"Век живи, век учись. Я полагал, что понял его и определял верно, и вдруг такое открытие. Да ведь это помешательство, он бредит. Однако надо предупредить его, как бы он этим бредом не сломил себе голову…"
- Сергей Борисыч, - сказал он, - вы никогда не говорили с государем об этом предмете?
- Не высказывал своих мыслей до сих пор, не приходилось.
- Так я, из искреннего расположения к вам, должен просить вас: ради Создателя и впредь ничего подобного ему не говорите.
- Отчего? Я всегда бываю с ним откровенен.
- Все до известной степени. Если бы он присутствовал при теперешнем нашем разговоре, вы были бы погибшим человеком. Ах, как это досадно, как это обидно! - продолжал он, раздраженно шагая по комнате. - Тут столько дела насущного, живого дела, вее, к чему ни прикоснешься, требует работы, нужны так честные, хорошие люди, а эти честные, хорошие люди мечтают, фантазируют, носятся в эмпиреях, знать не хотят действительности!..
- Неужели вы когда-нибудь рассчитывали и полагали мне найти работу? - улыбаясь, перебил его Сергей. - Я сам давно записал себя неспособным, сделайте это и вы, если еще не сделали. Я хорошо знаю, что работы много, я знаю, что вы работаете и будете работать, но представьте себе мое безумие, или глупость, назовите, как хотите - я плохо что-то верю в результаты вашей работы, как добросовестна она ни была. Все это то, что в медицине называют "паллиативы". Вы ходите по поверхности, вы заботитесь о листьях, а до корней вам нет дела. Да и с листьями что вы делаете? Скажите мне откровенно, чем вы теперь заняты, Федор Васильевич?
- Ах, Боже мой, чем я теперь занят! - горячо и внезапно забыв весь предшествовавший разговор, воскликнул Ростопчин. - Чем я занят? Представьте себе, государь упорно продолжает верить в мое знание военного дела, мне поручено составить новый устав для русской армии, конечно, на основании прусского устава.
- И вы взяли на себя эту работу?
- Что же иное мог я сделать?
- Но ведь вы сами говорили мне, что не чувствуете склонности к военному делу и не имеете хорошей подготовки.
- Поэтому я не намерен на себя полагаться. Я, так сказать, буду только редактировать устав. Главную работу сделают более, чем я, опытные люди в этом деле. Я вообще надеюсь заняться в скором времени тем, что меня интересует больше, и в чем я больше понимаю. Я сразу отказываться от назначенной мне государем работы не имею возможности.
Сергей укоризненно покачал головой.
- Вот к чему приводит ваша практичность - и лучше не будем больше говорить об этом, не то еще, пожалуй, поссоримся.
- Я с вами никогда не поссорюсь, Сергей Борисыч, - сказал Ростопчин.
Он почувствовал неловкость своего положения, почувствовал, что проговорился, и что, во всяком случае, не он остался победителем в их споре, а этот непрактичный мечтатель, которого он только что мысленно назвал помешанным. Он рад был перевести разговор на иную тему.
- А ведь я, собственно, к вам за делом, по поручению государя, но прежде чем скажу вам об этом поручении, нужно приступить к некоторым разъяснениям. Все дело в одном из ваших больших приятелей, даже, так сказать, в самом лучшем вашем друге.
- О ком вы говорите?
- О светлейшем князе Платоне Александровиче Зубове.
- А, извините, я и так должен был догадаться.
- Так вот, видите, Платон Александрович пользуется большими милостями государя…
- Я это знаю, и не изумляюсь нисколько. Я еще сегодня утром говорил об этом с моей невестой, и мы восхищались образом действий государя.
- Восхищаться нужно, - улыбаясь, протянул Ростопчин, - но все же тут есть кое-что совсем для меня непонятное. С этим господином чересчур уже церемонятся.
- Из некоторых слов я могу заключить, что тут действуют действительно христианские чувства.
- Но оказывается, что от некоторых христианских чувств тем, на которых они обращены, бывает не совсем приятно. Если б я не знал хорошо государя, я подумал бы, что он играет с Зубовым как кошка с мышью. По крайней мере, светлейший князь должен пройти через все ощущения мыши… Скажите, пожалуйста, слышали вы, что государь купил на Морской дом?
- Да, я знаю это и знаю этот дом, он великолепен.
- Посмотрели бы вы, как в несколько дней его отделали! Совершенно как дворец, роскошь удивительная. Кроме того, дом снабжен великолепной посудой, золотым столовым прибором, серебром в огромном количестве. Лошади, экипажи. Нанят целый штат прислуги. Для многих, и, в особенности, для придворных дам, это обстоятельство являлось большой загадкой. Любопытство их не давало им ни минуты спокойствия. Кому предназначен этот дом? Кто будет жить в нем? И представьте себе, вчера загадка разъяснилась. Платон Александрович все это время находится в доме у сестры своей, и вот вчера государь посылает к нему Котлубицкого сказать, что дарит ему дом на Морской, просит его немедленно же в него переехать, и что сегодня вечером с некоторыми из близких к нему людей будет у него пить чай на новоселье.
- Неужели? - изумленно проговорил Сергей.
- Да, и согласитесь, что это уж чересчур. Но как бы то ни было, в числе приглашенных сопровождать государя и государыню на вечерний чай к светлейшему князю находитесь и вы. Государь приказал мне известить вас об этом. Вы должны явиться в Зимний дворец к шести часам.
Подобное приглашение было очень неприятно для Сергея, но отказываться не было возможности.
- Не замедлю исполнить приказание государя, - сказал он.
- А за сим, - проговорил Ростопчин, вставая и взглянув на часы, - до приятного свидания. Ох, как я у вас засиделся!..
Оставшись один, Сергей задумался. В мыслях и сердце у него было как-то смутно. Ему вдруг захотелось подальше от всего и ото всех. Захотелось вместе с Таней в тишину и уединение так давно позабытого им Горбатовского.
XV. СЮРПРИЗ
В шесть часов Сергей был во дворце. Его проводили к государю, который встретил его с довольным видом.
- Аккуратен, за это спасибо. Но на сей раз я должен задержать немного. Меня почти с полудня дожидается депутация купцов, и до сей минуты не могу принять ее. Пойдем, любопытно, что будут говорить эти господа. Мне, признаться, очень хотелось бы как-нибудь их усовестить. Ведь это ужас что такое они себе позволяют. Впрочем, ты, я полагаю, ничего не знаешь, ты не считаешь своих денег. Знаешь ли ты, что бедным людям скоро жить нельзя будет в Петербурге, что цены на съестные припасы поднимаются с каждым днем?
- Может быть, я и не считаю своих денег, ваше величество, но обстоятельство поднятия цен мне очень хорошо известно. Об этом говорят все, и я полагаю, что необходимо найти какой-нибудь выход.
- Полагаю и я, - сказал государь. - До сих пор на это не было обращено никакого внимания. Богатым все равно, а жалобы бедных людей замирают в воздухе. Пойдем.
Но прежде чем выйти из комнаты, он выпил стакан воды и, по-видимому, делал над собой усилие, чтобы успокоиться.
- Нужно попробовать подействовать на них убеждением, - прошептал он.
В одной из зал дворца дожидалась депутация с хлебом и солью на огромном золотом блюде. Несколько человек купцов, все как на подбор, с важным и степенным видом, благообразные собою, почти земно поклонились государю, поздравляя его с восшествием на прародительский престол и прося его принять хлеб-соль.
- Благодарю вас, - отвечал Павел Петрович, ласково к ним обращаясь.
И затем, подходя от одного к другому, спрашивал каждого о его имени и фамилии и о его торговле.
Расспросив всех и несколько отойдя, он проговорил:
- Благодарю вас, мне очень приятно вас видеть. Одно только неприятно, это то, что вы меня не любите.
Купцы совершенно растерялись, вздрогнули. С изумлением и почти с ужасом глядели они на государя. Несколько мгновений продолжалось молчание. Наконец, один из них вышел вперед и прерывающимся голосом проговорил:
- Ваше императорское величество, слова ваши поразили нас, и не можем мы прийти в себя от горести, и не можем понять, чем мы провинились. Как перед истинным Богом можем засвидетельствовать, что привержены мы к вашему императорскому величеству самою искреннею и верноподданническою любовью. Да и как может быть иначе? Мы ведь крещеные русские люди. Кого же нам и любить, как не царя нашего батюшку?
Государь выслушал, покачал головой.
- Нет, неправду вы говорите. Я очень хорошо знаю, что вы меня не любите.
Опять несколько мгновений продолжалось молчание. Купцы, совсем перепуганные и смущенные, переглядывались и тихонько подталкивали того, который говорил с государем. Но тот молчал, не находя слов. Наконец, выискался один из членов депутации и проговорил:
- Почему бы мы были так несчастны, что ваше императорское величество заключаете о нас столь невыгодно?
- А вот я вам сейчас же и изъясню сие, - сказал государь. - Я заключаю о любви каждого ко мне по любви его к моим подданным, и думаю так, что когда кто не любит моих подданных, тот не любит в лице их и меня. А вы-то и не любите их, не имеете к ним ни малейшего человеколюбия. Вы стараетесь во всем и всячески их обманывать. Вы продаете им все ваши товары, беря с них неумеренно высокую цену. Отягощаете их всячески, нередко бессовестнейшим образом, и нередко вынуждаете их платить за товар двойную и тройную цену. Доказывает ли все сие вашу любовь к ним? Нет, вы их не любите, а не любите их - не любите и меня, потому что я пекусь о них, как о детях своих.
Купцы молчали, как убитые. Сергей радостно глядел на государя.
- Так-то, друзья мои, - вдруг сказал Павел Петрович. - Ежели вы хотите, чтобы я был уверен в вашей любви ко мне, то любите моих подданных и будьте к ним человеколюбивее, совестнее, честнее и снисходительнее, и лишнее все оставьте и удовольствуйтесь во всем умеренными себе прибытками. Одним этим докажете мне любовь свою и заслужите от меня благоволение. Так-то, друзья мои, и не забывайте этих слов моих!
Он ласково поклонился купцам и, кивнув Сергею, чтобы тот за ним следовал, вышел из залы.
- Ну, слава Богу, - сказал он, - обошлось благополучно. А уж я боялся за себя. Очень они меня рассердили!
- Ваше величество, - горячо сказал Сергей, - я счастлив, что имел случай присутствовать на этом приеме. Я уверен, что слова вашего величества не пропадут даром и в скором же времени окажутся благие их последствия.
- Ты думаешь? Дай Бог! Только этого я и желаю. Если же они будут продолжать свои беззакония, то придется действовать строгостью. Я не могу потерпеть этого всеобщего разорения. А теперь вернемся к нашему делу. Ведь Ростопчин передал тебе, что ты едешь со мной и государыней к князю Зубову?
- Я явился для исполнения вашего приказания, - отвечал Сергей, - но осмеливаюсь выразить, что мне очень тяжело ехать к князю.
- Пустое, друг, пустое! Одного бы я тебя не послал, а со мною - это другое дело. Разве ты забыл о том, что у него твой дневник, ты должен же получить его. Да и потом, зачем помнить старое. Надеюсь, князь несколько изменился, он уж не тот, что был недавно. Поедем.
Через полчаса государь с государыней и в сопровождении Сергея и двух адъютантов поднимался по широкой, роскошной лестнице заново отделанного великолепного дома. Навстречу гостям вышел новый хозяин. Сергей не видал Зубова в последнее время и невольно изумился перемене, происшедшей с ним. Он похудел, постарел, осунулся, но не в этом заключалась главная перемена. Он казался совсем другим человеком. В нем не было и тени прежнего сознания своего величия, прежних манер. Он казался совсем запуганным, загнанным, казался приговоренным к казни.
Стремительно выйдя на лестницу, он вдруг опустился на колени перед государем.
- Встаньте, князь, - мягко проговорил Павел Петрович.
Затем сам его поднял, взял под руку.
- Кто старое помянет - тому глаз вон. Довольны ли вы моим подарком, нравится ли вам этот дом?
- Ваше величество, - шептал, заикаясь, Зубов, - я не нахожу слов благодарить вас, я чувствую себя недостойным такой милости.
- Очень рад, если дом вам по вкусу.
Они вошли в гостиную, и тут только Зубов заметил, что государь и государыня были не одни. Тут только он встретился со взглядом Сергея. Он робко направился к нему и протянул ему руку. Сергею сделалось тяжело и неловко. Он уже не чувствовал никакой ненависти к этому человеку. В нем заговорила жалость. Но в этой жалости было что-то гадливое. Зубов, трусливый, робкий, как-то весь прижимавшийся, был просто противен.
В это время подали шампанское. Государь взял бокал, поднял его и, обращаясь к Зубову, сказал:
- Сколько здесь капель, столько желаю тебе всякого добра.
И затем, обернувшись к императрице, прибавил:
- Выпей все до капли.
Он выпил свой бокал и бросил его на пол. Зубов снова бросился к ногам его и лепетал:
- Выше величество, благодетель, простите!..
- Ведь я же сказал тебе: кто старое помянет - тому глаз вон, - повторил Павел Петрович, поднимая его и усаживая рядом с собой. - Прикажите-ка скорее подать самовар. Хозяйки у тебя нет, так вот она будет хозяйкой, - он показал на императрицу, - она разольет нам чай.
Очевидно, все распоряжения были сделаны заблаговременно, так как в ту же минуту слуги внесли серебряный самовар и чайный прибор. Мария Федоровна с привычной, грациозной и простой манерой присела к чайному столику и начала хозяйничать. Сергей еще ни разу в жизни не чувствовал себя так неловко, как теперь. Павел Петрович, очевидно, понял его положение и его смущение.
- Послушай, князь, - сказал он, обращаясь к Зубову, - со всем прежним, как я говорю, нужно навсегда покончить. Было много ошибок, прискорбных ошибок. Теперь уже их не должно быть больше. Я, как видишь, от всего сердца помирился с тобой, и ты должен чистосердечно примириться со всеми. Вот я позвал к тебе с собою Сергея Борисыча Горбатова! Вы не ладили. Ты был очень виноват перед ним. Я должен помирить вас. Он, я уверен в этом, не будет тебе помнить старого, забудь и ты. Помиритесь, господа, и от всего сердца.
Зубов взглянул было на Сергея, но тотчас же опустил глаза. Смертельная бледность разлилась по лицу его. Он хотел говорить что-то, но не в силах был вымолвить ни звука. Он думал:
"Лучше бы сразу сослал меня в Сибирь, лучше бы казнил. Эти милости хуже всякой казни. Этот Горбатов здесь! - свидетель моего унижения, за которое я должен благодарить, которое имеет только вид милости. Горбатов победителем у меня в доме! О, они, знали, какую придумать мне пытку. Я готов растерзать его, я не могу выносить его присутствия!.."
Он просто начинал задыхаться. Бешенство душило его. Ему хотелось кинуться на Сергея, вцепиться в него ногтями. Хотелось задушить его, исцарапать, истоптать, но он оставался неподвижен. Бледнея все больше и больше, он чувствовал, как оставляют его силы, как он, того и гляди, лишится сознания. А государь спрашивал:
- Что же ты молчишь, князь? Неужели не желаешь искреннего примирения? Сергей Борисыч, так сделай ты первый шаг, скажи ему, что прощаешь оскорбления, тебе им нанесенные.
Едва слышный стон вырвался из груди Зубова. Это был первый и последний звук, которым выразилось его истинное чувство. В нем уже заговорили другие инстинкты. Заговорили его природная трусость и низость его натуры. Он нашел в себе силы подняться с кресла, на которое усадил его государь рядом с собою. Он подошел к Горбатову. Жалкая улыбка изобразилась на потускневшем лице его. Он протянул руку. Сергей должен был принять эту холодную, дрожащую руку.
- Ваше величество, - проговорил он, обращаясь к государю, - у меня не было с князем и не может быть никаких счетов.
Недовольная мина мелькнула на лице Павла Петровича.
- Нет, у вас есть счеты, и их нужно немедленно окончить. Скажите, любезный князь, ведь вы уже успели, вероятно, все свои вещи перевезти в это новое ваше жилище?
- Точно так, ваше величество, все перевезено, - прошептал Зубов.
- В таком случае, значит, перевезен и дневник господина Горбатова, которым вы, вероятно, очень заинтересовались. Не угодно ли вам немедленно возратить его по принадлежности?
Это было последним ударом. Зубов едва устоял на месте.
- Дневник! Какой дневник! - прошептал он, проводя рукой по лбу, с которого струились капли холодного пота.
Сергей вспыхнул в свою очередь.
- Да, я желал бы получить мой дневник, который был отобран у меня вместе с прочими моими бумагами в тот день, когда я был арестован, не зная, не имея за собой никакой вины.
- Ты говорил, князь, - перебил государь, - ты говорил покойной матушке, что этот дневник тебе не был доставлен, но ты ошибался. Он у тебя. Будь же столь добр, пойди, разыщи его и принеси нам.
Зубов поднял глаза на Павла Петровича. Он заметил сверкавший взгляд его, заметил яркий румянец гнева, разливавшийся по лицу его, заметил, как пальцы государя судорожно мяли чайную салфетку. Он понял, что еще миг, одно слово с его стороны - и гроза разразится. Не произнеся ни звука, как пришибленный, едва волоча ноги, он вышел из комнаты.
Императрица закрыла лицо рукой.
- Как это тяжело! - невольно прошептала она.
Сергей чувствовал нервную дрожь. Ему хотелось убежать. Павел Петрович заговорил громко и раздражительно:
- Тяжело! Конечно, не легко. Но каждый человек должен пожинать то, что посеял. Если в нем осталась хоть искра совести, если он способен на раскаяние, если может еще очнуться и понять все свое нравственное падение, то этот урок принесет ему большую пользу. Он унижен, но он гораздо больше унижал многих людей, ни в чем не повинных. Да, я уверен, если он может еще очнуться, то теперь очнется, если же нет, то пусть получит должную кару. Она, во всяком случае, слишком ничтожна в сравнении с его грехами.
- Не нам судить его, - прошептала императрица.
Павел вздрогнул.
- Не нам, конечно! Мы и не судим, но только требуем, чтобы он возвратил человеку его собственность, которую отнял у него самым низким образом. Скажи, Сергей Борисыч, или и ты против этого? Ты не доволен тем, что я за тебя вступился?
- Ваше величество, вы знаете мои отношения к этому человеку и все то зло, которое он мне сделал. Но теперь мне невыносимо видеть это зрелище унижения. Зачем…
Он не договорил, должен был замолкнуть, так как Зубов показался у двери. Злополучный дневник нечего было искать. Зубов хорошо знал, где он хранится. Он еще в это же утро его перелистывал и не мог решить вопроса, что с ним делать: уничтожить или оставить до востребования. Он предчувствовал, что история с дневником теперь всплывет наружу, что Павел Петрович не забудет этого обстоятельства. И вот, когда он увидал, что гроза может разразиться над ним из-за этого дневника, он счел необходимым как можно скорее вернуться с дневником в гостиную и не заставлять государя дожидаться. Между тем, Павел Петрович был, очевидно, недоволен словами Сергея, он уже хотел резко возразить ему, но, в свою очередь, заметил входившего Зубова. Зубов подошел к Сергею и упавшим голосом проговорил:
- Извините меня, пожалуйста, ваш дневник действительно оказался у меня, благодаря оплошности моего секретаря. Я его тогда не видел. Извините, пожалуйста, и будьте, во всяком случае, уверены, что я не читал его.