Казалось, что она Джону больше не нужна. Случайное обнаружение золота в Марипозе, изолировавшее его от всякой творческой работы, лишило ее возможности сотрудничать с ним. Ей казалось, что ее ждет судьба матери: хозяйка большого дома, воспитывающая детей, принимающая гостей, поджидающая мужа, и ничего более. В сотый раз она желала, чтобы Ларкин сохранил за собой Марипозу, а им отдал во владение ранчо Санта-Круз со старыми виноградниками, мирным садом и видом на ласковое море. Она помнила, что сказал ей Николлет: "Любой случай или негодяй может отобрать ваши деньги, - и обычно так и бывает, - но никто не может лишить вас умения выполнить хорошо работу. Самое прекрасное и наиболее надежное имущество во всем мире - это хорошее мастерство".
По мере того как они накапливали золото, их брак, та сущность, которая возникает в результате союза, выродилась в рутину. Эта сущность - не больше суммы их двух и даже нечто меньшее. Она сидела в заброшенном бараке на песчаных дюнах с двумя детьми, в грустном одиночестве, в то время как ее муж месяцами был вдали, извлекая богатства из земли. Их супружество могло бы быть прекрасным, озаренным постоянным внутренним светом, если бы они разлучались ради высокой цели, такой, как экспедиция. Быть географически на расстоянии еще не означает принижения супружеской жизни. А вот расхождения в конечных желаниях, в понимании жизненных ценностей могут так подорвать брак, что третья сущность, созданная встречей двух умов и двух сердец, погибнет.
Повторялись ее страдания в индейской резервации Делавэра, но они могли явиться более глубокой трагедией: либо оба партнера должны умереть, надоесть друг другу, либо выхолостить идеалы своих взаимоотношений, стать безразличными, разочарованными. Но даже если такое произойдет, один из партнеров может поддерживать брак нежностью, симпатией и терпением: супружество сохранит свою основную силу, возвратится к полнокровной жизни. Не надо думать о разрушении и поражении, нужно простить грехи, иметь железную, нерушимую волю к поддержанию взаимоотношений, ибо супружество, как человеческая жизнь, должно выдерживать все виды превратностей; слабый смертный, ненадежные взаимоотношения валятся с ног при первом неблагоприятном ветре; стойкое супружество выдерживает все бури.
Но если супружество умерло? Если оно постепенно потеряло смысл, тогда конец всему.
Джесси понимала, что ее беды пришли не по чьей-то вине, они скорее результат случайных обстоятельств. Однако нельзя позволить, чтобы случайные обстоятельства брали верх, ибо тогда жизнь станет подверженной порывам всех ветров. Ей не нужны были эти золотоносные шахты, она не жаждала этого богатства, золото пришло к ним в руки по иронии судьбы. Джон был прав, говоря, что, если судьба вложила в руки состояние, нужно быть дураком, чтобы не взять его. Быть может, они оказались большими дураками, взяв его?
Она понимала, что не может навязать Джону свои соображения, это означало бы, что он должен принять ее стандарты. Он должен прийти к подобному мнению сам, понять, что за золото, которое дают шахты, приходится платить издержками в товариществе, любви и достижениях. Она не сомневалась, что когда-нибудь он придет к такому заключению, но когда? Как много миль они должны пройти, прежде чем их тропы вновь сойдутся в том партнерстве, которое существовало в первые годы их супружества?
Вновь она столкнулась с загадочным характером мужа: как могло случиться, что человек, столь равнодушный к деньгам и их соблазну, работавший много лет в области, не сулившей ничего, кроме скромного армейского довольствия, вдруг отдал свою энергию деланию денег? Как можно проникнуть в душу другого человека?
В эти длинные и беспокойные дни ее светом в оконце была любовь к маленькому Чарли, вобравшая в себя и любовь к Бентону, умершему первенцу, и глубокую благодарность Всемогущему за сохранившуюся способность рожать здоровых детей. Она сама купала мальчика, кормила утром и вечером, чтобы он рос под ее сенью, знал каждое ее движение. Чарли любил смеяться, и Джесси проводила много часов, играя с ним, стараясь рассмешить его.
Перед Рождеством она обошла с Лили соседские холмы в поисках рождественского дерева. Из оловянной фольги она сделала украшения. Днем приходили друзья с подарками и праздничными поздравлениями: некоторые делегаты конвента Монтерея, помнившие ее гостеприимство; армейские офицеры с женами, кому она доставила с Востока письма от родных; австралийцы, которым она продала землю за малую цену; их старые друзья Биль и Найт, для которых она и ее дети были почти собственной семьей, давнишние знакомые из Сент-Луиса и Вашингтона, приходившие в их дом на Стоктон-стрит прямо из порта, дабы уведомить о своем прибытии в Калифорнию; рудокопы, получившие согласие на заявку; торговцы, поставлявшие им товар; сын вождя индейского племени, на выручку которому пришел Джон, передав ему свой скот; негритянская семья Саундерс, избавленная от рабства благодаря тому, что Джон взял с собой в Марипозу главу семьи и помог ему намыть золота на тысячу семьсот долларов, достаточных для выкупа на свободу.
С наступлением сумерек все гости ушли праздновать Рождество к себе или к друзьям. Джесси осталась одна с двумя детьми, Грегорио и его кузина поехали на праздники на Юг. Накормив и уложив спать Лили и Чарли, она села в кресло-качалку около рождественского дерева, скучая по мужу, родителям и Элизе, молодым сестрам и брату, друзьям и родственникам, собравшимся в уютных, ярко освещенных комнатах в доме на Си-стрит. Она предалась размышлениям о прошедших годах и о том, что предстоит переезжать. В маленьком бараке с двумя комнатами не было очага, не было камина, однако сентиментальное настроение, навеянное Рождеством, наводило на мысль, что семейный очаг не только печь или камин - им может быть огонь, зажженный в сердцах других людей, доброта, услуга, счастье, сотворенное мужчиной и женщиной вдали от дома. Прошло полтора года, как они впервые прибыли в Калифорнию; она была чуть ли не первой женщиной, пересекшей Панамский перешеек, ее дом в Монтерее был одним из первых американских; своим отказом купить или иметь рабов она сыграла небольшую, но существенную роль в том, что Калифорния стала свободным штатом; открытием золота в Марипозе и привозом оборудования для горных работ они ускорили миграцию в Калифорнию из восточных штатов, повысили покупательную способность нового штата; готовность Джона обеспечить мясом индейцев позволила сохранить мир в горнодобывающих районах; его широкая программа в сенате приблизила Калифорнию к Соединенным Штатам; своим возвращением в Калифорнию, своим желанием остаться в Сан-Франциско после пожаров и разрушений они помогли вселить уверенность, что этот пограничный район выживет и станет обитаемым; беременная, она преодолела трудный переход по морю и Панаме, родила сына в примитивных условиях Сан-Франциско, создав тем самым дом из плоти и крови, а не из дерева и стекла.
Сделано немного, понимала Джесси, и не все, что она намечала. Однако минуло шестьдесят лет с тех пор, как бабушка Бентон отправилась в пограничный район Теннесси. Времена изменились, этот новый пограничный район не похож на любой другой, какой знала страна, каждый имел свое значение, отвечающее требованиям времени. Если она не смогла повторить деяния бабушки Бентон, то, видимо, не совсем по своей вине; она сделала максимум того, что могла, приложила большие усилия. Ей исполнилось всего двадцать семь лет, однако она чувствовала себя так, словно прожила долго, как бабушка Бентон или бабушка Макдоуэлл.
Джесси взглянула на часы: был уже час ночи. Она решила, что дождется наступления рождественского дня, а потом ляжет в холодную одинокую постель. Но усталость оказалась сильнее воли, ее голова упала на грудь, и через несколько минут она заснула. Ей снилось, что она слышит шум копыт по песку дюн, седок соскакивает с лошади и бежит по настилу крыльца. Эта сцена сновидения напомнила тот момент в индейской резервации Делавэра, когда Джон возвратился именно так, принеся ей свою жертву, вселяя в нее новую отвагу и стремление к новой жизни. Ей показалось, что дверь распахнулась, что на пол упали тяжелые мешки, что она в объятиях мужа, покрывающего поцелуями ее лицо, что она уже не в кресле, а на коленях Джона, обнимающего ее, ее голова на его плече, ее губы на его губах, и наконец она поняла, что это не сон.
- Дорогой, - прошептала она, - ты приехал на Рождество?
- Неужто ты сомневалась? Ты здорова? Как дети?
Он слушал внимательно, его темные глаза вглядывались в ее лицо, когда она рассказывала о своей жизни, повела его в спальню и показала, как хорошо выглядят сын и дочь. Потом он принес два мешка и при свечах показал ей подарки, которые удалось купить во время поездки домой.
- Это не так уж много, - сказал он, - большинство лавок было закрыто. Но как тебе нравится поездка в Париж в качестве рождественского подарка?
- Превосходно, - весело ответила она, - дадим Чарли возможность увидеть человечка на Луне.
Джон усмехнулся, вытащил из кармана бумажник, открыл ярко раскрашенный конверт и извлек из него два билета; он указал пальцем на несколько строчек, а она глазам своим не верила.
- Прочитайте их, мисс Джесси. Мы проведем целый год в Европе.
Потом она прочла:
"От Сан-Франциско в Чагрес. От Чагреса прямо в Ливерпуль. От Фольстона в Булонь, Франция".
По ее щекам побежали слезы, Джон вытер их своей рукой. Мысли Джесси вернулись на полных десять лет назад, к дождливому полудню, когда они сидели с бабушкой Макдоуэлл перед окном в рабочей комнате Хасслера, наблюдая за похоронной процессией президента Гаррисона, и пылкий темноглазый молодой человек за чайным столиком напротив нее сказал:
- Я буду любить тебя всегда, Джесси, в этом ты можешь быть уверена. Я могу делать ошибки, я могу подвести тебя в другом, я могу в чем-то не оправдать твоих ожиданий, но я буду всегда любить тебя.
Как верно, что супружество требует скорее терпения, чем логики, и не должно нарушаться при каждом непредвиденном повороте колеса фортуны, а следует дать времени возможность сделать прочным его фундамент.
- Ты можешь оставить шахты? - спросила она.
- Шахты разлучали нас слишком долго. Давай используем наши время и деньги вместе, пока они у нас есть, до того, как я докажу, что Николлет был прав относительно дурака и его возможностей. Это будут твои первые каникулы за десять лет. Первые с того времени, когда ты сказала судьбоносные слова: "Куда ты пойдешь, туда пойду и я". Ты помнишь, Джесси?
Книга пятая
ПЕРВАЯ ЛЕДИ
_/1/_
Они пересекли Атлантику на пароходе "Африка" с боковыми гребными колесами, принадлежащем компании "Кунард". Джесси была единственной женщиной на борту, и капитан выделил ей в качестве каюты женскую гостиную. Из двух составленных кушеток соорудили просторную кровать для нее и Чарли. В дождливую штормовую погоду Джесси и Джон отдыхали или читали. В хорошую погоду они привязывали маленького Чарли длинной лентой к столбу в центре каюты, и, хотя Лили утверждала, будто ребенок столько же времени стоял на голове, сколько на ногах, он совсем не жаловался.
Когда они прибыли в Лондон, все было готово для их размещения в гостинице, на окнах висели пестрые занавески, а в камине пылали дрова. Американский посланник в Англии Эббот Лоуренс дружил с Томом Бентоном долгие годы, и поэтому чета Фремонт была взята под официальную опеку. Джесси дважды оказывалась во власти тех, кого англичане именовали "законодателями туалета". С нее сняли мерку и выведали, какие цвета она предпочитает. Для каждого публичного приема ей доставляли новый наряд. Она же часто вспоминала Монтерей, где носила укороченную выгоревшую юбку, удобную для езды на лошади, и блузку из неотбеленного миткаля. Она испытывала приятную истому в постели в гостинице "Кларендон", в утреннем фиолетовом халате ожидая завтрак и вспоминая раннее утро в двухкомнатном бараке на дюнах Сан-Франциско, варку на печке овсяной каши для детей.
В первый вечер в Лондоне она и Джон обедали в Лайон-хауз, городской резиденции герцога Нортумберлендского. Здесь Джесси встретила леди Бульвер, с которой познакомилась еще в Вашингтоне, где ее муж был посланником при правительстве Соединенных Штатов. Леди Бульвер подвела Джесси и Джона к пожилому мужчине, который, погрузившись в свои мысли, отрешенно ходил взад-вперед по роскошно обставленной комнате. Она прошептала:
- Это мой дядя, герцог Веллингтон, - а затем, отчетливо произнося каждое слово, представила герцогу чету Фремонт.
"Железный герцог" механически поклонился и собирался возобновить хождение, но в его глазах мелькнула какая-то искорка.
- Припоминаю, - сказал он, - Фремонт - великий американский путешественник.
Он пожал руку Джона. Позже Джесси сказала мужу:
- Ты пожал руку судьбы Наполеона.
Друзья Джесси считали, что не выполнят своего долга, если, неважно в какой день, у нее окажется пять минут, свободных от посещения мероприятий в ее честь. Когда Джесси сказала маркизе Уэлсли, родом из семьи Катон в Мэриленде, что хотела бы посетить Вестминстерское аббатство, та ответила:
- Монументы живут вечно, люди же уходят в мир иной.
Джесси представила себе, как наслаждалась бы ее мать жизнью в Лондоне - столице, откуда берут начало традиции и идеалы Черри-Гроув. Если бы Элизабет Макдоуэлл вышла замуж за члена английского парламента, а не американского конгресса, она оказалась бы в собственной среде и была бы счастлива. Вместо того чтобы находиться в этом очаге достопочтенных традиций, она попала в неухоженную, грубую столицу и не смогла создать собственную традицию. Но через несколько дней она мысленно обратилась к отцу, когда в оперном театре ее представили англичанке из высокопоставленной семьи как "миссис Фремонт из Северной Америки".
- Из Северной Америки! - воскликнула почтенная дама, рассматривая Джесси через лорнет. - Я думала, что все североамериканцы - индейцы!
Джесси рассмеялась в душе, подумав: "Слава Богу, что здесь нет Тома Бентона. Услышав такое замечание, он объявил бы войну всей Британской империи".
В день Пасхи она стояла перед зеркалом в своем номере в отеле "Кларендон" в Лондоне, разглядывая себя в вечернем платье. Кружевное платье украшали искусственные густо-красные и белые розы. Ее каштановые волосы были собраны в высокую прическу, а карие глаза взволнованно сверкали. Она взяла в руки букет роз и повернулась к Джону, который, сидя в кресле, наблюдал за ритуалом подготовки жены к торжественному приему.
- Не подведу ли я Калифорнию? - спросила она.
- Ты больше представляешь ее в неотбеленном миткале.
- Я не стараюсь быть туземкой, дорогой, я пытаюсь быть красивой и элегантно одетой.
- Покажи мне книксен, которому тебя целую неделю учила жена посла Лоуренса.
- Дело в том, что мой отец чувствовал отвращение к леди, кланяющейся, как мужчина, или сгибающейся подобострастно, как слуга.
Раздался стук в дверь.
- Это, вероятно, мой экипаж! - воскликнула Джесси. - Сожалею, что ты не невеста и не леди, чтобы тебя представили королеве. Во всяком случае встречусь с тобой в четыре часа у герцогини Бэдфорд за чаем.
Через несколько минут ее карета въехала во двор Букингемского дворца. Ее провели в комнату, где собирались жены дипломатов. Миссис Лоуренс приехала раньше, чтобы занять для нее место около окна и лучше видеть приезд королевы. Карета королевы, приезжавшей во дворец для приема по случаю Пасхи, была запряжена белыми лошадьми. Открылись двери в тронный зал. Миссис Лоуренс присела, сделав книксен, а затем представила Джесси, которая постаралась не кланяться, подобно мужчине, и не сгибаться, как слуга. После этого их представили принцу Альберту и королеве-матери, а затем они заняли отведенное им место и в течение двух часов наблюдали за процессией почтенных английских леди, выражавших преданность королеве, целовавших руку, а затем отходивших, не поворачиваясь спиной. Джесси поразил контраст между этой сценой и положением первой леди в Соединенных Штатах, получающей на четыре года право жить в Белом доме, вечно нуждающемся в ремонте, и лишь иногда удостаивающейся уважения со стороны избирателей.
После чая у герцогини Бэдфорд Джесси и Джон пошли к сэру Родерику Мерчисону, президенту Королевского географического общества, дававшему обед в честь коллег Джона, получивших медали. Этот вечер показался ей самым приятным в Лондоне: здесь Джон оказался, так сказать, среди своих обветренных путешественников и исследователей. Все они с большим интересом прочитали три доклада и изучили карты Фремонта, в свою очередь послали ему описание своих путешествий. Это были настоящие друзья и братья, связанные нерушимыми узами общих интересов. Джесси с радостью наблюдала за своим мужем; здесь Джон выглядел изумительно: его глаза сверкали, он беспечно и уверенно разговаривал как человек, знающий свое ремесло. Более, чем когда-либо, Джесси почувствовала, какой потерей для него был отход от своего призвания, что он должен вернуться к нему и его талант не должен быть растрачен даром.
Однажды в апрельский вечер, когда они садились в карету, чтобы отправиться на обед в их честь, четыре полицейских с Боу-стрит окружили их и сообщили Джону, что он арестован.
- Арестован? - удивился он. - За что?
Коротышка, представившийся клерком из конторы адвоката, грубо закричал:
- Скоро узнаешь! Ну, ребята, тащите его в тюрьму, бравый полковник скоро узнает, что счета надо оплачивать.
Скорее удивленная, чем встревоженная, Джесси спросила:
- Джон, ты знаешь, в чем дело?
- Вероятно, дело Марипозы. Сарджент продал акции. Я не смог его найти.
- Но ты не отвечаешь за Сарджента…
- Пошли, полковник, - сказал один из полицейских.
Когда группа шла по улице, Джесси крикнула:
- Не беспокойся, дорогой. Я тут же отправлюсь к мистеру Лоуренсу, он вызволит тебя.
Добравшись до дома министра, она узнала, что он уже уехал на обед в честь четы Фремонт. Вновь ей пришлось сесть в карету. Хозяева ждали Фремонтов. Джесси объяснила, чем вызвана задержка. Эббот Лоуренс извинился перед гостями и поехал с ней на Боу-стрит. Штаб-квартира полиции выглядела отвратительно, но еще менее приятными были слова дежурного офицера: он сообщил, что выкуп за полковника Фремонта назначен весьма высокий и он не может освободить его, не получив наличными. Джесси возвратилась с мистером Лоуренсом, но у гостей, приглашенных на обед, не оказалось суммы, достаточной для освобождения Джона.
Обед закончился в полночь; она представляла себе, как недоумевает Джон, почему он все еще сидит в тюрьме на Боу-стрит, когда многие банкиры и государственные деятели Лондона присутствуют на обеде в его честь. Чета Лоуренс отвезла ее в гостиницу "Кларендон", где, проведя бессонную ночь в чуждом ей номере отеля, Джесси нашла, что пребывание мужа в тюрьме не лишает возможности серьезно подумать.