- Да ведь она, maman, еще после обедни хотела к вам идти, только вы распоряжение сделали, чтобы никто вас не беспокоил.
- Да, да… Ну ничего, теперь мне лучше… Позови ее, пусть придет… Я ее поздравлю.
Княгиня несколько смутилась. Она знала, что мать ее не особенно любит стесняться и боялась как бы она теперь не наговорила Нине, хотя и ласковым тоном, чего-нибудь обидного. Но выказать свои опасения и попросить мать не обижать Нину - она не могла решиться. Старуха рассердится, и, пожалуй, еще хуже выйдет.
- Хорошо, maman, сейчас позову Нину, только она так потрясена… Вы знаете ее плохое здоровье…
- Как, чай, не быть потрясенной! - сказала генеральша. - Этакое счастье привалило! Да ты что же, ты никак боишься, что я ее еще больше расстраивать буду? Не бойся, матушка, не бойся… Говорю тебе, ведь я рада… Что же мне? Только все же следовало бы, кажется, со мною заранее потолковать да посоветоваться.
- Когда же это было, maman? Это и для меня самой неожиданность, - решилась согласиться княгиня для того, чтобы только успокоить старуху.
Затем она ушла звать Нину. Сообщив ей желание генеральши ее видеть, княгиня прибавила:
- Ты только, Ниночка, не обращай особенного внимания, если что тебе в ее словах не понравится… Она стара, у нее на многое неверные взгляды…
- Ее взгляды мне давно известны, - ответила Нина, - и обидеть она меня ничем не может. Конечно, она находит, что я не стою такого жениха?.. Да ведь и я нахожу это, я об этом много думала и намерена сказать это и его матери.
Княгиня пожала плечами.
- Это еще к чему, что за мысли? Право, если бы я не знала тебя, то могла бы подумать, что ты напускаешь на себя лицемерную скромность! А Татьяна Владимировна тебя не знает… Ведь она так, может быть, и подумает! Зачем же это, ты только повредишь себя…
- Я буду искренна с его матерью, иначе с нею я не должна быть…
Так говорили они, подходя к темному будуару. Генеральша встретила Нину крайне ласково:
- Поздравляю, матушка, поздравляю, от души поздравляю… - начала она, когда Нина, по заведенному в доме обычаю, целовала ее руку. - Дай тебе Бог, Ниночка, всего хорошего… Дай тебе Бог!.. Только ты меня, старуху, прости за откровенность, я знаю жизнь и добра тебе желаю - уж как надо теперь тебе быть осторожной! Ежели бедной девушке такое счастье приходит, его надо бережно поднять - не то разобьется… Счастье-то людское хрупко… Ты вот молода очень, думаешь, чай, - всего теперь достигла, все пришло - ан нет, тут-то, матушка, только и начинается!.. Много трудностей…
- Я это понимаю.
- Понимаешь, душа моя, ну и прекрасно!.. Умница… Это честь тебе делает!.. - сказала генеральша. - Теперь не ко времени, да я и нездорова, а вот как-нибудь я призову тебя на досуге и потолкуем… Многому могу научить тебя… Пелагея Петровна!..
Распоряжение относительно гостей, сделанное во время умирания генеральши, не было отменено, а потому Пелагея Петровна находилась бессменно в будуаре или за занавеской. Она появилась тотчас же на зов.
- Поздравьте невесту! - сказала генеральша. Пелагея Петровна бочком пододвинулась к Нине, стала приседать, подбирать губки и присвистнула:
- Поздравляю, Нина Александровна, поздравляю, милая барышня, дай вам Господь…
Нина пожала ее холодную, скользкую руку. Княгиня не удержалась.
- Да вы, почтеннейшая, вместе с поздравлением уж заодно пообещались бы ей не шпионить за нею, не подсматривать и не подслушивать…
Пелагея Петровна отскочила будто ужаленная.
- Х-ах-с! - что-то такое прошипела она. - Обижайте, ваше сиятельство, унижайте!.. Бедного, беспомощного человека легко обидеть… Ничего не стоит-с!.. Бедный человек все терпеть должен… Да и Господь приказывает прощать обиды… А ежели что видела, да ее превосходительству передала - так это моя прямая обязанность. Разве можно было такое вот думать - никак-с невозможно!
- То-то и есть, что вы только одно дурное думаете, а хорошее вам и в голову никогда не придет! - презрительно заметила княгиня.
Но генеральша ее перебила:
- Ну, полно, перестаньте! Чего тут браниться… В особенности на радостях… Пелагея Петровна, принесите шкатулку…
Пелагея Петровна даже позеленела, и, несмотря на сумрак, царствовавший в комнате, все могли ясно видеть, как исказилось лицо ее. Тем не менее, она поспешно исполнила приказание "благодетельницы". Генеральша опять нашла ключик из своей связки, отперла шкатулку, опять выложила себе на колени все заключавшиеся в ней драгоценности. Она на этот раз выбрала превосходный браслет с солитером чистейшей воды, окруженным отборными, одна как другая, жемчужинами. Затем, уложив вещи и заперев шкатулку, она протянула браслет Нине.
- Вот тебе, Ниночка, от меня на память… Дай руку, я тебе сама надену.
Нина переконфузилась, покраснела, неловко поблагодарила. Зачем это? Ей бы хотелось, чтобы не было такого подарка. Но она все же была тронута. У генеральши теперь сделалось такое доброе, ласковое лицо. Она застегнула браслет на руке Нины и в то же время рассматривала и гладила эту руку.
- Хорошенькая у тебя рука, Нина, только худа больно… Мужья-то худых жен не любят… Ты так и знай это… Поправляйся, смотри!
Нина не знала что и говорить, ей становилось очень неловко. А генеральша продолжала:
- Да ты разгляди-ка браслет… Ma chère, ты, чай, его знаешь? - обратилась она к княгине. - Это еще у меня от бабушки, от княгини досталось… Ну, Ниночка, Господь с тобою… Ступай себе, что тебе здесь делать со мной… Ступай, помечтай… Жениха пожди…
Нина с чувством поцеловала ее руку и вышла. По ее уходе генеральша сказала княгине:
- Ты, ma chère, не в претензии, что я этот браслет Нине подарила?
- Что вы, maman, Бог с вами! Я только за вашу доброту могу благодарить вас. Ведь кому же бы вы могли дать его, если не Нине - мне!.. Так я давно вам сказала: все мое, все как есть, - все рано или поздно, а ей же достанется. Merci, maman, вы меня очень порадовали!..
Вдруг генеральша протянула руки дочери.
- Пойди ко мне, - тихо-тихо проговорила она, - дай я тебя поцелую!.. Вот… Ты у меня добрая… Толстушка моя!..
И она гладила своей костлявой, старческой рукой ее толстые, уже кое-где морщинистые щеки. Она гладила и ласкала ее, как маленькую девочку. А княгиня в душевном порыве прижалась к матери и крепко ее целовала, не замечая, что вымазала себе все губы белилами и румянами.
Давно, много лет между матерью и дочерью не было ничего подобного. А тут вдруг они обе почувствовали и поняли свою тесную и кровную связь, почувствовали и поняли, что обе любят друг друга и что обе они - добрые.
Пелагея Петровна выглянула из-за занавески, потом опять спряталась и от злости до крови почти искусала себе губы.
"Вот дуры-то! Вот дуры!.. Ну уж и дуры же петые!.. - про себя твердила она. - И таким-то дурындам и богатство и почет… И все на свете… А умному человеку - шиш масляный!.."
XIII. СВАТ
В это время княгиню вызвали - приехал Сергей Борисович Горбатов. Генеральша засуетилась.
- Прими его, матушка, в большой гостиной… Слышишь - непременно в большой гостиной! - сказала она дочери. - А потом и ко мне попроси… Скажи - я больна, никого не принимаю, а его приму и очень рада его видеть…
Княгиня вышла и приказала просить гостя в парадную гостиную. Каждая вещица этой обширной комнаты оставалась неприкосновенной в течение долгих, долгих лет. По стенам развешены были фамильные портреты, представлявшие кавалеров в париках и пудре, в кружевных жабо, расшитых золотом кафтанах, и дам с самыми хитрыми прическами, с целыми башнями и кораблями на головах, в удивительных шнуровках и фижмах. Сергей Борисович вошел, огляделся - никого не было. Он несколько раз нервным шагом прошелся по мягкому ковру, останавливаясь перед портретами, но, в сущности, почти их не замечая… Его еще бодрая, худощавая фигура, не утратившая грации прежних лет, тонкое и красивое, гладко выбритое лицо, густые, седые, будто обсыпанные пудрой волосы, старинного покроя сюртук, ноги в черных чулках и башмаках с красными каблуками - все в нем, одним словом, гармонировало с этой обстановкой конца восемнадцатого века. Казалось, что время вдруг ушло назад и реставрировало одну из жанровых картин прошедшей эпохи…
Но среди этой так подходящей к нему обстановки Сергей Борисович теперь чувствовал себя очень неловко. Когда он узнал о намерении сына жениться на родственнице и воспитаннице княгини Маратовой, он, к изумлению и жены и Бориса, был поражен и долго не мог найти слов для ответа. Борис даже встревожился и с тяжелым чувством спросил его:
- Что же вы молчите, батюшка? Неужели это значит, что вам трудно дать согласие, что вы не желаете этого?
Сергей Борисович нервно передернул плечами.
- Ах, совсем не то, - проговорил он. - Ты изумил меня… я никак этого не ожидал… что же… что же я могу иметь против твоего выбора?! Только ведь я совсем ее не знаю…
- Мы с тобой, мой друг, так засиделись в деревне, что Борису и невозможно было найти себе такую невесту, которую бы мы хорошо знали… Кого мы знаем? - перебила Татьяна Владимировна…
- Конечно, конечно… что ж… поздравляю тебя, мой милый…
Он обнял сына, поцеловал его, а затем вдруг, не прибавив ни одного слова, вышел из комнаты.
- Что это значит? - тревожно спросил Борис у матери…
- Не знаю… не понимаю! Я поговорю с ним…
Но Татьяна Владимировна так ничего и не добилась от мужа. Он повторил ей, что ничего не имеет и не может иметь против выбора сына, если она согласна и если ей нравится избранная им девушка. А между тем в его тоне, помимо его воли, сквозило, очевидно, какое-то тайное неудовольствие. Дело в том, что он почувствовал в себе некоторый разлад. Он всю жизнь толковал о равноправности и братстве человечества, он много раз в семейном кругу, перед тем же Борисом, подсмеивался над "кастовыми предрассудками" - а между тем теперь чувствовал досаду, большую, невольную досаду, что сын его берет девушку без роду, без племени. Он вдруг вспомнил, во всех мельчайших подробностях разветвления своего родословного древа…
"Горбатовы всегда роднились только с самыми лучшими семьями"… - мысленно повторял он.
Ему совестно становилось за эти мысли, но он никак не мог побороть их. Не мог он побороть их и теперь, явившись сватом в дом генеральши и ощущая в себе что-то противное, как будто чувство унижения.
"Какое малодушие, какое малодушие!" - думал он.
У двери показалась княгиня, и впечатление жанровой картины восемнадцатого века совершенно разрушилось при появлении ее тучной фигуры, одетой по самой последней моде и с черными, скакавшими по обеим сторонам ее щек, тирбушонами. Сергей Борисович со всеми приемами екатерининского царедворца отвесил почтительный поклон и подошел к руке княгини.
- Я решил вас побеспокоить, княгиня, по семейному делу, которое вам уже известно, - начал он официальным тоном, но она его перебила.
- Сергей Борисыч, - сказала она, приглашая его садиться, - к сожалению, мы мало знаем друг друга, но, что касается меня, я говорю вам это от сердца (и по ее лицу, по ее умным, добрым и круглым глазам Сергей Борисович увидел ясно, что ей можно верить), - я вас уважаю и обращаюсь к вам как к человеку прямому, искреннему. Светских тонкостей не должно быть между нами… Скажите мне прямо - имеете ли вы что-нибудь и, если имеете, то что именно, против этого брака?
Сергей Борисович робко взглянул на нее и даже немного покраснел.
- Я думал, что жена моя уже сказала вам, что я дал свое согласие…
- Да, Татьяна Владимировна мне передала об этом… Но ведь согласие согласию - рознь, Сергей Борисыч!
- Мое согласие искренно, - перебил он. - Я доверяю моему сыну и сожалею только о том, что не имел случая до сих пор близко познакомиться с его невестой. Но ведь такой случай у отцов бывает не часто. Я постараюсь наверстать потерянное время - вот и все.
Княгиня изо всех сил старалась прочесть в его лице, в звуках его голоса какой-нибудь признак неудовольствия. Но он уже успел совладать с собою - и она ничего не могла заметить.
- Моя родственница, - продолжала она, - Нина Ламзина, которую я люблю как дочь, будет почти единственной после меня наследницей… Я даже постараюсь о том, чтобы иметь право передать ей мое родовое имение… Она добрая и хорошая девушка; ее, слава Богу, хорошо воспитали и она искренно любит вашего сына. Но все же… я понимаю это, она… по принятому в свете мнению… не может… не может почесться хорошей для него партией… И вот это смущает меня… И я хотела бы слышать от вас, как вы на это смотрите? Я принимала вашего сына и всегда была рада его видеть у себя… Я уверена, знаю заранее, в свете будут говорить, что мы его ловили… Но я не хочу, чтобы вы так думали, потому что это неправда… спросите его…
Она смутилась и замолчала. Сергей Борисович вспыхнул.
- Княгиня, - проговорил он, - я во многом не разделяю общих взглядов, и я не дал и не дам вам повода так думать про меня, как вы, судя по словам вашим, думаете. Я не искал для моего сына блестящей партии… Я никогда не судил о семейном счастье со стороны богатства, происхождения и тому подобного. Если они любят друг друга, если Нина Александровна достойная девушка, в чем я ни на минуту не усомнился, - чего же больше! Я постараюсь сделать все, чтобы она признала меня отцом не по имени только. А теперь одно, что я могу, - это благодарить вас за вашу любовь к ней, за ваши о ней попечения…
Слезы так и брызнули из глаз княгини. Она протянула обе руки Сергею Борисовичу.
- Что же я после этого могу сказать вам? - прерывающимся голосом произнесла она. - Мне-то как благодарить вас?
- Меня вам благодарить еще не за что, княгиня, - ласково улыбнувшись, со своей обычной простотой, сказал Сергей Борисович…
В это время в гостиную вошла Нина. Она знала, что здесь отец Бориса, она долго не решалась войти; но, наконец, пересилила себя. Этот красивый старомодный человек, которого она видела всего раза три, производил на нее очень приятное впечатление. Но она не только прежде, конечно, а даже и теперь, в это последнее время, уже после решительного объяснения с Борисом, как-то о нем совсем не думала. Не думала, что он станет ей близким человеком. Она робко, почти с мольбою взглянула на него, но робеть перед ним не было возможности. Не прошло минуты, как она забыла свое смущение и говорила с ним просто и искренно, глядела на него прямо своими глубокими, прекрасными глазами.
Он, видимо, в нее всматривался и, видимо, был доволен своими наблюдениями. Он сумел, наконец, отделаться от того мучительного и противного чувства, в котором ему было так стыдно даже перед самим собою признаться. Он позабыл все надоедливые веточки своего родословного древа. Он только повторял про себя:
"Что за прелесть! Что за прелесть!.. Я никак и представить себе не мог, что она так хороша… и что вообще она такая"…
Наконец ему стало совсем легко и свободно.
Княгиня попросила его зайти к генеральше. Он встал и сказал, пожимая руку Нине:
- Я очень счастлив сегодня, и вы причиной этого счастья.
Она покраснела и благодарно взглянула на него. Этими немногими словами он ответил ей на все поднимавшиеся в ней и смущавшие ее вопросы.
Генеральша приняла Сергея Борисовича как давнишнего знакомого, почти как друга. Другом он ей никогда не был, но знакомство их действительно было старинное. Они встречались в свете еще в последнюю четверть прошлого века, при дворе императрицы Екатерины, когда генеральша была еще, если не молода уже, то, во всяком случае, очень красива. А он был цветущим, розовым юношей, которому все прочили самую блестящую будущность, о котором говорили как о новом восходящем светиле.
Генеральша в то время, подобно многим женщинам и девушкам высшего петербургского общества, была пленена его красотою и свежестью. Встречаясь с ним в гостиных и на балах, она выказывала ему немало знаков своего "особенного" внимания. Тогда ему стоило захотеть, стоило хоть на минуту остановиться на мысли о ней - и к нему полетели бы ее нежные записочки. Но он ни на ее, да и ни на кого не обращал тогда внимания. Ни на кого - только поэтому генеральша и простила ему впоследствии его равнодушие и потом, в течение всей жизни, изредка встречаясь с ним, неизменно выказывала ему уважение.
Вообще, нужно сказать, она, хотя никогда и не задумывалась над этим, но бессознательно уважала всех тех мужчин, которые не обращали на нее никакого внимания и которым она не писала, дрожа от страха перед своим законным супругом, раздушенных записок.
Из первых же слов Сергея Борисовича она теперь убедилась в том, что дочь ее не увлекалась и была права.
"Эта Нина, видно, и впрямь в сорочке родилась!" - подумала она. - А впрочем, ведь она выходит из моего дома - это все же много значит!
Она почти совсем успокоилась на такой мысли.
XIV. КРОВНАЯ ОБИДА
Владимир сидел перед своим письменным столом и, что с ним случалось не особенно часто, был погружен в чтение каких-то разложенных перед ним бумаг. Дверь кабинета была заперта на ключ. Владимир иногда отрывался от чтения, откидывался на спинку кресла, морщил лоб, очевидно, обдумывая что-то крайне для себя важное. Потом снова принимался перелистывать бумаги, останавливаясь на некоторых страницах, перечитывая их по несколько раз, отмечал их карандашом.
Вот он поднялся с места и торопливо прошелся по комнате. Ему, действительно, приходилось о многом подумать. Он недавно потерпел неудачу по службе, его обошли, ему предпочли другого. И случилось это совсем неожиданно, случилось в то время, когда он был уверен в успехе. Он выдержал себя прекрасно, никому и виду не подал, не проговорился ни одним словом, но глубоко затаил в себе обиду и стал изыскивать способы, как бы поправиться и подняться, и сразить этим врагов своих.
Между тем некоторые старые приятели, поймав два-три его слова, в которых сказывалось недовольство, задумали и его, как человека энергического и довольно влиятельного, а потому способного быть полезным делу, притянуть к своему обществу. Открытия, им сделанные, его очень изумили; но он, по своему обычаю, не выказал этого изумления, обстоятельно все выслушал, разузнал и не стал спорить с молодыми мечтателями, как это сделал его брат. Он вовсе не отказался примкнуть к ним; но начал двойную игру. Он попросил дать ему время все хорошенько обдумать и обстоятельно ознакомиться с делом. Доверчивые и искренние молодые люди не могли в нем сомневаться - в таком человеке, из такой семьи и с такими благородными традициями. Достаточно оказалось его слова - и в руках у него очутилось немало очень важных и сильно компрометирующих документов…
"Да, - думал он теперь, - иногда следует рисковать, без риску в большом деле невозможно… Только осторожнее, как можно осторожнее! Дело развивается, удача их возможна… и тогда я много выиграю; их обойти нетрудно - такие люди!.. А на случай неудачи, кажется, все обдумано - мне же будут благодарны… А заподозрить меня - кто же заподозрит? Нужно только следить, следить хорошенько… Я еще многих не знаю, списки неполны…"