем не рассушивало,
Чтобы дождем не размачивало,
Чтобы ветром не раскидывало!
И вознесли над головой Святослава золотой знак солнечный, над головой Предславы - лунный серебряный. А сеструхи-то невестины принялись молодых хмелем да зерном осыпать.
Житом посыплем, чтобы жить хорошо,
Хмелем посыплем, чтобы жить весело!
После того так вот, со связанными руками, трижды за волхвом обошли князь и княгиня вокруг многоликого изображения Рода. Трое гуслистов то и дело меняли наигрыш, следя за тем, чтобы переливы струн оставались созвучными меняющемуся голосу обряда, и всяк, кто находился во храме потихоньку подпевал совершителю таинства. Восхваляли в песнопениях Сварога-Батюшку - творца небесной благости, вспоминали милостивую Ладу, дарующую лад и любовь, у подателя земных богатств - Велеса просили для молодых изобильной жизни, а Матушку-Макошь, сплетающую нити судеб, выпрясть им и выткать Долю, а Недолю вместе с кострицей прочь выкинуть.
Наконец волшебник Глаголь к общей радости собравшихся велел князю и княгине поцеловаться, подал им братинку, отпить по глотку священного питья, после чего набросил на плечико Предславы полу Святославовой шубы, велел растворить ворота.
- Отныне князь Святослав и княгиня Предслава есть честные муж и жена перед нашим Богом Родом-Вседержителем и перед всем русским народом! Славьте молодых! - прокричал перед притихшей многосотенной толпой волхв.
Еще какой-то миг многоголовое могучее существо в полном оцепенении будто ожидало подтверждения волхвовых слов, но стоило князю и княгине соединить губы, как вся эта сжавшаяся на время народная мощь разразилась таким ликующим ревом, точно все радости уходящих праздников были только пробой сил, приготовляемых как раз к этому событию.
Поклонились молодые волшебнику, поклонились народу русскому и по-прежнему со связанными руками, под одной шубой, красной да с голубыми нашивками, пошли к саням. И хоть кое-кто из витязей Святославовых старался держать дорогу чистой, вдруг, чуть ли не между ног у суровых стражей проскакивали пострелята, а то из-за малых лет по-мальчуковски боевитые девчурки, и ну молодых дергать за одежду, якобы разлучить их желая. А пока одни-то из этих разбойников за рукава молодицу теребили, другие все к князю приставали.
Князь Святослав хорошенький
Князь хорошенький - князь пригоженький!
Князь, на меду замешанный,
Святославушка медовый наш,
Подари нас золотою гривною!
- Ну уж, гривною! - по-хозяйски возмущался шедший за князем Русай, и вкладывал точно в протянутые ладошки (чтобы не упустили в снег) кусочки рубленых арабских и византийских монет, а другие важные поезжане - белые калачи, платки из крашенины, недорогие пояса или, там, кое-что из мелкой утвари.
И всю-то дорогу от храма до самого свадебного стола сыпались на молодых, на гостей-родичей, на лошадей с заплетенными гривами, на белую дорогу (точно с неба!) хлебные зерна, - сыпалось жито, сыпался легкий хмель.
Многих, кто в дороге озяб, надо думать, весьма утешили изобильные разносолы и море разливанное всяческого питья. Пошел пир горой. Но виновникам сего торжества ни закусок, ни напитков никаких не полагалось, и пока все более веселеющее общество услаждалось трапезой и песнями, молодому князю с княгиней оставалось только наблюдать да после особенно долгих величаний целоваться.
Ты садись-ка, красна девица,
Поплотнее со мной рядышком,
Чтобы век-то нам не маяться,
А проживши не спокаяться…
Но разве то были поцелуи? Разве могли они охмелить Святослава? Разве могли напугать Предславу? Немало прошло времени, прежде чем из поварни принесли серебряные блюда с жареными тетеревами, обложенными солеными сливами, вишнями, прочими плодами, и первая баба, различившая сей знак, не оповестила собрание визгливым похотливым выкриком:
- Тетера на стол прилетела, - молодая спать захотела!
Тут в слитном гаме стали поднимать молодых из-за стола да отправлять из столовой избы в отдельные Святославовы хоромы. Что тут сделалось с Предславой! Чистое лицо ее, только что устало глядевшее на бурливое застолье, залилось заревым румянцем. Опираясь на руку Святослава она вышла из-за стола, глянула в блестящие глаза своего мужа, - и лицо ее стало точно ленное полотно, беливанное снегом Велесовых дней. "Пора молодым кунью шкуру топтать!" - сиплым, против прошлого, но таким же утробным голосом прогудел облакопрогонитель Добролюб. И на Предславиных щеках вновь распустились маки. Подошел и Богомил.
- Не сам по себе пусть будет дорог тебе Святоша, - обратился он к девушке, - но во имя Рода, души нашей, пусть будет дорог он тебе.
- Не ради жены да будет дорога тебе Предслава, - заглянул он в глаза Святославу, - но прежде всего ради души. И детей вам пошлет Род, чтобы вы лишний раз вспоминали его. Ведь даже даровитый человек, если забывает Того, Кто выше высшего, перестает быть князем, перестает быть волхвом, а превращается в маленькое существо.
Святославовы покои, как и все основные строения на княжьем дворе, соединенные сенями или крытыми переходами с остальными, помещались вовсе не рядом со столовой, однако шум гульбы, добиравшийся и сюда, был столь отчетлив, что можно было разобрать каждое слово визговатой плясовой песни, густо оснащенной исступленными покриками.
Зелен хмель расцветает,
Малина да поспевает,
Зелен хмель - то Святослав,
Малина - Предславушка;
Им люди дивилися,
Что хороши уродилися;
Ой, хорош Свет-Святослав,
Хороша Предславушка,
Хороша Рулавна.
Середина горницы была странно застелена необмолоченными хлебными снопами, поверх снопов лежала перина, а на нее было наброшено широкое кунье одеяло. Под ногами скрипели осыпавшиеся зерна. Из всех углов смотрели красные рябиновые кисти, и взгляды их казались какими-то жалкими вне светоносного неба и снега. Едва покачивая лепестками пламени, горели только что кем-то зажженные свечи. Пахло сушеными травами, медом и хлебом. Лишь только Святослав развязал рушник, соединявший его с Предславой, как та тут же порхнула от него на лавку.
- Мне почему-то совсем спать и не хочется, - беззаботно защебетала девица, однако щебет тот вышел каким-то сдавленным.
- Не хочешь, так не будем, - сказал князь, падая навзничь на чудотворное хрусткое ложе и с наслаждением отрывая частью вместе с серебряными пуговицами унизанный жемчугом пристяжной воротник, - только я все же разболокусь, а то день-деньской в этих смешных нарядах… Зачем только люди таких несуразностей напридумывали?
И колючее молчание завладело горницей.
- Свеча трещит - к морозу, - выдавила из себя Слава и тут же прокашлялась.
Лишь тень визгливой песни за тишиной.
- Послушай… - Святослав вскочил на ноги.
Он сделал два или три шага к лавке, на которой замерла Предслава, да вдруг левая нога его поехала по рассыпаному зерну, он попытался удержать равновесие, взмахнул руками, правая нога взлетела в воздух, и гулкий грохот сотряс только что онемелый покой. Напуганная внезапностью произошедшего Предслава и вовсе обмерла, когда оказалось, что муж ее остается лежать на выскобленной до белизны ясеневой стлани без всяких признаков жизни.
- Святослав… Святоша! - точно Сирин - полуптица-полудева взмахнула широкими рукавами красного свадебного покрова Предслава, спорхнула с насеста, бросилась к недвижимому своему князю.
- Что ты! Что ты! - вовсе не задумываясь над своими действиями, будто кто другой руководил ими, кудакала Слава, развязывая мужнину опояску, оглаживая голову его, щеки, и все целуя, целуя и в щеки, и в губы, и в обнажившуюся грудь, и в широкий лоб. - Сейчас. Сейчас.
Она кинулась стаскивать со Святославовых ног новенькие чермные сапоги, такие громадные в ее маленьких узких ладошках. Дело оказалось не слишком простым, но с третьей попытки ей все же удалось осуществить свои намерения. Однако и это не помогло.
- Ну очувствуйся. Не пугай меня, - заклинала Предслава, вновь целуя окаменевшее лицо.
И тут только что безвольно разметанные по полу руки железным замком сомкнулись за ее спиной, прижав крепко-накрепко к широкой выпуклой груди Святослава. Он продолжал лежать навзничь, но красивый рот его теперь расползся в счастливой улыбке едва ли не до самых ушей.
- Так ты надо мной подшутил! - пискнула пойманная в силок Предслава.
- Тишь-тищь-тишь… - ласково зашипел на нее Святослав, чуть сдавливая объятия.
Затем осторожно перекатил ее на пол, поднялся, подхватил на руки, перенес, на кунью полсть положил, сам рядом опустился, припал раскаленными губами к вырезному розовому ушку с золотой сережкой, усыпанной искрами, прошептал:
- Как отрадна мне была твоя забота! А теперь я о тебе позабочусь…
На следующий день свадебному торжеству должно было продолжиться. Но лишь только князь поутру вышел из мыльни, как вдруг на двор прибыли неожиданные гости с непростыми хлопотами. То были четверо киевских мастеровых, нескладных, в мешковатых овчинных и заячьих тулупах, все какие-то странно всклокоченные. Может, Святослав и не торопился бы отстраниться от проживания иных забот, если бы вдруг его внимание не призвал откуда ни возьмись зазвучавший с утра на дворе беспокойный голос Свенельда, а затем и покрики сотника старой дружины, тоже из мурманов, ради успеха своих торговых затей принявшего чужую веру и даже сменившего родное имя Сигурд на еврейское - Зоровавель.
- Что там сталось? - набросив на плечи обычную свою рыжебурую росомашью шубу вышел во двор Святослав, крикнул Свенельду.
- Ничего, ничего! - на бегу откликнулся тот. - Не такое дело, чтобы тебе молодую жену оставлять.
Но он, видимо, решил все же лишний раз опрометчивым небрежением не гневить легко воспламеняемое молодое сердце князя, остановился, добавил:
- Конечно, никто твоего княжеского права умалять не станет. Если хочешь, идем сейчас же. Просто, я так разумел… Ладно уже. Дело вот какое…
Но тут прибывшие мужики, завидя Святослава, сами бросились к нему, тряся раскосмаченными бородами.
- Желаем тебе, князь, радоваться!
- И вам радоваться!
- Да нам-то особо радоваться, значит, и не выходит. Вот он замыслил сына женить в эти праздники, - выступил на шаг вперед самый мелкий и самый расторопный из посольства козлобородый мужичонок, указал простой кожаной рукавицей на стоящего расставив ноги и точно высматривающего что-то на тщательно вычищенных от снега мостках своего товарища. - А чтобы сын-то… Может, ты, князь, и знавал его: он с отцом вот, с Веселином, скорняжил?..
Святослав глянул на понурого Веселина и покачал головой.
- Нет? - удивился мужичок. - Ну да ладно, что уж теперь… А чтобы сын, значит, мог, как водится, сговорившись со своею милушкой, умыкнуть ее, а потом, значит, родителю вено уплатить, Веселин взял у жида сорок гривен… Да, вот столько, ибо девка дюже хорошая.
- Да, - подтвердил доселе молчавший третий мужик.