* * *
Известно, что крестовые походы были вызваны экономическими причинами. Религия была для рыцарей лишь оправданием их грабительских устремлений. Прикрываясь именем Божьим, эти разбойники творили неслыханные злодеяния. Часть рыцарей объявила себя монахами, чтобы не только грабить, но и эксплуатировать простых тружеников, используя религиозные предрассудки. Всё это просто, понятно и хорошо известно каждому образованному советскому человеку. Эти нехитрые аксиомы Андрей встречал в сотнях исторических книг и сам никогда не сомневался в том, что рыцари-грабители только прикрывались религиозной верой.
Сейчас Андрей спросил себя: чем же "прикрывались" они, доблестные советские воины, проливавшие реки крови примерно в тех же краях, что и средневековые крестоносцы? В коммунистические идеалы почти никто из них не верил, а от Бога они отреклись радостно и добровольно. Если же человека, ни во что не верящего, по уши погрузить во вражескую кровь, он либо превращается в циничное чудовище, либо становится психическим инвалидом, от чего сам Андрей был весьма недалёк.
То что они вытворяли здесь, в Африке, можно было делать только во имя чего-то гораздо более высокого, чем повседневность с её убогой заботой о куске хлеба. Андрей подумал: если бы русские пришли в ту же Сирию, на Святую Землю, с Богом в душе и во имя Божие - ведь по-другому бы воевали! Так зачем же их обманывали, утверждая, что Бога нет? Хотя, никто их не обманывал, просто вожди сами ни во что не верили и ни к чему высокому не стремились. И советские историки не могли увидеть в крестовых походах ничего, кроме жажды лёгкой наживы, потому что побудительные мотивы верующих людей может понять лишь тот, кто сам верит ну хоть во что-нибудь высокое. Искренние мусульмане, к примеру, даже пылая ненавистью к христианству, всё же вполне могут понять столь же искренне верующих христиан.
Об это Андрей подумал, читая свидетельства мусульманских историков о тамплиерах. Например, Аль Харави в трактате о воинских хитростях предупреждал Саладина, что необходимо "опасаться тамплиеров, ибо эти монахи одержимы в своём религиозном рвении и не обращают внимания на то, что происходит в остальном мире". Мудрый араб хорошо понимал могущество Истинной Веры, позволяющей с лёгкостью игнорировать всё что "происходит в остальном мире". Живущий мелочными страстишками "остальной мир" можно было просчитать на сто ходов вперёд. С "остальными" можно было договориться, их можно было подкупить, но ничего нельзя было поделать с "религиозным рвением" несгибаемых тамплиеров. Храмовников можно было только убивать, что Саладин и делал самым добросовестным образом, всех остальных рыцарей отпуская за выкуп.
Саладин сам вёл войну не ради бренных благ, не ради золота и территорий. Он делал джихад. Он считал себя воином Аллаха. Саладин прославился великодушием к побежденным христианам, но это, может быть именно потому, что не считал их настоящими христианами. Только пылающие верой тамплиеры были ему достойными противниками.
Андрей вспомнил второй опус Дмитрия про Жерара де Ридфора и углубился в описание Хаттинской битвы из мусульманской "Книги двух садов". Он был потрясён. Псевдоисторики до сих пор пытаются утверждать, что под Хаттином обессилевшие от жажды рыцари сдавались Саладину почти без боя. А вот придворный летописец Саладина искренне восхищался мужеством тамплиеров и всех крестоносцев: "Зной обрушился на закованных в латы людей, но это не умерило их боевого пыла. Жар неба только разжигал их ярость. Марево миражей, муки жажды, раскалённый воздух и ожесточение сердец сопровождали атаки рыцарской конницы, которые следовали одна за другой. Несмотря на мучившую их жестокую жажду, они оставались такими же терпеливыми, стойкими, надменными и ожесточённо шли в атаку. Поначалу они почувствовали себя ослабевшими, но затем снова воспряли духом. Они не только не сдались, напротив, они усилили натиск и проникли в наши ряды.".
Дорого стоит такая похвала из уст врага. Не надо сомневаться: араб восхищался тамплиерами, потому что сам был исполнен искренней веры. А современные европейцы отрицают подвиги храмовников, потому что не верят в Бога. Впрочем, араб не только восхищался тамплиерами, но и пылал к ним столь же искренней религиозной ненавистью. Следующие его слова были замешаны на редкостном бешенстве и злорадстве: "Поклоняющиеся Троице подверглись в этой жизни тройному пламени: огню горящего луга, огню сжигающей их жажды и огню разящих стрел".
Прочитав это, Андрей почувствовал боль, какую испытывает любой христианин, когда слышит насмешку над Святой Троицей. Вот теперь он понял, за что с таким нечеловеческим мужеством сражались тамплиеры! За то, чтобы никто и никогда не смел глумиться над верой христианской, даже если у кого-то иная вера или вовсе никакой. Он мысленно обратился к арабу-летописцу: "Ещё неизвестно, в каком огне теперь горишь ты сам".
Джихад был настоящей вселенной огня. В той же "Книге двух садов" многомудрый араб, словно от дыма, задыхаясь от злорадства, рассказывал про осаду тамплиерского замка в 1179 году: "Пламя объяло последнее убежище оборонявшихся. Тамплиер, командовавший гарнизоном, бросился в огонь, чтобы не сдаваться в плен. Он сразу же перешёл из пламени земного в огонь вечный".
Андрей представил себе одинокого израненного тамплиера, который бесстрашно погружается в бушующую пучину пламени, и всей душой почувствовал: те, кому уготовано пламя ада, и на этом свете больше всего будут бояться огня - кошмарного прообраза адских мучений. Но храмовник, прощаясь в жизнью, не испугался огня, предчувствуя прохладу Царствия Небесного. Ошибся араб. Жестоко ошибся. Его собственная озабоченность образом огня вряд ли предвещает ему на том свете прохладу.
Порою воинам ислама открывалась истина. Если верить их собственным источникам, они вполне допускали, что среди тамплиеров может сражаться святой Георгий Победоносец. Без помощи Небесного Воина сарацины не знали как объяснить нечеловеческую храбрость тамплиеров. Так может быть, враги нашей веры были правы?
Но даже сверхъестественное боевое мужество тамплиеров кажется не столь уж поразительным по сравнению с тем, как мужественно они принимали смерть в плену. Уже в начале XIV века на процессе по делу тамплиеров генуэзский дворянин Персиваль де Мор поведал о группе храмовников, попавших в сарацинский плен и выбравших смерть, когда им предложили свободу в обмен на вероотступничество. Если учесть время этого свидетельства, значит и через сто лет после Саладина тамплиеры так же мужественно умирали за веру. Орден сумел удержаться на высоте своих идеалов в течение очень длительного исторического периода. А ведь как часто сообщества, создаваемые во имя самых высоких идей, всего лишь через пару десятков лет превращались в своры жалких карьеристов. Орден Храма не "выдохся" за полтора века!
В одной из книг Андрей нашёл рассказ про тамплиеров-мучеников из замка Сафет. Об этом ему рассказывал Дмитрий, но тогда тамплиерская "радость смерти" показалась Андрею зловещей. Только сейчас, после судьбоносной для него Божественной Литургии, пережив несказанное счастье подлинного присутствия Божьего, Андрей всей душой ощутил возвышенное состояние тамплиерских душ, когда они добровольно выбирали смерть за Христа. Всё дело в том, что это не было с их стороны мучительной жертвой. Они умирали счастливыми - вот в чём разгадка тамплиерской тайны. Потому они так единодушно подставляли головы под топор палача, потому среди 30-и рыцарей Сафета не нашлось ни одного вероотступника. Все они хотели быть счастливы, а жизнь без Христа представлялась им невыносимым страданием. Нет, не мучение они выбрали, выбирая смерть, а самую светлую и возвышенную радость.
Здесь была изложена легенда о том, что один из братьев-тамплиеров под Сафетом читал молитву "Спаси, Царица", когда палач занёс меч над его головой. Отрубленная голова тамплиера все же дочитала молитву до конца. Могло ли такое быть? Теперь Андрей уже не сомневался, что вполне могло. Орден сам по себе выглядел таким чудом, что в подобные частные чудеса было уже не трудно поверить.
Говорят, что тамплиеры владели великой святыней - терновым венцом Спасителя. И каждый год во время страстной седмицы в великий четверг в руках капелланов Ордена терновый венец расцветал, давая живые побеги. Если чувствовать и понимать Орден, вопрос о том, настоящим ли венцом Спасителя владели тамплиеры, становится каким-то глупым, несущественным, ничего не значащим. Настоящей была их любовь ко Христу.
Идеология, конечно, нуждается в обоснованиях, подтверждениях и доказательствах, но уж любовь-то определённо никогда и ни в каких доказательствах не нуждается. А их идеологией была любовь. Не случайно, впрочем, святыней тамплиеров был именно терновый венец - символ земного страдания. Но в том-то и вся суть тамплиерского чуда, что страшные, пронизывающие голову шипы, становились на их глазах нежными, ласковыми живыми побегами. Да, без сомнения, тамплиеры знали формулу, при помощи которой мертвящее страдание преображается в животворящую любовь. Разве не удивительным был боевой клич тамплиеров: "Здравствуй, Бог - Святая Любовь". Вот где чудо из чудес: грубые мужики, перед тем, как броситься в гущу кровавой бойни, приветствуют Святую Любовь. Значит, души тамплиеров не были грубыми. Они были нежны, как живые побеги на терновом венце.
Теперь Андрей читал поэму епископа средневековой Акры Жака де Витри "Скачёк тамплиера". Там рыцарь-тамплиер обращался к своему коню перед последней смертельной схваткой: "Мой конь, мой добрый товарищ, я провёл много дней, скача на твоей спине, но этот день превзойдёт все другие, ибо сегодня ты понесёшь меня в рай".
Когда-то Андрей увлекался фантастикой и сейчас подумал: скачёк тамплиера - это прыжок в гиперпространство. Из материальной реальности в духовную. Бой с призывом "Бога-Святой Любви" был для них порталом, открывающим доступ в параллельный мир, в иную вселенную. Из царства ненависти и страдания в Царство Небесное, где счастье не порождает боли, как Свет не порождает теней.
Сверхрелигиозность тамплиеров, судя по всему, выглядела странной даже в том высокорелигиозном мире. Безграничность самоотречения рыцарей-монахов не только восхищала, но и настораживала, а порою откровенно пугала и светских рыцарей и даже священников той поры. Андрей знал, что Церковь причисляет к лику святых всех без исключения мучеников, принявших смерть за веру и не пожелавших отречься от Христа. Но почему-то ни один тамплиер-мученик не был канонизирован католической церковью. Понятно, что после разгрома Ордена это стало уже невозможно, но от Хаттина до разгрома прошло больше ста лет, от Сафеда до разгрома - больше полувека. Иных святых католики канонизировали лет через 20 после кончины. Тамплиеров - не захотели. Даже более того: стало признаком хорошего тона обвинять тамплиеров во всех бедах и неудачах крестоносцев. Тут уже не до канонизаций.
Европа настороженно относилась к тамплиерам с самого начала существования Ордена. Где-то около 1130 года один богословски образованный тамплиер, подписавшийся "Гуго-грешник", пытался успокоить своих братьев: "Незримый враг утверждает, что когда вы убиваете, то вы делаете это из ненависти или жажды насилия. Я говорю: у вас есть честное основание для ненависти, потому что вы ненавидите не людей, а их грехи".
Хорошо сказал Гуго, но понимал ли он, что мир не склонен разбираться в таких тонкостях? Как будто критики Ордена способны были видеть разницу между ненавистью ко грехам и ненавистью к грешникам. Да каждый ли тамплиер способен был чувствовать эту разницу? Легко ли это, ненавидеть убийство и одновременно любить убийцу? Особенно, если и самому приходиться убивать. Только ли из христианского смирения автор трактата сам себя называл "грешником"?
Андрей чувствовал, что здесь какая-то глобальная нестыковка. Хороший воин обязан быть жестоким, но жестокий человек - плохой христианин. Как же тогда хороший воин может быть хорошим христианином?
"Незримый враг утверждает" - сетовал Гуго-грешник. Но враги, утверждающие нечто крайне неприятное для тамплиеров, были порою очень даже зримыми. В 1157 году Иоанн Солсберийский в своём труде, посвящённом церковно-политической этике, писал: "Это нарушение традиций Отцов Церкви вызывает наше удивление. Рыцари Храма с одобрения папы заявляют претензии на управление храмами, насаждают в них своих ставленников. Они, чьё обычное занятие состоит в пролитии человеческой крови, в определённом смысле посягают на управление Кровью Христовой".
"Разве не прав этот Иоанн?" - с тихой грустью спросил Андрей сам себя. Пытаясь ответить на эти мучительные вопросы, он всё же оставался очень спокойным и умиротворённым. Благодать Святого Причастия не позволяла ему терять душевное равновесие. "А ведь я сам - убийца, - думал Андрей - но Господь дал мне познать Его Любовь. Я могу закончить свои дни в покаянии и никогда не брать в руки оружие, но если все христиане так поступят, тогда оружие останется только у врагов Христовых. То-то им будет радости. Количество зла в этом мире многократно умножится. Богословов-чистюль попросту начнут резать, как баранов. Если же я, ради Любви Христовой, вновь возьмусь за оружие, такие как этот Солсберийский умник мне руки не подадут. Ведь моё "обычное занятие состоит в пролитии человеческой крови". Нет, только в теории это противоречие устранить невозможно. Осуждение тамплиеров кажется убедительным лишь до тех пор, пока дело не дойдёт до практики".
Иоанн Солсберийский ругал тамплиеров через 4 года после смерти Бернара Клервосского. Некому стало возразить. Но нет, слова святого Бернара и сейчас, спустя восемь веков, дышать жизнью. Клервосский праведник вовсе не был восторженным и наивным глупцом. Он прекрасно понимал, что все наши действия в этом мире несут на себе печать несовершенства и в этом смысле Орден Храма тоже не безупречен. В проповеди на "Песнь песней" святой Бернар писал: "Мы похожи на воинов в шатре, мы тщимся завоевать Небо силой, и существование человека на земле - это существование воина. Пока мы ведём эту битву в наших нынешних телах, мы далеки от Господа."
Бернар писал это не про воинов, а про всех людей. Все мы в той или иной степени - воины. Такова природа этого мира. Профессиональные вояки в духовном смысле мало чем отличаются ото всех остальных. И разница между людьми не в том, держат ли они в руках оружие, а в том во имя чего они воюют - с оружием или без оружия - не важно.
И воины, и купцы, и правители, и крестьяне одинаково далеки от Бога, потому что они живут в этом мире. Люди отличаются лишь вектором своего духовного движения. Одни всё больше и больше удаляются от Бога, потому что молятся идолу удовольствий, а другие хотя бы стараются двигаться по направлению к Богу. Бернар восхищался тамплиерами не потому что они сделали профессию воина безгрешной, а потому что они хотя бы попытались облагородить страшное служение воина настолько, насколько это вообще возможно.
Да, Бернар восхищался ими, когда писал: "Они живут, словно братья, в радостном и трезвом обществе. Дабы не было никакого недостатка в их евангельском совершенстве, они селятся совместно, одной семьёй, заботясь о том, чтобы сохранить единство духа. Можно сказать, что всё их множество имеет одно сердце и одну душу. Они носят бремена друг друга, исполняя тем самым закон Христов. Чудесным и небывалым образом представляются они кроче агнцев и в то же время яростнее львов. Воистину, нет у них недостатка ни в монашеской мягкости, ни в воинственной мощи. Это избранные войска Божии, набранные Им со всех концов земли".
Да, воистину, Орден Храма сам по себе - немыслимое и неслыханное чудо! Некие люди поставили перед собой фантастическую задачу: стать смиреннее овечек и яростнее львов одновременно. Да ведь это и есть христианство. Наша немыслимая и невероятная вера ставит перед нами совершенно неосуществимые задачи. Значит, идея Ордена отражает самую душу христианства. Отражает настолько точно, что даже многие церковные иерархи не узнали в зеркале Ордена Храма собственную веру.
Французский историк де Фурман в 1864 году писал: "Орден тамплиеров вобрал в себя всё самое великое, благородное, светлое на земле". Режин Перну подчеркивал шокирующую революционность рождения Ордена, описывая "образ тамплиера, воина-монаха, для которого сам Бернар Клервосский составил Устав, порывающий со всем, что христианский мир знал до этого и возносящий рыцаря до уровня монашеского идеала".
Теперь Андрей читал религиозную часть тамплиерского Устава, как настоящую поэму. Устав обращался к рыцарям, словно родной отец: "Вам, почтенные братья, весьма следует, презрев блеск настоящей жизни и страдания вашей плоти, пренебречь сим бурным миром ради любви к Богу. Пусть никто после божественной службы не побоится идти на битву". "Каждый брат Храма должен знать, что превыше всех его обязанностей есть его долг служить Богу". "Вы, чьё главное желание состоит в том, чтобы слушать заутрени и остальные службы, согласно канону."
Эти простые фразы говорили не только о высоком уровне религиозного сознания тамплиеров. Из Устава следовало, что тамплиеры - не рыцари-монахи, а монахи-рыцари. В этом случае от перемены мест слагаемых сумма могла сильно измениться. Ведь одно дело - рыцарь, который решил принять монашеские обеты, а другое дело - монах, который решил взять в руки меч. Рыцарь мог не иметь денег, не общаться с женщинами и беспрекословно выполнять приказы, но чисто монашеский уклад жизни мог оставаться для него совершенно нестерпимым. В миру такой рыцарь мог быть образцовым христианином, но до монаха-тамплиера тут ещё очень далеко, потому что уклад жизни в Ордене был монашеским.
Вот как, согласно Уставу, строился обычный день тамплиеров, если не было боевых действий. В 4 утра они шли к заутрене, после чего, проверив лошадей и сбрую, снова отправлялись в постель. Завтраку предшествовали братские молитвы, а сам завтрак, как и все прочие приёмы пищи, проходил при общем молчании и всегда сопровождался чтением Святого Писания вслух. Днём, в половине третьего, совершалась полуденная служба, а после ужина в 6 часов - вечерня. Спать братья отправлялись после ещё одной службы - повечерия.
Многим было бы куда легче заниматься самой тяжёлой физической работой, чем выстаивать по четыре службы в день. Казалось бы, проводить время в храме - неутомительно и необременительно, но человек, который прямо из мирского болота угодил в непрерывную череду богослужений быстро убедится в обратном.
Как-то Андрей ездил в Троице-Сергиеву Лавру и решил поговорить с одним монахом, задав ему обычный вопрос полуверующего мирянина: "По какой причине люди уходят в монастырь?".
Монах ответил коротко и непонятно, но странным образом Андрей вот уже много лет помнил этот ответ дословно: "Причина может быть только одна - любовь к Богу. Без этого в монастыре не выдержать и недели".
Что такое любовь к Богу? Некая расплывчатая абстракция. Как можно любить того, кого не знаешь? Ссылаться на такие туманные и неконкретные понятия - значит уходить от прямого ответа. Так Андрей думал тогда. Но сейчас он почувствовал на себе, как сильно Бог любит его, блудного сына. Он просто ответил Богу взаимностью. И ему захотелось почаще бывать на богослужениях, как хочется побольше времени проводить в общении с заботливым, мудрым и любящим отцом.