Свет луны погас, незнакомая комната потонула во мраке. Борис все не шевелился. Он почти ни о чем теперь не думал. Он погружался в какое-то полузабытье. Он чувствовал только одно, что никогда еще в жизни не было у него таких волшебных мгновений.
- Нина! - шепнул он.
Но Нина ему не ответила. Она заснула на груди его.
Прошло еще несколько минут, и она сам стал засыпать, уставший от этого дня, полного таких разнообразных ощущений.
IX. УТРО
Оба они спали так крепко и безмятежно, как только можно спать в их годы. Но все же проснулись на рассвете, изумленно оглядываясь, с широко раскрытыми глазами.
Волшебный сумрак ночи исчез. Исчез лунный свет. Исчезли грезы. Дневная жизнь, действительность заявили свои права. И оба они сразу спросили друг друга:
- Что же нам теперь делать?
Перед Борисом была эта спасенная им и согретая прелестная девочка, с которой он не хотел бы никогда расстаться, но ясно сознавал теперь, что расстаться надо и как можно скорее.
Ему представлялся один исход, оставить ее здесь, в этом покинутом доме, в каком-нибудь укромном уголке, запереть ее хорошенько и бежать скорее разыскивать по ее указаниям ее старуху-няньку.
- Нина, подробно, хорошенько расскажи мне, где ваш дом.
Оказалось, что это очень близко, в том же переулке. Борис передал девочке свой план. Она испугалась, но должна была сознаться, что в таком виде, в каком была она, то есть в чулках, башмаках, коротенькой рубашке и плаще Бориса, ей будет очень холодно бежать по улице. Кутаясь в плащ, она вслед за Борисом отправилась осматривать помещение, в котором они находились. Они набрели на самую дальнюю маленькую комнату, где было всего одно окошко с двойными невыставленными рамами и с крепкими ставнями, запиравшимися изнутри.
- Вот ты останься здесь, Нина, а я вернусь скоро.
Но девочка вдруг громко и горько заплакала.
- Нет, не могу, не могу! - сквозь слезы повторяла она. - А что если ты не найдешь няню? А что если ты не вернешься… Ведь я умру… Нет, не могу, ни за что не могу!..
- Так как же нам быть?
- Я уж лучше побегу так, здесь близко, право, очень близко… Я не озябну…
- А если кто увидит, будет смеяться?
- Пусть смеются… Разве я виновата. Нет, милый… голубчик Борис, пойдем вместе. Я ни за что здесь не останусь…
Делать нечего, пришлось согласиться с нею.
Они прошли к выходной двери, Борис ее отпер, выглянул на улицу. Все пусто. Солнце еще не встало. Холодное, почти морозное утро.
Он повернулся к Нине, во мгновение закутал ее плащом, как только можно было лучше и, прежде чем она успела очнуться, схватив ее на руки, сбежал со ступенек крыльца.
- Куда? Говори… Показывай.
- Пусти меня, Борис, ведь я тяжелая, я сама добегу. Правда, мне не холодно!..
- Я так боюсь, что ты больна будешь после вчерашнего. Нет, ты легкая, я не чувствую совсем тяжести, или думаешь, что у меня силы мало? Говори!
- Налево… Все прямо теперь… Прямо…
Он побежал. Он, действительно, не чувствовал тяжести. Менее чем через пять минут они были уже у цели. Следуя указаниям Нины, он вбежал во двор, весь загроможденный обуглившимися бревнами, кирпичами, остатками обгорелой мебели.
- Вот тут… Вот это крылечко… - говорила Нина совсем упавшим голосом. - Господи, а что же если нет няни?!
Борис, все не выпуская Нину, изо всей силы стукнул ногой в небольшую дверь. Она была заперта. Он стукнул еще раз.
- Кто там? - послышался испуганный голос.
- Няня… Она! - радостно вскрикнула Нина. - Это я… Я, нянечка, отворяй скорей!
Дверь отворилась. Выглянула растрепанная толстая старушка и, увидя Бориса, державшего на руках Нину, всплеснула руками. Борис прошел в дверь и спустил Нину на пол. Старушка кинулась к ней, себя не помня, плакала, причитала, смеялась.
- Ниночка, барышня моя ненаглядная, золотая! А я-то уже не чаяла тебя видеть, все глаза выплакала. Господи, откуда ты? Что с тобою сталось? Что такое? О, Боже ты мой, моченьки нет! Прибежала я вчера… Дверь отперта… Тебя нету… Так и повалилась. Да, что же это ты, золотая моя, что на тебе?
Она распахнула плащ и, увидевши, что на Нине почти ничего не было, задрожала всем телом.
- Ахти! Что же это?.. Да где же твое платьице?
- Няня, милая, успокойся! А то ведь как же я буду говорить, когда ты слова не даешь сказать.
- Говори, говори, родная… О, Господи!
Старушка крестилась, обнимала девочку. Потом с изумлением и страхом глядела на Бориса, который молча и как-то сконфуженно стоял перед нею.
Но вот наконец Борису и Нине удалось, перебивая друг друга, рассказать старой няне все, как было. Няня призатихла, жадно слушая их, не проронив ни одного слова. Потом вдруг стала она учащенно кланяться Борису.
- Спасибо тебе, сударик! Великое спасибо… Господь наградит тебя за доброе дело, что спас ты мою барышню, сиротиночку бедненькую… Господь наградит тебя…
- Только как же вы теперь будете? - вдруг, бледнея, спросил Борис. - Ведь мне надо домой, не мешкая, сейчас надо.
- Что же, батюшка, ступай - Бог не без милости! Уже я теперь ее, сердечную, ни на минуточку не оставлю, уже не отпущу ее от себя.
- Да ведь опять французы прийти могут. Опять сломают двери…
Старуха развела руками.
- За грехи Бог наказал - что уж тут. Одна надежда - приедет барин, Алексей Иваныч, возьмет нас. Да нет; я вот что сделаю. Мы пойдем отсюда… Вчера, Ниночка, я Матрену Степановну встретила, знаешь, чай, Матрену Степановну. Так она меня звала: приходите, мол, с барышней, господа вас примут с радостью. Дом их, вишь ты, цел остался, и две старые барышни из Москвы не уехали. Собрались было совсем, да что-то замешкались, а тут неприятель - и не довелось уехать. Теперь, говорит Матрена Степановна, у них французы постом стоят да никакого зла им не делают, а даже в защиту им от своих. Вот туда и пойдем. Это уж не так, чтобы очень далече…
- Так я и провожу вас! - быстро воскликнул Борис, радуясь, что есть какой-нибудь исход из этого невозможного положения.
Он чувствовал, что не в силах оставить Нину в этих двух комнатах обгорелого дома с бессильной старухой, за разбитой вчера пьяными солдатами дверью, которая еле запиралась на крючок и вся была расшатана. Но вдруг он смутился.
- Да как же она пойдет так? Я принес ее, конечно, могу опять нести. Только если это не очень близко, так ты поможешь мне, няня.
- Зачем ее нести, сама пойдет, - все еще дрожащая от недавних мучений и нежданной радости, но в то же время лукаво усмехнувшись, сказала няня. - Изверги-то шарили, шарили, да не дошарили - сундучок-то здесь - не нашли его…
Она прошла в соседнюю комнату, за нею Борис и Нина. Тут в углу стояла кровать, на которой уже не было ни подушки, ни одеяла. Няня отодвинула кровать. Оказалось, что под нею открывается половица. Конечно, если бы вчерашние французы не были так пьяны, они были это заметили, потому что половица открывалась посредством ввинченного в пол кольца. Няня открыла половицу и из довольно просторного углубления под полом, с помощью Бориса, вытащила сундучок. Она отперла его бывшим в ее кармане ключом, вытащила оттуда узелок с бельем, потом маленькую юбку, платьице, шелковый платок. Потом появилась небольшая шкатулка, обитая кожей, с медными углами.
- Тут вот все, что после барыни осталось, все ее бумаги да деньги. Слава тебе, Господи, все в сохранности! Ну, сударик, вот и есть во что одеть Ниночку, теплого только ничего нет, так ты уже дозволь ей в твоем плащике добежать.
- Само собой! - сказал Борис. - Только как же? Хотя и рано теперь очень, а все же можем с кем-нибудь из этих негодяев встретиться, увидят шкатулку… Отнимать станут.
- Так, так, батюшка, это точно, - озабоченно говорила няня, - куда же нам девать ее? Здесь оставить боязно!
- Конечно, здесь ее нельзя оставить. А вот что мы сделаем! - решил наконец Борис. - Отвори ты ее, няня, и выберем все, что в ней есть, себе по карманам. Видишь, какие у меня карманы большие, много в них поместить можно. Кое-что ты себе за пазуху сунешь, кое-что Нина под плащом пронести может.
Няня подумала немножко, подозрительно взглянула на Бориса.
- Богом клялась барыне не выпускать из рук шкатулку!.. - прошептала она.
Но делать было нечего, и она как будто сама устыдилась своей недоверчивости к Борису. Она отперла шкатулку маленьким ключиком. В шкатулке были бумаги, банковые билеты и некоторые драгоценные вещи.
В то время как она бережно выкладывала все это, Нина уже быстро надела юбку, платьице, повязала себе голову платочком, а сверху опять накинула плащ Бориса.
- Вот я и готова! - проговорила она, улыбаясь своей милой, грустной улыбкой и не то стыдливо, не то радостно поглядывая на Бориса. Она почти бессознательно радовалась тому, что теперь одета перед ним как следует. Через минуту все они трое, разместив за пазухой и по карманам бумаги и вещи, вышли во двор. Няня несла узелок с бельем.
- Брось, няня, брось, - сказала, заметив узелок, Нина, - накинутся, отнимут…
Но няня покачала головой.
- Нет, барышня, коли встретим какого недоброго с виду человека, тогда ему в рожу и брошу узелок - пусть он им подавится. А может, с Божьей помощью и пронесем благополучно. А то как же тебе быть без чулок и сорочек?!
Нина замолчала. Они быстро пошли по переулку. Все по-прежнему было тихо, и они благополучно совершили свое небольшое путешествие, встретив всего несколько человек русских, которые даже не обратили на них никакого внимания. Наконец в одной из улиц няня остановилась перед довольно большим домом. Они прошли в калитку, добрались до заднего входа в дом. В доме все еще, очевидно, спали. Няня подобралась к знакомому ей окошку, постучалась, прислушалась, приложившись ухом к стеклу. Потом еще раз постучалась. Ее окликнул кто-то изнутри.
- Матрена Степановна, я это, я… Отвори, сделай Божескую милость!
Скоро дверь отворилась. Пожилая, почтенного вида женщина, по всем признакам экономика из хорошего дома, вышла на крылечко.
Няня сказала ей, в чем дело. Матрена Степановна пригласила их войти. Они прошли сенцы, потом коридорчик и очутились в светлой и веселенькой комнатке, чисто, хотя и незатейливо прибранной.
- Хорошо сделала, матушка, что привела барышню, - говорила Матрена Степановна, - давно бы догадалась! Ведь времена нынче какие?! Ну как так можно тебе, такой старушонке, вдвоем с дитей…
- Матушка ты моя, - отвечала няня, - да ведь уж и не знаешь, как быть-то! Ведь почему я осталась - со дня на день ждала, что Алексей Иваныч приедет… Приедет он, а дом-то погорелый, нас нету… Ну где он барышню искать будет?! Вот и теперь, привела я ее. Приютите, добрые люди! А сама опять туда… Буду ждать Алексея Ивановича…
- Это мы уладим! - сказала Матрена Степановна. - Вот господа встанут, проведу я к ним барышню, что-то они скажут - может, все и уладится. А вы, сударь? - обратилась она к Борису, только теперь обратив на него внимание. - Позвольте вас спросить - кто вы такой будете?
Борис смутился. Но няня его выручила. Она сказала, что он спас барышню, что, мол, не будь этого молодого барина, так Ниночки и в живых не было бы теперь.
- Ах, страсти! - говорила Матрена Степановна. - Вот времена! Вот Божеское наказанье!.. Дети малые - и те чего-чего ни навидаются, как ни намучаются!
Она глубоко вздохнула и перекрестилась.
- Вы, сударь, обождите тоже, повидайтесь с господами… Они рады будут.
- Нет, я не могу больше! - сказал Борис. - Я должен домой идти.
Он выложил из своих карманов все, что было им взято из шкатулки, и передал няне. С каким бы наслаждением он остался еще с Ниной! Но грезы прошли. Он сознавал действительность.
- Прощай, Нина! - проговорил он. - А вы мне позволите наведаться? - спросил он, обращаясь к Матрене Степановне.
- Сделайте милость, всегда рады будем!.. Как же можно, большое одолжение… Прошу покорно… И господа рады будут.
- Прощай, Нина! - протягивая руки к девочке, повторил он.
Нина взглянула на него и вдруг бросилась к нему на шею крепко, крепко его целуя.
- Прощай, - говорила она, - только ты возвращайся непременно! Слышишь, Борис, - ведь вернешься, не обманешь?!
- Не обману, - сказал он ей.
- Возьми свой плащ! - вдруг, вспомнив, крикнула девочка.
Он не слышал ее и не понимал. Он поклонился Матрене Степановне, поклонился няне и скоро, скоро, ни на кого не глядя, вышел в коридорчик, в сени. Прошел через двор и выбежал на улицу.
Он остановился на мгновение, сообразил дорогу и помчался к Басманной, без шляпы, без плаща, полный тревоги, опасений, но в то же время с каким-то широким, новым, еще неведомым ему чувством.
X. ВИНОВАТЫЙ
В доме у Горбатовых Бориса хватились очень скоро.
Англичанин вышел к утреннему чаю несколько смущенный и объявил Сергею Борисовичу на его вопрос о сыне, что Борис, верно, гуляет в саду, хотя он сейчас обошел сад и нигде его не встретил.
- Когда же он вышел?
- Должно быть, очень рано! - ответил англичанин. - Я проснулся в восемь часов и увидел, что его уже нет в спальне.
Прошло с полчаса. Отец послал его разыскивать в саду. Но посланный вернулся, объявив, что его решительно нигде нет. Тогда началась тревога.
Быть может, он, несмотря на все запрещения, вышел на улицу. Спросили сторожа. Сторож сознался, что молодой барин еще почитай на заре приказал отворить себе калитку и приказал так властно, что он, сторож, не смел ослушаться.
Татьяна Владимировна, по обыкновению, не отходила от сына, и Сергей Борисович почти до самого обеда скрывал от нее отсутствие Бориса. Карлик немедленно же отправился разыскивать по городу своего любимца. Были разосланы люди. Одни возвращались, другие отправлялись на поиски. Но как же возможно было его отыскать в таком городе, как Москва! Сергей Борисович был в полном отчаянии. Он предчувствовал это. Он ежедневно боялся какой-нибудь выходки со стороны Бориса. С детства фантастический, своевольный мальчик, бродяга, искатель приключений!.. Он и негодовал, сердился на него, и в то же время понимал его, а пуще всего чувствовал теперь одно - что несчастнее его нет никого на свете… Как он скажет жене? Что с нею будет? Когда он воротится? Воротится ли? Ему представлялись всякие ужасы. Он не вытерпел и сам отправился на поиски. Бродил до обеда по улицам и вернулся, не найдя сына. К обеду вышла Татьяна Владимировна. Муж взглянул на нее и поразился выражением ее лица, оно все так и сияло счастьем.
- Володе лучше! Лучше! - восторженно объявила она. - Теперь нет никакого сомнения. Я долго думала, что Франц Карлович меня утешает, говоря, что произошел кризис и что начинается выздоровление. Теперь я сама вижу, что он прав. Пойдем, милый, пойдем… Взгляни на него… Он уже может сидеть… Жару никакого. Он с аппетитом выпил бульон… Да где же Борис? Володя зовет его…
- Борис! - крикнула она, думая, что он в соседней комнате; но никто не отозвался.
Муж молча стоял перед нею. Она взглянула на него и с изумлением отшатнулась.
- Что это?! Я принесла тебе такую радость, а ты такими глазами на меня смотришь?! Что случилось?!.
И вдруг материнское сердце угадало истину.
- Борис! С ним что-нибудь?!. Да говори… Говори, ради Бога… Не томи, не скрывай… Где Борис?!. Что с ним?!.
- Не пугайся, пожалуйста!! - через силу выговорил Сергей Борисович. - Поверь мне, страшного ничего нет.
- Да что с ним? Что случилось?!
- Бог милостив. Он здоров… только его нет… нигде найти не могут… с утра ушел из дому…
Она так и всплеснула руками.
- Господи! Да ведь он обещал не уходить… Ведь ты же распорядился, чтобы его не выпускали… как же это?! Ищут ли его?! Пошли скорее во все стороны.
- Это давно уже сделано, и я сам только что вернулся… Не тревожься только… конечно, он к вечеру вернется, и за такое непослушание надо будет строго взыскать с него. Пойдем к Володе и успокойся.
Они пошли к больному сыну. И это было большое счастье и для них, и для Бориса, что Владимир, действительно, оказался в лучшем состоянии. Эта радость, которую они так ждали и на которую уже совсем перестали надеяться, уменьшила томительность ожиданий и беспокойства. Между тем время шло. Давно наступили сумерки. Некоторые из посланных и карлик вернулись ни с чем. Нет Бориса - да и только! Горбатовы, карлик и почти вся прислуга, которая была искренно предана семейству, провели почти бессонную, тревожную ночь. Но вот пришло утро - беглец возвратился. Он вошел бледный, дрожащий, с опущенными глазами. Он уже понимал, сколько мук причинил отцу с матерью. Он едва сдерживался от рыданий.
Татьяна Владимировна кинулась к нему, охватила его крепко руками, прижала его к груди своей.
- Жив! Здоров! Ничего с тобой не случилось?!.
Она, крепкая, сдержанная и хорошо владевшая собою женщина, вдруг почувствовала полную слабость и громко зарыдала. Сергей Борисович хотел встретить сына строгими упреками, гневом и не сумел этого. Он чувствовал себя возрожденным, счастливым, помолодевшим. Глаза его светились и выдавали его душевное состояние.
- Где же ты был, разбойник?! - крикнул он. - Говори всю правду! Посмотрим, есть ли у тебя хоть какое-нибудь оправдание…
Борис рассказал. Оправданий было много. Он спасал женщин и детей - этот новый рыцарь без страха и упрека.
- Ах ты, Дон-Кихот! - проговорил Сергей Борисович.
Мальчик взглянул на отца совсем обиженный, губы его дрогнули; но он не сказал ни слова. Сцена с безумным стариком, в которого он хотел стрелять как во француза, действительно, давала отцу право назвать его Дон-Кихотом. Но в то же время он чувствовал, что не виноват, что действовал не дурно. Не виноват с одной стороны и очень виноват с другой! Как же примирить это? И в первый раз в жизни ему ясно стало, что трудно, трудно совсем даже невозможно так жить и поступать, чтобы со всех сторон быть правым…
- А о брате и не спросишь?! - проговорил отец.
- Что он?! Что?! - испуганно шепнул Борис.
- Что! Иди скорей к нему… Он уже давно тебя ждет… давно тебя ждет и не понимает, отчего ты не идешь… Лучше ему, слава Богу! Только ты не вздумай, пожалуйста, рассказывать о твоих приключениях - это его взволнует…
- Не буду, конечно!
- А потом - слушай еще одно! - найдя вдруг в себе строгий тон, договорил Сергей Борисович. - Слушай! Ты доказал, что твоим обещаниям опасно верить, а потому уж не взыщи - теперь ты пленник!
Борис повесил было голову, но известие о том, что брату лучше, так его обрадовало, что он забыл пока все остальное и поспешил в комнату больного. Все обошлось. Несмотря на ужасную обстановку, среди занятого неприятелем, сожженного города, несмотря на все печальные обстоятельства в доме Горбатовых, в этот день был словно большой и радостный праздник. Что же касается хозяев, то они чувствовали себя такими счастливыми, будто вернулись самые светлые, самые лучшие дни их молодости. Один сын благополучно вернулся домой, другой выздоравливает - чего же больше!