В думной палате князь собрал малый круг ближних бояр. Из духовных позвал на совет митрополита и книжника Нестора. Едва расселись по лавкам, Мономах без предисловий ошеломил:
– Мужи братия, из Тьмутаракани пришла худая весть. Царьградский василевс Алексей нанес Руси коварный удар в спину. В том ему, к прискорбию моему, помог нынешний черниговский князь Олег. В Тьмутаракани нет более русского княжения. Город занял греческий военный отряд, присланный из Царьграда.
Один Душило остался недвижим. Прочих обуяло оскорбленное возмущение.
– Город сдан без боя?! – зашумел Судила Гордятич.
– А что Олегов посадник? – недоумевал Станило Тукович.
– Что посадник! – вскинулся Дмитр Иворович. – Олег-то, видно, давно сговорился с греками. Недаром ему позволили вернуться с Родоса в Тьмутаракань!
– И жену свою, боярыню-гречанку, – волновался Степан Климятич, – неспроста там оставил, когда на Русь двинулся!
– Греки давно на Тьмутаракань зуб точат. Там и торговля богатая, и земляное масло для греческого огня добывать можно. Царь Алексей нынче много войн ведет, ромеям немало того огня потребно, – попытался понять византийцев митрополит Ефрем, сам наполовину грек.
– От кого пришли вести, князь? – осведомился воевода Ратибор.
– Посадник Орогост отправил гонцов. Из троих добрался один. Греки всюду расставили соглядчиков. Опасаются тайных связей с Русью. Самого Орогоста ослепили… Мужи братия, все, что я сказал прежде, можете разгласить за этими стенами. Все, что услышите теперь, сохраните в молчании.
– Не томи, князь, – попросил Душило. – Сказывай, что задумал.
– Я намерен воевать с греками, – объявил Мономах. – С тех пор как князь Святослав Игоревич сто с лишним лет назад сокрушил хазарское царство, Тьмутаракань – русская земля. Русская земля – все равно что русская душа. За душу не жалко и жизнь положить. Так ведь, мужи бояре? Так, отцы?
– Так, князь. Только… Кем воевать будешь? – засомневались бояре. – Дело большое, а воинов у тебя – что листьев на дереве после осенней бури. Разве у волынских Ростиславичей подмогу попросить. Их отец в Тьмутаракани славно княжил и греком отравлен. Они отомстить не откажутся.
– В свой черед позову их. Но у Ростиславичей под боком свой червь – ляхи, и быстро они не придут. Потому сперва хочу ударить половцами. Заодно от Руси отвлеку на время часть степняков.
Мономах обвел всех пытующим взглядом, проверяя, какое действие возымели его слова.
– Крепость быстро не взять, – возразил воевода. – Пока половцы будут осаждать, из Царьграда пришлют подкрепление.
– Не успеют. Орогост и его люди ударят по грекам в самом городе. Русских в Тьмутаракани осталось много, не все ушли с Олегом. А там и с Руси войско подойдет – из Днепра или с Донца от Курска. Святополку также предложу участие.
– Поганые запросят великую цену, князь, – изрек Георгий Симонич.
– Однако и цена Тьмутаракани велика.
– Если воевать сборной ратью, – подал голос Ефрем, – кому во владение достанется Тьмутаракань, об этом ты подумал, князь? Всяк на нее роток разинет.
– Подумал, владыко, – неожиданно улыбнулся Владимир. – Рты сами собой захлопнутся. Даже греки позеленеют от злости. У нас обычаем стало, что Тьмутараканью владеют князья-изгои, которым не досталось иного стола на Руси. Так пусть и остается она княжением изгоя. – Он помолчал, прежде чем произнести решающее слово. – Но не с Руси изгоя, а из Византии.
– Как возможно, князь? – заволновались княжи мужи. – Отнять у греков, чтоб отдать греку? Да кто таков этот несчастный?
– Царевич Леон, – вдруг выпалил Нестор, до сих пор молча гадавший, для чего позвал его Мономах. – Угадал, князь?
– Угадал, Нестор. Этого Леона и сговорю возглавить войну.
– Греки считают его самозванным царевичем, – недоверчиво высказался Ефрем.
– Греки не постеснялись самозванно водвориться в Тьмутаракани, – отбил удар Мономах. – Истинно или ложно он притязает на царьградский престол – это им безразлично. Царский венец в Византии надевает тот, кто храбр и решителен. Алексей из рода Комнинов и сам силой взял царскую власть.
– А где он, этот царевич? – спросил Душило. – Из Царьграда будем его доставать?
– Даже не надейся, храбр. Брать Царьград тебя не пошлю, – упредил его Мономах. – Василевс Алексей облегчил нам дело. Плыть придется лишь до Корсуня. Леон выслан туда под надзор.
– Угу, под надзор, – покивал Душило. – Придем к корсунскому стратигу и прямо спросим: где тут поселен поднадзорный крамольник?.. Хотя бы морду этого царевича кто-нибудь знает?
– Вот у стратига и спросишь про морду, – в тон ему ответил Владимир Всеволодич. – Первый раз, что ли, тебе, боярин, на пиру гулять?
– Ладно, не учи, князь, – проворчал Душило. – Кого еще со мной отправишь?
– Отроков дам – четыре десятка, на две неполные лодьи. Толмача-половчина. Да Нестора, толмача с греческого. Пожалуй, и довольно с тебя будет. Люди мне самому нужны.
– Пошто меня, князь? – разволновался монах, даже с лавки вскочил.
– Ты, отче дьякон, зело любишь рассказы про разные древности, – невозмутимо рек Мономах. – Так в Корсуне этих рассказов, мыслю, без числа прямо по улицам ходит. Вдоволь наслушаешься – только успевай записывать. Чем тут пыль жевать да на Ефремово зодчество любоваться – послужи-ка Руси.
– Да нешто я не служу ей чернилами по пергамену? – встопорщил бороду книжник.
– Пергамен от тебя не уйдет. А нынче ты мне в Корсуне надобен. В Тьмутаракань к Орогосту тоже тайно послать кого-то надо. Не упрямься, Нестор. Да и не поверю я, будто ты не хочешь узреть град, откуда князь Владимир привез на Русь Христову веру и все потребное к ней.
– Желал бы я, княже, – вдохновясь, молвил книжник, – ступить на улицы достославного Корсуня, именитого на Руси не только тем, что его взял осадой Владимир Креститель. И в Тьмутаракани побывать любознательно. Да только монаху ли встревать в военные хитрости?
Князь махнул на него рукой.
– Воевать и хитрить тебя не заставлю. Твое дело – столковаться с царевичем и упредить Орогоста. Для того выдам тебе доверительную грамоту.
Чернец колебался, озираясь на митрополита.
– Ты, Нестор, – осерчал вдруг Мономах, – в своем "Чтении о Борисе и Глебе" о величии Руси глаголешь. А сам и ногами пошевелить не хочешь, чтоб оторванный от нее кусок обратно приделать! Хорош о Руси радетель! Притчу о ленивом рабе помнишь?
– Я понял тебя, князь, – чуть помедлив, ответил книжник и, встав, поклонился в пояс. – Исполню, что просишь.
– То-то же, – пробормотал Владимир, утирая ладонью пот на лбу, как после тяжкого труда. – Душило, отплываете через три дня. До холодов в Корсунь успеете. Ну, мужи бояре, молвите свое слово – все ли ладно в моем замысле?
– С какими ханами, князь, думаешь составить союз?
– В степях у самой Таврийской горловины зимовища ханов Багубарса и Урусобы. Для начала с ними договориться. Это тоже твоя задача, Душило.
– А не потянет ли тот Леон нашу Тьмутаракань снова к грекам? – выразил опасение Судила. – Яблоко от яблони далеко не падает, князь.
– Не потянет. Сперва сам не захочет, а далее уж мы не дадим. Найдем упряжь для борзого коня.
Бояре, размыслив, наконец одобрили план:
– Так-то оно как будто все ладно, княже. Как прадед твой, Святослав, барсом прыгнешь к Тьмутаракани, вырвешь русский кусок из клюва царьградского орла, попутно и половцам пасть заткнешь. Мудро, князь.
– Верней сказать, мудрено, – вставил слово воевода Ратибор. – Как еще дело повернется, согласятся ли половцы – неведомо. А попробовать можно. Князь, у меня два отрока без дела сидят. Из Киева пришли, в твою дружину просятся. Святополк их выгнал.
– Кто такие?
– Колывановичи, братья. Отправь их в Корсунь – послужат тебе.
– Слыхал про них, – нахмурился Мономах. – Буйные отроки. Не годятся для дела.
– А отдай братьев мне, князь, – попросил вдруг Душило. – Сгодятся на что ни то.
– Хочешь вытрясти из них буйство? – усмехнулся Владимир. – Ну попробуй.
– Вот что еще думаю, – продолжал старый дружинник. – Надо нам в купцов рядиться.
– А может, сразу в чернецов-паломников? – неожиданно расхохотался Мономах. Сбросив с плеч важный разговор, он сделался весел. – Или покаяльное рубище на тебя натянуть, Душило Сбыславич?
– Неплохо было бы, – вежливо похмыкал митрополит.
– Придет срок – натяну и рубище, – блаженно улыбнулся Душило и тут же сунул пудовый кулак под нос молодому Георгию Симоничу, давившемуся от смеха. – Не гогочи над старшими, зелень.
Утрудив головы думами, бояре разошлись. Замысел Мономаха их удивил, обрадовал, воодушевил. Жалели лишь, что нельзя объявить о нем сразу на всю Русь, чтоб все знали, какой сокол переяславский князь. Сродникам-грекам не простит обид Русской земли. Без дружины воевать удумал! Он и кашу из топора сварит, если понадобится. Такого бы князя – да на киевский стол!
Митрополит Ефрем, покидая думную палату, кивнул Нестору, зазывая к себе. Владычное подворье он отстроил себе неподалеку от княжьего терема, при величаво торжественной церкви Святого Михаила, богато отделанной росписями и мозаиками. Митрополичьи же хоромы, сиявшие красотой снаружи, изнутри удивляли невзыскательностью: голые стены, деревянные полы, грубой работы подсвешницы, узкие скамьи, иконы без окладов. Сухопарый монах Ефрем не терпел излишеств.
В келейных покоях, не дав Нестору и рта раскрыть, владыка бухнул на стол тяжелую скрыню, отвалил крышку. Ларец доверху был полон серебряных монет – византийских, латынских, сарацинских.
– Возьмешь это в Корсунь.
– Что мне делать с ним? – приуныл Нестор от вида богатства.
Ефрем запер ларец.
– Сие сребро прислал мне недавно киевский боярин Янь Вышатич – на благое употребление. Полагаю, ты найдешь благочестивое применение оному металлу. Часть благословляю пустить на редкие книги для печерской книжни, какие найдешь в Корсуне на торгах или в скрипториях.
Перекрестив Нестора, митрополит спровадил его за дверь. Крепко обнимая скрыню, книжник побрел к себе в келью, горячо моля Господа поскорее избавить его от эдакой тяжести, легшей на душу…
24
Таврийскому оплоту греческой державы – Корсуню под стать было б имя Город ста языков. На что Киев славен многоязычием, но такого воистину вавилонского смешения наречий стольному граду Руси и не снилось. Кроме привычной для русского уха речи греков, хазар, армян, варягов, сарацин и латинян, Корсунь слышал в своих стенах и за стенами молвь еще множества племен и народов, населявших Таврию и Подунавье, и прочую Византию, и все земли от Тьмутаракани до самых магометанских Хвалис. Но более всего изумляло и радовало обилие русской речи, заполонявшей город на берегу моря, которое так и прозывалось – Русское. На каждой улице и площади, куда ни поворотись, упрешься в своего – купца из Новгорода, или здешнего ремесленника, или захожего с любой стороны света паломника, или безместного кметя, шатающегося по империи, ищущего, кому предложить меч. Даже греки в Корсуне считали славян с Руси совсем своими, хоть и поглядывали свысока – поучитесь-де у нас. Русские в долгу не оставались – тоже числили тутошних греков родней. А как иначе: с кем русы дерутся, с тем после братаются. С Корсунем воевали не раз. Князь Владимир его брал, другой Владимир, сын Ярослава Мудрого, полста лет позднее тоже потрепал в возмещение неудачи под Царьградом. Двадцать лет назад совсем чудно получилось: греческий царь попросил русов усмирить корсунян, вздумавших отложиться от Византии. Ну, помогли царю – пришли, потоптались у стен, поговорили по душам со здешним стратигом. Корсуняне усмирились – русские лодьи отплыли домой. Делов-то. Князь Мономах лишь по случаю не был там – ходил в тот год на чехов.
Здесь же, под Корсунем сбывали русских пленных. Нынче первенство в этом держали половцы. Пограбив с наскоку Русь, к зиме и к ранней весне сводили сюда двуногую добычу, выставляли на продажу. В город степняков не пускала стража. Куманы раскидывали шатры у стен, вели бойкую торговлю живым и неживым товаром. Некрещеных пленников иногда брали ромеи. Добропорядочные граждане империи соблюдали закон, запрещавший иметь в рабстве христиан. Рабов с крестами на шее гуртом скупали приезжие работорговцы-иудеи, на которых местные власти смотрели сквозь пальцы, имея от того некую пользу.
В этот раз иудеям не повезло. Хотя пленников пригнали во множестве, торговлю упорно перебивал русский монах. Едва сговорятся с продавцом о цене за партию, будто из-под земли вырастал чернец с мешком серебра, давал большую цену, легко отсчитывал монеты. Тут же, на месте, объявлял купленным рабам волю. Иудеи злобились, но прогнать монаха не могли – с ним ходили четверо молодцев с мечами. И так целую седмицу. Потом серебро у чернеца кончилось. Но кончились и лучшие рабы на торгу.
На книги у него ничего не осталось. Человечья душа, образ Божий, дороже самых редкостных книг.
– Эй! Чернец! Вот ты где! Душило всех по городу разогнал тебя искать, а ты тут торчишь, как чур дубовый.
Нестор не обернулся на крики. Он стоял на низком холмике кочковатого берега бухты и смотрел на город. Пронизывающий осенний ветер рвал рясу, будто принял ее за хлопающий парус. Далеко справа тянул к небу свои башни корсунский детинец – сильная крепость. Слева кричало половецкое торжище. Впереди длинно изогнулась высокая каменная стена. Здесь, на берегу стояло когда-то войско князя Владимира, не дождавшегося в Киеве невесту из Царьграда. Сюда, в стан князя прилетела из города стрела с запиской: "Перекрой трубы, что под тобой, и город останется без воды". Если бы не это письмо попа Анастаса, как знать – крестил бы тогда Владимир Русь? Но рукой корсунского священника водил Господь. Как знать – захочет ли Бог сохранить Тьмутаракань для Руси? И что уготовал Он в веках самой Русской земле?
– Оглох, эй, чернец?
Конные братья Колывановичи окружили монаха.
– Весь торг объехали – думали, может, не всех еще смердов из ошейников выкупил! – возбужденно кричал младший, Мстиша.
– Иди на подворье, Душило тебя заждался. – Старший, Вахрамей, глядел на монаха с нескрываемым презрением. – Пора тебе толмачить, чернец. А то без дела шатаешься, серебром соришь.
– Царевича нашли? – всколыхнулся Нестор.
– Нашли твоего царевича, – буркнули братья и ускакали.
Книжник перекрестился на крохотный храм Богородицы, стоявший над подземным склепом, и пошел к воротам в двойной стене укреплений.
Колывановичи невзлюбили монаха с первого взгляда, едва он взошел на лодью у переяславской пристани. Сразу подняли крик, что чернец в походном деле – все равно как баба на шее. И обуза, и помеха, и кликуша – беду накличет. Хотели даже по первости тихо скинуть Нестора в воду, пока никто не видел. Залапили рот, перегнули через борт. Спасибо, отроки заметили, шумнули. Колывановичи многим в отряде пришлись не по нутру. Один Душило смотрел на них с усмешкой, как на малых ребят. После того случая сделал им краткое внушение:
– Монаха слушаться как меня. Он тоже главный. Почти как я. Если что – самих утоплю. Ты, Нестор, почитай им чего-нибудь из божественного. Усмирительного, я имею в виду… Сидеть и слушать, – велел он братьям.
С тех пор, после чтения целиком первого Евангелия, Колывановичи бегали от чернеца как бес от ладана. Пока плыли, перебрались даже на другую лодью. В Корсуне жить устроились не на русском подворье, как все, а на постоялом дворе по соседству. А тут, надо же, на берегу разыскали. Все-таки не совсем пропащие, тепло подумал Нестор.
– Ну что, Душило, с почином? – весело спросил он храбра, встретившегося на дворе, зажатом между каменными домами и многолюдном. Теперь здесь каждый день бывало тесно – выкупленные полоняники искали у соплеменников заработок и способ вернуться на Русь.
По наружной лестнице они поднялись в жило наверху. Душило закрыл дверь на засов.
– Просто повезло, а то могли бы еще месяц искать этого Леона Девгеневича. Горазд разговорил одного русского костоправа, что работает в бане. Хороший дружинник этот Горазд. В общем, завтра с утра пойдем в церковь на торговой площади, в эту… Климентовскую. Там наш Девгеневич каждую обедню являет христианскую ревность. Потом ходит в детинец, отмечается в претории у этого… протонотария. Фу ты, ну и слова у греков... Попробуй завести с ним разговор в церкви. Слежки за ним вроде нет, уже проверили. Живет в доме виноторговца, неподалеку от той церкви. Пущу за тобой поодаль двух отроков, приглядят если что. Что еще-то? – Душило почесал в широкой бороде. – Да, сразу не вываливай ему все. Пускай присмотрится к тебе. Начинай издалека. Ну там… о погоде, что ли. Или о спасении души.
– Я спрошу его, знает ли он, в какой церкви молится.
– Э… А в какой?
– В церкви Святого Климента венчался князь Владимир с порфирородной цесаревной Анной. Срамно, Душило, русскому в Корсуне не знать этого.
– Гм… ну да. – Храбр пристыженно свел глаза к переносице.
Наутро, после литургии Нестор исполнил свое намерение. Решительно подошел к человеку, которому корсунские власти под страхом заточения запретили именовать себя сыном царя Романа Диогена, и заговорил по-гречески. Названный царевич удивленно рассмотрел его. На странный вопрос он явно не собирался отвечать.
– Ты, наверное, не здешний монах. Иначе бы знал, что корсунский стратиг велел мне докладывать обо всех моих разговорах с местными, не касающихся еды, цен на товары или религии.
– Из чего следует, что стратиг по небрежению или по глупости не отдал приказа следить за тобой, – ответил Нестор.
– Вот так даже. – Леон пристальнее вперил глаза в монаха. – Ты знаешь обо мне все или только часть?
– Зависит от того, сколько ты сам рассказывал о себе – всю правду или только часть.
– Ты умен или хитер, монах, – качнул головой грек. – Откуда ты?
Они медленно двигались по улице между глухими домами из сырцового кирпича, обращенными во внутренние дворы. Хотя улица была широка, спешащие в обе стороны люди толкали их, задевали тележками и корзинами, теснили повозками. Горячие нравом корсунцы любили толчею и умели создавать ее даже на пустом месте.
– Моя земная отчина – Русь.
– Здесь много русских, – кивнул Леон. – Херсон полон воспоминаний о русском князе, потребовавшем себе в жены сестру императора. Слишком ненадежный способ породниться с василевсом. Династии сменяются в Палатии слишком часто, а императоры еще чаще.
– Твой способ оказался совсем ненадежным, – осторожно заметил Нестор.
– Я не роднился с императором Романом. Я – его сын, которого считали погибшим от турецкой стрелы. Кое-кто не хочет этого признать, но это ничего не меняет. Так что нужно от меня русскому монаху?
– Русскому князю.
– О! – На мгновение в безбородом лице названного царевича отразился испуг. Он быстро оглянулся по сторонам и прошипел: – Говори тише. Какому еще князю?
– Князю Владимиру, по матери Мономаху.
– Он родственник императора Константина Мономаха? – быстро спросил Леон.
– Внук. И он предлагает тебе княжеский стол.
– Мне не нужен княжеский. Мне нужен стол моего отца, – едва слышно пробормотал царевич. Но тут же спросил: – У этого князя Мономаха есть дочери на выданье?