- Ну! Кому же не нужны деньги! - сладенько захихикал малик, его бело-желтые пухлые щеки затряслись, - будто терзавшие его давеча немочи сгинули в одночасье. - Деньги - это наш взыскательный Бог, и относиться к нему следует с великим почтением. Не хочешь ли ты, чтобы я сам оплатил наемников?
- Нет… Но…
Улыбка покинула отвислые бледные щеки Иосифа:
- Эта обязанность всегда возлагалась нами на акумов. Они стоят вне защиты закона, и властелин многомилостивый, обитающий высоко, отдает их деньги нам. Мы не должны терять деньги Израиля. И шад, и тархан, и даже я, ваш великий мэлэх, все мы по крови купцы. А умный купец потому и называется умным, потому он среди нас и считается лучшим, поскольку способен заставить гоя заботиться о деньгах Израиля, как о своих собственных. Надо думать. Можно увеличить пошлину для греков, поднять подати… Пусть Самуил потребует от тагауров двойной дани за… за какую-нибудь там провину. Надо думать.
- Но если случай исключительный? - на круглом с натянутой белой кожей лице Мозеса выступили яркие свекольного цвета пятна. - Если времени нет?
Иосиф выразительно вздохнул и опустил веки, но продержался в этой молчанке недолго. Глаза его, эти выпуклые грустные глаза, вновь растворились (сначала один, потом другой) и устремились туда, где сквозь лиственный шатер три солнечных столба, наполненные подрагивающей солнечной пылью и золотыми вспышками случайно влетающих в них стрекоз, опускались в центр пруда, выбивая из сумрачно-зеленой глади три ослепительных пятна.
- Как думаешь, - жалобно простонал он, - в этом году будет хороший урожай винограда?
Мозес поспешно поборол всплывшее на его лице выражение изумления, но для ответа потщился предъявить те слова, которые, судя по всему, были бы приятны старику.
- Конечно. В этом году урожай нас ждет изобильный.
- Думаешь? - в старых грустных глазах малика вспыхнули золотистые огоньки надежды, отчего они сделались еще грустнее. - Я очень люблю виноград! Ягоды черно-пурпурные… в голубом воске. Изюм тоже люблю.
Мозес подозрительно покосился на своего странно разнежившегося собеседника.
- Вино тоже. Оно похоже на кровь… Значит хороший будет урожай? Становится жарко. Уже давно пора было бы отправиться в летний дворец к своим виноградникам… - все так же умиляясь каким-то своим мыслям, лепетал Иосиф. - А денег… денег мы найдем столько, сколько понадобится. Да только и нынешнему нашему войску эти русы, эти органы Сатаны, если даже соберут всех единокровных им собак и ослов, и тогда они нечего не смогут противопоставить нашей мощи. Скоро они позабыли урок бесподобного Песаха. Что ж, за столь дерзкое непослушание мы обрушим на их ослиные головы столько огня и железа, что у них навсегда отпадет охота сопротивляться воле истинного Бога, который предназначил их удобрять наши виноградники. Будем достойны наших праотцев, чье величие славит пятая книга Моисеева: "Предали заклятию все города, мужчин и женщин и детей, не оставили никого в живых". Да погрузим мы ногу свою, как и псы наши языки свои, в кровь врагов! Амен.
- Амен, - качнул пятнистыми щеками Мозес.
Они замолчали и какое-то время сидели, глядя прямо перед собой. В дурацкой тишине обозначенного, но не решенного вопроса жужжукались какие-то насекомые, еле слышно шелестели листья да откуда-то издалече долетали невнятные предсказания кукушки. Два человека продолжали молчать, одетые пустынным пространством, сумерящемся сине-зеленой тенью.
- Эй! Эй! - вдруг закричал, замахал руками Иосиф, и странными вздувшимися дохлыми рыбами смотрелись они, вовсе без тяжелых перстней и колец. - Выходите, выходите уже!
Тотчас из кустов, из-за стволов, казалось бы, даже из-под земли стали вырастать люди, - челядь, охрана, кое-кто из счастливой родни, - и безмолвный зеленый уголок в одночасье наполнился рыночным гудом и пестротой.
Пока самонадеянный отяжелевший от золота Итиль продолжал жить привычной и по сути дела теперь уж единственно возможной для него жизнью, а насельники его лишь с целью слегка пощекотать притупившиеся чувства изредка стращали друг дружку слухами о где-то поблизости кровенящихся побоищах, Святослав продолжал приближаться к назначенному Родом сроку и месту. Длинный многотрудный обходной путь, который избрал русский князь (из Хазарской столицы смотревшийся, натурально, сумасбродной прогулкой), позволял не просто миновать хазарские укрепления, не только обратить в единомышленников подвластные Хазарии народы, а в случае несовпадения взглядов сжечь города и рассеять оставляемых за спиной вражеских приспешников, но предпринимая его Святослав понимал отчетливо, что это боевое путешествие явится наилучшим подготовлением к великому сражению, ведь тех своих ополченцев и витязей чужеплеменных дружеских ратей, которые долгое время коснели в мире, не смотря ни на какой возраст либо пусть даже былые заслуги, можно было считать равными беспомощным новобранцам.
Невозможно увидеть непроявленного Рода просто человеческими глазами. Оттого тех, кого Он определяет, как своих избранников, Владыка вселенной наделяет особенным божественным зрением, чтобы они могли насладиться Его невыразимым могуществом. Если же Тот, Кто знает всех живых существ, и Кого не знает никто, если Он, называемый основой совершенного порядка, предназначит кого-то для содеяния подвига, то вместе со способностью распознавания, вместе с целью посылает и равнозначную цели силу, чтобы радующийся своему долгу подвижник мог не только осознать, но и послужить произволению Бесконечного. Несомненно, именно этот божественный свет напитывал душу Святослава; его твердость, стойкость, яростивость, неистомная сила воли, казалось, не знали никаких ограничений, свойственных человеческому уделу. Крепок телом и красен лицом, он всегда первым вламывался во вражеский стан, за время переходов не останавливая продвижения войска, прямо на ходу обучал и упражнял самых неопытных, а в редкие привалы стремился возвышать и укреплять словом Знания души тех, кто виделся ему способным то слово уразуметь.
- Нет, нет, прочь эту падаль вываливай. К навиям ее! - через толмача наставлял Святослав чужого кашевара, пришедшего под руку русского князя вместе с трехсотенным отрядом сувазов. - Я же говорил тебе: ежели снедь более трех часов простояла, то это уже не снедь, а чемерие, падаль. Всем моим воям должно в полном здравии пребывать. Выкинь все.
Поднимающиеся позади в вечернее небо клубы черного дыма от только что сожженной крепостицы одного из булгарских торговых убежищ рахдонитов, казалось, и были причиной надвигающихся сумерек. Святослав обыкновенно обходил свое воинство, готовящееся едой подкрепить потраченные силы. Несколько молодых воинов из числа ополченцев, назначенные доставлять кашеварам харч и пособлять по мелочам в устройстве вечери, следовали за Святославом.
- Вот скот привели, - продолжал князь, - возьми лучшее мясо. Не надо никаких извороток. Пожарь мясо на углях. Даже средь изобилия надо умеренность соблюдать. А стоялую еду выкинь.
- Что, князь, о таких пустяковинах беспокоиться, - взял на себя смелость обронить слово один из ополчан - мощный, хоть, может быть, несколько тяжеловатый парень с бельмом на одном глазу, губастый, носастый, со свежей улыбкой, видать, из полянских земледелов, - когда, может, завтра Морена-смерть харю покажет. Тогда, чай, все равно будет, что вчера схлебал.
- Да чего ж ее, Мары, смерти-то, страшиться? - усмешкой отвечал на улыбку Святослав, и его исполненные светом глаза казались двумя каплями дневного неба, чудом уцелевшие в синь-багровости наступающего вечера. - Разве ты не слыхал от волхвов, что нет у души ни рождения, ни смерти, что негасима она?
- Как это негасима? - искренне недоумевал здоровяк. - Как дадут по башке железной палицей, так тут, поди, все и погаснет.
- Вот ты, Косан… бестолковый какой! - из тех же, окружавших Святослава ополченцев, выступал другой парень, росточка небольшого, но очень живой, с раскосым быстрым взглядом. - Михирь с локоть, а ума с ноготь. Князь толкует, что даже если тебе вовсе башку отшибут, так только туша попортится, а суть твоя жизненная, она все равно жить-поживать останется.
- А где? - с младенческим простодушием вращал круглыми глазами (один синий, другой белый) крупнотелый Косан, по всему видать в кругу своего селища никогда на подобные вопросы не наталкивавшийся. - Где же жить душе, когда и тулова нет?
Конечно, не стоило задачливыми мыслями слишком утруждать голову этого парня, но и бросить его вот так, посреди зыбуна внезапного откровения природы, Святославу казалось непохвальным.
- Где душе жить, когда она рано ли - поздно ли с твоим телом расстанется - не твоя забота, - говорил князь. - Есть хозяин всего сущего, он и решит. Может, вновь на этой земле поселит. Может, в какой другой мир отрядит, не важно. Главное, что пусть тьма лет минет, путь тьма тем, но никогда не будет так, чтобы чья-то душа уничтожилась. Так есть ли о чем горевать, идя на брань? Всё, вот всё, что перед глазами, весь мир со всеми его горами, степями и облаками, когда-то развеется, словно дым. И точно так, как развеялся, вновь составится в урочный час. Так какой резон для печали? Наш всемогущий Род - это вечная жизнь, да. Но он же - олицевленная смерть. Э-э, заморочил я, видать, тебе голову.
Князь светло усмехнулся и обхватил одной рукой мясистые плечи Косана. А прочие Святославовы сопроводители так принялись гоготать, нагло заглядывая в потрясенное растерянно-добродушное лицо парня, хотя сами вряд ли намного полнее его раскумекали услышанное.
- Я что… - ссутуливал тот огромные плечи, точно хотел сделаться меньше. - Я пашник, и отец мой пашником был, и дед тоже, мне, может, таких… этих… понимать и не надо.
- А вот это ты зря, - как бы с шутейной укоризной покачал головой Святослав, и три крохотные звездочки качнулись под его ухом. - Если кто, пусть самого нехитрого рождения, Богу свои дела посвящает, будь он хоть пахотником, или торгашом, или даже бабой…
Возбужденным ропотом встретил заскучавший люд наконец-то близкое отрадное слово.
- Да-да, даже бабой. Если с Родом в сердце свой труд земной кто вершит, такой человек, русское вежество говорит, истинной победы достигнет.
Той же ночью в сравнительно небольшом аланском поселении на южном пределе Хазарии глава самой именитой и богатой родовой общины этих мест - Асах, владелец многих отар, пространных виноградников и табуна отличных лошадей, вот уже четвертый час кряду вел беседу с прибывшим неждано наместником малика в Семендере - Схарьей Абудиа. Это была чрезвычайно важная особа, посещавшая дом Асаха только единожды и, скорее, в знак высшей угрозы, когда по причине навалившегося на этот край беспримерного неурожая вместе с повсеместным мором скота целый год отсюда не поступало в Семендер ни крупицы дани. Надо сказать, сопровождавший Схарью отряд тогда успел немало набедокурить, так что, то посещение уже, верно, ничто не смогло бы вытравить из памяти любого здешнего обитателя. Но с тех пор Асах всегда своевременно отсылал в Семендер все, что от него требовали, - пшеницу двух сортов, ячмень, баранину, шелковистые шкурки, снятые с однодневных ягнят, а то и чубарые шкуры убитых в горах пардусов, всяческие плоды, сыр, домашнюю птицу, вино, - большая часть чего, разумеется, переправлялась в Итиль. Так что, этот новый бросок Схарьи Абудиа, как поговаривали, состоявшего в каком-то родстве едва ли не с самим каганом (или маликом?), немало подивил Асаха. На этот раз родственник хазарского владыки прибыл требовать дани кровью.
- Оставь, драгоценный, столько мужчин в селении, - говорил он, от усталости через силу придавая расползающимся чертам выхоленного крупного лица необходимые выражения, - сколько их сможет защитить в случае чего ваших женщин и, главное, стада. Остальных ты должен снабдить всех до единого лошадьми, оружием и немедленно отправить в Итиль.
Асах, чей огромный горбатый плоский с боков нос смотрелся отнюдь не частицей, а, скорее, большей частью лица, недоумевал: и прежде, если еврейские властители в Итиле заключала промеж собой предпринять поход или упрочить свои крепости на Дону, приезжал кто-нибудь требовать воинов, но никто из них так не торопился.
- Будем стараться… - произнес Асах чересчур уж вкрадчивым голосом и даже носатую голову наклонил со столь подчеркнутым выражением учтивости, что она вряд ли могла кому-то показаться искренней.
- Драгоценный, - с прежней навсегда въевшейся в слова, в лицо, в жесты пренебрежительностью едва заметно повысил голос Семендерский гость, - ты не понял. Сделать это нужно немедленно. Не скоро, а немедленно.
- Ночью, что ли?!
- Вот теперь верно. Сейчас мы простимся, но, надеюсь, наши добрые отношения впредь ничем не будут омрачены.
- Как? - даже рот приоткрыл от удивления хозяин дома. - Ведь ночь… Разве такая спешность?
- Значит такая вот. Ахмад! Лайла! Надир! - поднимаясь с ковровых подушек кликнул охрану Схарья - Ночи в этом месяце уже коротки. Не успело стемнеть, как уж рассветает. В шатре подожду, пока в небе первый луч покажется. Но ты понял: собирай людей, снаряжай и сразу вслед за нами шли.
- Угу, угу… - клевал носом воздух Асах, выходя вместе с гостем и его спесивой охраной под звезды.
Огоньки светочей в руках покидающих двор гостей удалялись вглубь ночи, сжимались, но все еще внятно казали путь пришельцев. А вокруг глядящего им вслед Асаха все умножалось число точно составлявшихся из мрака молчаливых людей.
- Собирай всех, - куда-то в темь отдал наказ вождь. - Кто спит - будить!
Много ли, мало ли времени ушло на сборы, а только незадолго до рассвета великое множество конников во всеоружии собрались посреди ночи под многозвездным сводом. Асаху подвели коня, вороного и почти не различимого в темноте. Вскочив на него так говорил он:
- Человек малика из Семендера пришел ко мне потребовать немедля собрать всех наших мужчин и отправить вослед за его отрядом проливать кровь за итильских ростовщиков. Я собрал вас. Поспешим же за ними. Догоним их. Догоним и посечем их всех.
Время шло, унося вчерашние события и сочиняя незнаемые завтрашние, шло, не обращая внимания на плач и смех разрушающихся либо нарождающихся мирских судеб.
Русское войско, изрядно пополнившееся мужами иных близких ему народов, уж, конечно, составляли не одни подвижники. Как всегда в бранную годину вихорь ратоборства вбирает в себя самых разных людей, одни надеются ценой известных тягот обрести богатства, иные ищут впечатлений, невозможных более нигде, третьи хотят ощутить свое сопричастие некой неизмеримой силе, чье присутствие они не в состоянии были различить в иных, менее заметных явлениях.
- Ох, говорят, есть в Итиле такие богатеи, - пользуясь редким случаем привлечь всеобщее внимание разливался мелкий неказистый мужичонка, подстарок с бородой жидкой и растопыренной, словно вытертый голик, - что вот за один перстень с каменьями, какие они носят, можно всех лошадей по всей земле скупить!
- Да ну!
- Шутить шути, да людей не мути! - возмущались более сметливые.
- Так ведь мне хазарин один говорил… - оправдывался мужичок, но его уже никто не слушал.
За время пути удвоившееся число вершников и утроившееся - безлошадных горожан и землеробов, пеши меряющих землю, двигалось все вперед, за день одолевая по двадцать пять верст. Ни усмирение огнем встречных вражеских городов, ни изничтожение железом бешеных отрядов зложелателей не останавливали это движение ни на час: назначенные отряды при надобности отъединялись от могучей реки огромного Святославова войска, а свершив свой труд, догоняли неудержную человеческую лавину. Князь понимал, конечно, что многочисленность войска способна оставаться его достоинством лишь какое-то время. Ведь громадность его помимо неповоротливости чревата еще и заботами о харче для людей, о корме для лошадей и тяглового скота. Но еще того опаснее замещение изначально верховенствуюющего в войске княжеского вдохновения корыстностью мирского склада ума.
- А что, правду говорят, будто бабы у них хороши? - залихватски выкрикнул чумазый от растертой по лицу размокшей дорожной пыли редкозубый большеротый весельчак, может, юношеского, а, может, и возмужалого возраста, шагавший среди сотен таких же, как и он запорошенных дорожным прахом топотунов.
- Хороши или нет, - откликнулся кто-то также громко, чтобы слышало как можно больше идущих, - а только приходилось слыхать, что бесстыдны зело. Просто бешеные.
Дружный хохот охватил те волны голов, приподнимающихся и опускающихся в единообразном всеобщем прыгающем движении, которые были ближе к зародчикам сего приятного веселья, опаздывающим эхом побежал далее по колышущейся толпе к тем, кто из-за отдаленности не мог слышать обнадеивающую шутку.
- Ярые - это изрядно. Это ж как сладко! Не в пример слаще меду!
- Тут один, из ильменских князей, сказывал, будто сам в Итиле видел лавки, в которых баб на срок продают. Не так, что жену себе или рабыню берешь, а так - для блудного баловства.
- И почем же такие страсти?
- А недорого, вроде. Ведь эти бздюхи за день под сколькими побывать-то успеют!
- Так что ж это за бабица?! Это ведь не бабица, а помойница просто.
- Видать тебе малакия сручнее!
Хохот.
- Подумаешь, помойница! Обмылся - и вся недолга.
- Заразу не выстираешь.
- Нет уж, хоть своя баба и далече, несуразно менять ее на заразную кобылу.
Воинство Святославо продолжало свой путь, теперь по левому берегу Волги, ведшему на юг к Итилю. Великое множество приближающихся людей, желающих этому городу смерти, заполоненная русскими ладьями река, - известно, такая картина в конце концов понудила до последнего не желавший поверить в очевидное итильский джинс собирать войско и выводить его навстречу неприятелю, чтобы предбудущую битву отвести как можно дальше от города. Хотя и с этой мерой хазарский малик опоздал. Но кто мог подумать, что эти умалишенные акумы взялись все-таки не просто чуток поозоровать где-то на краю каганата, но допустили в свои башки вовсе несуразную, невозможную, самоубийственную идею - одолеть город городов, царство царств, овеществленного золотого Бога!
- Приветствую тебя, любезный Кифа! - быть может, с некоторой долей заискивания произнес Диоскор, приближаясь к одной из отдельных купален для денежных посетителей, отъединенную от остальных бань перегородкой из кирпичей, образующих незамысловатый сквозной узор.
Второй грек, сопровождавший его, повторил приветствие.
- А! Рад видеть тебя, - на греческом же отвечала из парящей воды, по поверхности которой плавали душистые листья пеларгонии, смуглая голова сирийца. - И тебя рад видеть, Севастьян. Что, посоветовались? Отдадите по моей цене?
- Отдадим.
- Сколько?
- Все отдадим. Мы скоро отправляемся на Пелопоннес за новым товаром.
Худое чувственное еще не старое лицо Кифы вытянулось от удивления.
- А вот оно что! - воскликнул он и захохотал, обнажив крупные зубы, темные от жевания листьев перца и семян ареко. - Вы тоже боитесь русов? Усфазан, еще воды!