В 1916 году у царского правительства уже не было возможности готовить офицеров "по-настоящему". Кое-какое пополнение дали ускоренные выпуски военных училищ, но всё равно офицеров на фронте не хватало. И вот то самое военное министерство, которое прежде объявило студента одним из "врагов внутренних", теперь призвало его на помощь. Студент - человек образованный, развитой, быстро усваивающий. Его можно обучить основам военного ремесла не за пять - шесть лет, как учили беспечного барчука, а за шесть месяцев.
В декабре 1916 года была объявлена мобилизация студентов. Забрали и братьев Говоровых. Оба они попали в Константиновское артиллерийское училище, при котором были организованы курсы артиллерийских подпоручиков.
- Ничего, после войны доучимся, - сказал Николай.
Военное дело он за науку не считал.
Старший брат отнёсся к учению серьёзно.
- Раз уж придётся воевать, - возразил он, - надо научиться хорошо воевать.
Так братья впервые не сошлись во мнениях, и это сыграло большую роль в их дальнейшей жизни. Хотя они были в одной батарее, учились в одном классе.
2. АРТИЛЛЕРИЯ НАЧИНАЕТСЯ С ЛОШАДИ
Когда армия проходит по городу, самое красивое зрелище - это конная артиллерия. Артиллеристы уважают и любят лошадей. Особенно они любят красивых лошадей. Красивая лошадь - предмет гордости для офицера. Но красивые лошади, как правило, норовисты.
Инструктор иппологии ротмистр Силин пришёл на очередное занятие, украшенный полукруглым багровым синяком, и всем без объяснений было понятно, что ротмистр опять не поладил с красавицей Ласточкой и та угодила ему по физиономии подковой.
- Ну, я понимаю, - сказал ротмистр Силин, - что женщина может знать, дурна она или красавица, у неё зеркало имеется в обиходе. Но откуда лошадь набирается понятия, что она красивая? Ведь всё о себе знает, гангрена, и ведёт себя, как хорошенькая генеральская племянница! И плёткой её огреть рука не поднимается. Ладно, господа юнкера, инцидент исчерпан, приступим к нашим занятиям.
Иппология - это наука о лошадях. Юнкерам преподали немножко теоретических сведений по анатомии лошадей, по ветеринарии, а вся остальная иппология проходилась в конюшне и в поле. И если на классных занятиях сердце ещё не очень расположилось к лошади, то в конюшне, а особенно на полевых учениях, старательные и умные артиллерийские лошади сразу заслужили любовь юнкеров своими трудами.
- Лошадь нам служит бескорыстно, - сказал ромистр Силин. - Думаете, она не знает, что сильнее человека, служить не обязана и вполне может от него убежать? Прекрасно знает! Она и прокормится отлично без человека, и даже сытее будет. Помнится, в двенадцатом году выехали мы, пятеро офицеров, на небольшой пикничок. Спешились, портупеи на сёдла бросили, корзины наши развязали, а лошадок не привязали, так пустили пастись. Думаем, куда они, такие умные, отсюда денутся? Ну, позавтракали мы в своё удовольствие, подремали в тени часок-другой, хватились: где лошади? Нету лошадей. Пешком поплелись. На ландшафте оно ещё ничего, а когда к лагерю стали приближаться, грусть нас охватила: офицер без портупеи есть зрелище весьма неприличное. Лошади-то наши, оказалось, давно в конюшне стоят. О чём этот случай говорит? О том, господа, что лошадь имеет полное понятие о нравственности и уважает офицера до тех пор, пока он того достоин. Итак, инцидент исчерпан, приступим к нашим занятиям.
Занятия заключались прежде всего в том, чтобы лошадей чистить - артиллерийская лошадь должна блестеть, как поверхность канала ствола. Для того их вычёсывают, моют, скребут, обтирают, а потом по сухой расчёсанной шерсти натирают суконной тряпочкой. Процедура умывания лошадям очень нравится. Гораздо меньше, конечно, нравится им, когда запрягают в артиллерийский лафет или в повозку. Но лошадки привыкли работать и недовольства своего не показывают. Кроме этого, юнкер должен в совершенстве овладеть искусством управления запряжкой.
- Как корабельный штурман всегда в душе матрос и знает матросскую работу отлично, - сказал ротмистр Силин, - так и артиллерийский офицер должен быть кучером и всегда уметь заменить на передке убитого солдата.
Юнкера изучали материальную часть артиллерийского орудия, тактику боя, топографию, фортификацию, уставы русской армии и другие науки. Изучали, зная, что через несколько месяцев пойдут на фронт. Войне не видно было конца. Армии трёх империй, Германской, Австрийской и Турецкой, давили на русскую армию. Десять миллионов русских солдат, заваленные снегами вьюжной зимы, держали на своей груди неослабевающий натиск, изредка переходя в наступление. В январе 1917 года приказано было наступать на Северном фронте. Метельной ночью началось сражение. Люди бежали вперёд в глубоком снегу, среди урагана пуль и снарядов. И так - десять дней. Снежные бури замели тысячи трупов… Наступление выдохлось. Снова русский фронт застыл в снегах.
После провала январского наступления ещё сильнее стали гонять и муштровать юнкеров Константиновского училища.
- К чёрту теорию, побольше давайте им практики! - говорил начальник училища генерал Бутыркин.
Однажды вечером объявили боевую тревогу первой батарее. Юнкера быстро запрягли лошадей в орудия и повозки, и первая батарея, выехав за ворота, ускакала на юг по Забалканскому проспекту.
Среди ночи подняли по тревоге вторую батарею, в которой учились Леонид и Николай. Раздались команды, подгоняющие окрики унтер-офицеров.
- Куда это нас? - спросил Коля у Леонида.
- Пока не знаю, - сказал Леонид.
- А вдруг на войну… - проговорил Коля, глядя в окно на залитый огнём прожекторов плац, где уже выстраивались первые, быстро собравшиеся взводы. Люди двигались бегом, застывали в строю тёмными статуями. - Тревожная картина.
Застегнув шинели, они помчались вниз. Пробегая мимо ротмистра Силина, Коля задержался, спросил:
- В чём дело, ваше благородие?
- Война, - сказал ротмистр, пошевелив усами.
- С кем воевать?
- Не бледнейте, юнкер. Воевать будете с первой батареей, холостыми зарядами…
Выехала за ворота вторая батарея и тоже помчалась на юг сквозь обжигающую лица пургу. К утру прискакали в деревню Высоцкое и думали, что юнкеров разведут по избам, чтобы поесть, согреться и, может быть, поспать, - но не тут-то было. Батарею сразу повернули на позицию. Быстро расставили орудия и привели их в боевое положение. Утопая в снегу, юнкера тащили с повозок ящики со снарядами.
- Веселее, ребята! - подгонял их заменивший сказавшегося больным командира батареи ротмистр Силин. - Это вам не учебная прогулка по весенней травке, это бой!
Впереди раздались орудийные выстрелы. Где-то справа стали падать болванки - невзрывающиеся учебные снаряды.
- Это по нам? - спросил Николай.
- Не бледнейте, юнкер, снаряды учебные, а целик у наводчиков смещён вправо, в лоб вам не закатают! - весело ответил ротмистр. - А молодцы, первая батарея! И разведочку аккуратно провели, и наводят великолепно. Не подкачай, ребята! Фейерверкеры, справа поорудийно одним снарядом заряжай! По условному противнику огонь!
Леонид, расписанный при своём орудии фейерверкером, подхватил поданный подносчиком снаряд, послал в ствол и захлопнул затвор. Грянул выстрел, и сразу стало жарко, будто не было вокруг никакой пурги, никакого мороза. Возникло глупое желание проследить взглядом траекторию снаряда, но тут снова раздалась команда "заряжай!", и Леонид подхватил следующий снаряд. Без передышки, иногда только меняя прицел, орудие посылало снаряд за снарядом. Снег почернел, уши заложило от грохота, нестерпимо хотелось сбросить мешающую шинель, но снимать шинели было запрещено.
Стреляя из пушки, понимаешь, какая это страшная сила - артиллерия.
- Если здесь такое пекло, так грохочет и опаляет лицо пороховыми газами, каково же приходится там, где рвутся снаряды, - сказал сам себе Леонид. - Недаром сказано, что артиллерия решает исход войны…
После восемнадцатого выстрела раздалась команда "отбой".
- Наконец-то, - сказал Коля. Лицо его было испачкано смазкой, и струйки пота проложили по грязи светлые дорожки. - Сейчас поедем в Высоцкое отдыхать.
Но отдыхать поехали не в Высоцкое, а к опушке леса, где уже дымила полевая кухня.
Накормив лошадей и привязав их крепко к деревьям, юнкера сами поели, построили из веток шалаши, развели костры и, закутавшись в лошадиные попоны, повалились спать.
- Неужели на войне всегда такие условия? - спросил Коля у ротмистра.
- Условия умышленно созданы худшие, чем могут встретиться на войне, - сказал жизнерадостный ротмистр, шевеля усами. - На войне будет легче. Что-то за грязью не разобрать, побледнели вы, юнкер, или нет?
- Виноват, ваше благородие, умыться негде.
- А снег на что? Вы солдат или мимоза в портянках? Берите пример с брата: сияет, будто в молоке искупался.
- С брата пример брать трудно, - покачал головой Коля. - Он у нас с детства какой-то… несгибаемый.
Не успели юнкера выспаться, снова раздался сигнал боевой тревоги. И сразу послышалась стрельба орудий первой батареи. Пурга прекратилась, и позиции "противника" на отдалённой горке хорошо были видны. "Вражеские" болванки, взметая тучи снежной пыли, теперь падали слева.
Мгновенно запрягли лошадей, галопом выехали на указанную ротмистром позицию, привели орудия в боевое положение и открыли стрельбу. С наступлением темноты "война" прекратилась. Снова подъехали к полевым кухням, покормили лошадей и поужинали сами.
Оказалось, что провиантмейстер привёз палатки, так что на ночь устроились, в общем, удобно. На каждый взвод, состоящий из расчётов двух орудий, досталось по две палатки. Назначили три смены ночных часовых у лошадей. Леониду досталась вторая смена, с двух до пяти. Ночью он проснулся от пробиравшегося под шинель холода, подоткнул полы и хотел спать дальше, но какая-то неясная тревога прогнала сон. Он встал, подошёл к ночному фонарю и посмотрел на часы: они показывали без десяти три.
- А ведь уже моя смена, - сказал себе Леонид, не подумав сперва ничего плохого. - Отчего часовой меня не будит? Жалеет, что ли, или время проворонил…
Леонид быстро надел шинель, подпоясался и вышел из палатки.
Часового у навеса он не обнаружил, лошадей тоже - ни одной! И орудийные, и повозочные, и даже лошадь командира взвода исчезли. Леонид услышал сдавленный хрип, прошёл несколько шагов и увидел извивающееся тело. Это дёргался связанный часовой, которого он должен был сменить. Рот его был плотно заткнут тряпкой. Леонид бросился вперёд и освободил часового.
Развязанный часовой, знакомый Леонида студент-технолог Петя Балакин, сидел на снегу и растирал занемевшие в верёвках кисти рук. Он поел немного снегу и стал говорить, хрипя, сдавленным голосом:
- Это же не разведчики, это бандиты! Разбойники! Ирокезы собачьи! Набросились из-за дерева, связали: ты, мол, убит! Я говорю: "Это не по правилам, и вы скоты после этого, ведь люди устали, целый день война шла, а вы…" Так они окрысились, как тигры, и рот мне заткнули. Отвязали лошадей и скрылись в лесу. Но одного я узнал, он из первой батареи, из второго взвода, университетский. Вернёмся в училище, я этого так не оставлю. Прямо в лицо скажу ему, что он непорядочный человек и…
- Обожди, Петя, - перебил его Леонид. - Говоришь, из второго взвода? Значит, второй взвод в разведке. Это же адрес! Пойдём отобьём лошадей.
- Что вы, Леонид, шагать в такую даль, по снегу, да ещё, как вы выражаетесь, отбивать…
- А ты захотел попасть на гауптвахту? Ведь небось спал на посту? Не отпирайся, спал. А за сон на посту хорошо, если гауптвахтой отделаешься. Скорее всего в солдаты отправят без всяких разговоров.
- В солдаты я не хочу, - помотал головой Петя Балакин.
- Тогда пошагали, - хлопнул его Леонид по спине. - Всё равно здесь нам охранять уже нечего.
Почти час шли они по снегу до деревни, где расположилась первая батарея. Ползком пробрались мимо караульного поста, а в деревне пошли уже не таясь. Лиц в темноте было не разобрать, а форма у всех одинаковая. Спросили у встретившегося незнакомого юнкера, где разместился второй взвод. Тот показал избу.
- Знаете, Говоров, - сказал Петя Балакин, - я даже рад, что так случилось. Мне ужасно интересно! Мы в самом деле с вами как ирокезы. Идём красть лошадей у бледнолицых.
- Только не издавайте боевой клич, - сказал Леонид.
В направлении хлева около избы второго взвода снег был перетоптан лошадиными копытами.
- Ясно, - проговорил Леонид. - Там наши голуби…
- Может, я переговорю с часовым, - сказал Петя Балакин, - и он их мирно отпустит?
- Исключено, - возразил Леонид. - Часового придётся снять. И более того…
- Убить?! - сдавленно вскрикнул Петя.
- Тихо! - Леонид сжал его руку. - На учениях никого нарочно не убивают. Часового мы свяжем, завернём в попону и доставим к своим.
- Ой, как интересно! - сказал Петя Балакин. - А как мы это сделаем?
- В общем, так, - сказал Леонид. - Ты подойдёшь к нему и спросишь, сколько времени. Я подберусь сзади, наброшусь и повалю. Твоё дело - у поваленного связать руки и ноги ремнями. Потом забьём ему в рот кляп, чтоб не орал.
- Б-р-р-р… - поёжился Петя Балакин. - Как по-настоящему!
- А тебя связывали понарошку?
- Тоже по-настоящему, - вздохнул Петя. - Очень больно и противно.
- Вот так и мы с ними. Потом идём в хлев, всех лошадей берём в связку, на двух передних садимся и скачем к своим. Вот тут можешь издать боевой клич ирокезов.
- А часового? - напомнил мстительный Петя Балакин.
- Привяжем к одной из лошадей. Остановись здесь. Через пять минут, не таясь, свободно, можно чуть-чуть пошатываясь, подойти к часовому… До встречи над поверженным!
Леонид обогнул хлев сзади и замер в тени у стены, дожидаясь, пока Петя Балакин подойдёт и завяжет разговор.
Всё получилось так, как было задумано.
Петя подошёл к часовому и спросил, сколько времени.
- Да около пяти уже, - сказал часовой. - Постой-ка… А ты разве будешь не Балакин из второй батареи?
- Не, я не Балакин буду, я Курочкин, - смущённо сказал Петя.
Тут Леонид и набросился на часового сзади, понимая, что до провала операции остался один миг. По лицу Пети было видно даже в полутьме, что никакой он не Курочкин, а самый настоящий Балакин. Бдительного юнкера повалили, связали и заткнули рот овчинной рукавицей. Втащили в хлев, а взяв лошадей (и своих и чужих вместе) на связку, посадили на спину одной лошади и привязали к ней. Вывели лошадей из хлева почти бесшумно, а потом вскочили на двух своих, поставленных впереди, и с криком и свистом помчались по "вражеской" деревне. Конечно, если бы "противник" имел возможность стрелять, ничего бы не вышло, а тут юнкера и офицеры, выскакивающие из домов, могли только грозить кулаками.
- А-а-а-а-а-а! - кричал "по-индейски" Петя Балакин.
Выскочили в поле, смяв караульный пост на краю деревни. Погони можно было уже не опасаться - пока очухаются, пока оседлают сонных лошадей… Подъехали к пленному, развязали ему руки и освободили рот.
- Ребята, вы только потом скажите, что я отбивался. И вас было пятеро, а? - попросил пленный.
- Это меня связывали пятеро ваших! - сказал Петя. - А тебя я, можно сказать, один захватил!
- Ладно, скажем, что мы тебя мешком по голове стукнули, - сказал Леонид. - Лишили сознания.
- От мешка сознания не лишишься, - возразил пленный.
- В мешке кирпич лежал, - сказал Леонид.
И всё-таки Пете Балакину дали десять суток гауптвахты за сон на посту.
3. КАК ПОНИМАТЬ ИНТЕРЕСЫ ОТЕЧЕСТВА
Крепок каменный забор, а слухи о забастовках на заводах, о брожении умов в казармах Петроградского гарнизона, об очередях у продуктовых лавок проникали в Константиновское училище. Поговаривали, что из Архангельска доставили четыреста двадцать пулемётов и разместили их на чердаках домов на перекрёстках улиц.
Спрашивается, зачем?
Возвращавшиеся из увольнения приносили новости:
- Господа! Подумайте только: всеобщая забастовка!
- На улицах я сам видел баррикады!
- Казаки стреляли в толпу!
- На Литейном сто человек убито!
- Куда царь смотрит?
- Царь сидит в Могилёве и думает, что он на фронте.
- Что же будет?!
- Не волнуйтесь, господа, для нас будет самое спокойное место: фронтовые окопы.
И вдруг, подобно взрыву среди ночи:
- Царь Николай Второй отрёкся от престола в пользу своего брата Михаила Александровича!
Сразу же следующая новость:
- Михаил струсил, не принял корону!
И наконец:
- Империи больше не существует! Объявлена Российская Республика!
- Образовано Временное правительство.
- Сословия и титулы отменены. Отныне все - равные граждане. Никаких "благородий" и "превосходительств".
В России свершилась Февральская революция 1917 года. Раскрылась тщательно скрываемая прежде гниль царского режима. Стало ясно, что пулемёты на чердаках устанавливали против своего же народа… В Петрограде и по всей стране развернулись революционные события.
Начальник Константиновского артиллерийского училища генерал-майор Бутыркин, человек осторожный, собрал юнкеров в актовом зале:
- Господа! Революция свершилась, и слава богу. Но война ещё не кончилась. Империя или республика, но наше православное отечество воюет, и армия обязана защищать его от наших врагов. Армия выполнит свой долг. Юнкер должен об этом помнить всегда! Поэтому прошу юнкеров прилежно учиться и ни в каких политических занятиях не принимать участия. Думайте единственно о защите возлюбленного нашего отечества, ибо оно - в опасности.
Строй юнкеров единодушно прокричал: "Ура!".
Порядок в Константиновском училище не был нарушен, и продолжалась нормальная учёба. Февральская революция свелась пока что к тому, что портреты царя Николая сняли и вынесли на помойку да офицеров перестали именовать "ваше благородие", обращались просто "господин штабс-капитан" или "господин полковник".
Чтобы стать умелым защитником отечества и выучить всё то, что полагается знать помощнику командира артиллерийской батареи, надо заниматься и утром, и днём и вечером. И все мысли о политике выкинуть из головы. Так говорил начальник учебного отдела училища полковник Иванов.
К июлю полагающиеся подпоручику науки были пройдены.
Начались экзамены. А там - погоны на плечи и на фронт…
Накануне последнего экзамена Леонида Говорова внезапно вызвал к себе в кабинет начальник учебного отдела полковник Иванов.
- Садитесь, господин Говоров, - указал полковник на кресло.
От такого неофициального жеста пропало возникшее опасение: "За какую провинность вызывают к высокому начальству?".
- Благодарю вас, господин полковник.
Леонид воспитанно, не разваливаясь, но и не на краешек, сел в кожаное кресло.
Некоторое время полковник рассматривал его лицо.