- Вы знаете, дорогой сэр, по правде говоря, я разорился. Ввязался у себя в Англии в многообещавшие земельные спекуляции, они окончились крахом, и я очутился бы в долговой тюрьме, если бы старина Сидней, мой давний приятель, не предложил мне работу в этой фирме. И вот я принужден заниматься коммерцией, которую ненавидел всегда от всей души. Но, во-первых, мне платят в месяц по пятьдесят фунтов стерлингов, ведь это ж солидная сумма. Пятьсот рублей золотом на ваши деньги! А кроме этого я буду иметь некоторое участие в прибылях фирмы. И, наконец, я все равно не могу показаться в Англии из-за тучи кредиторов, которые облепили бы меня, как мухи мед, ха-ха-ха! И еще: ведь надо же что-то скопить себе на старость, а вместе с тем хотя бы слегка позолотить старинный герб Крауфордов, ха-ха-ха! Правда, Ирен?
Видя расстроенное, опечаленное лицо Ирины, понимая, что пока не удастся остаться им наедине, Позднеев сказал:
- Простите, дорогой сэр, мне надо бы умыться с дороги и отдохнуть немного…
- Ах, ах, что ж это я совсем, совсем забыл!.. Так обрадовался, увидев вас, что невольно разболтался. Мы отведем вам комнату рядом с комнатой капитан-лейтенанта вашего Черноморского военного флота виконта де Монбрюна… Я его совсем не знаю, но полковник Лоскутов, комендант Таганрога, просил приютить его на несколько суток. А ровно в три часа прошу пожаловать к нам на обед. Ваши лошади уже на конюшне. Сейчас и они будут сытно и вкусно обедать, ха-ха-ха! Пойдемте, я сам отведу вас.
На обеденном столе было много закусок: черная икра, розоватая семга, заливная стерлядь, отварная осетрина, янтарная от жира тарань. Стройными рядами выстроены были бутылки вин - французских и местных, цимлянских, - сэр Крауфорд и сам любил покушать и выпить и тароват был на угощение. Как заявил он: "В честь русских гостей первое блюдо - уха, а на второе - в честь старой Англии - полусырой кровяной ростбиф". Подавала на стол светлоглазая Маша, горничная Ирины, служившая раньше у Радомских.
Помимо Крауфорда и Позднеева в столовой были: граф де Монбрюн - очень любезный черноглазый француз лет тридцати пяти, с немного высокомерным взглядом, большим, с горбинкой, носом и продолговатым лицом; рядом с Позднеевым сидел худощавый молодой архитектор Смолин, командированный из Петербурга для распланировки городских поселений Ростова и Нахичевани, а по другую сторону Позднеева - богатый московский купец Гусятников, чьи торговые дела были тесно связаны с делами фирмы "Сидней, Джемс и компания". Еще в семьдесят пятом году Гусятников впервые отправил в Константинополь корабль, груженный пшеницей и кожей, а теперь ему принадлежали три судна - "Верблюд", "Слон" и "Буйвол", которые стояли у таганрогского причала.
Люди собрались за столом разные, и сначала разговор не клеился, но после нескольких рюмок все оживились.
Пухлощекий, с плутоватым взглядом небольших серых глаз, Гусятников бубнил вязким, тягучим баском, обращаясь к Позднееву;
- Эх, дела, дела, покою не дают!.. И зачем только человек так устроен, что чем больше он имеет, тем больше загрести хочется? Вот и пришлось мне, даром что за плечами уже полвека, путь; держать сюда, в Таганрог… А в прошлом году в самом преславном граде Париже побывал - у меня ведь большая торговля. Прожил я там месяц, все бы ничего - есть на что посмотреть и по торговле выгоду получить, - но, беда, чуть было там с голоду не подох.
Монбрюн служил в Черноморском флоте уже несколько лет и хорошо знал русский язык. Он с холодным недоумением взглянул на Гусятникова, но тот, нисколько не смущаясь, продолжал:
- Прямо-таки невтерпеж там жить русскому человеку! Ну, посудите сами: хоть французы, как говорится, просвещенная нация, а вот огурцов солить доныне не додумались. О борще и щах понятия никакого не имеют, такожде и о копчении рыбы. Да и что за рыба там у них? Так, мелочь нестоящая: карпы, форель, сардинки… Где, скажите, за границами этими такие вот рыбины имеются? - показал Гусятников на рыбные блюда на столе. - Нигде там нет ни осетра-батюшки, ни белужки пудовой, ни стерлядки нежнейшей. Нет там ни квасу с медком, да еще с ледком, ни рыжиков соленых, что под водочку так хороши, ни пирожков горячих подовых с луком, ливерном, подливочкой. Нет-нет, и не говорите, кушанья заграничные - это мираж пустой, обман желудка, пустяковое дело для российского человека.
Позднеев усмехнулся, подумав: "Купец, преданный отечеству… но только по части кушаний. А если заказать ему, ну, хотя бы мясо для наших солдат - наверняка тухлое поставит".
Позднеева интересовал другой его сосед - Смолин, молодой человек с умным, наблюдательным взглядом. Анатолий спросил его:
- Долго ли пробудете в Таганроге?
- Еще недели три, а потом - к вам, в Ростов и Нахичевань, а оттуда - прямо в Петербург, - ответил архитектор с легким сожалением, не отрывая взора от Ирины. - Эх, и хороша же хозяйка! - сказал он тихо Анатолию. - Жаль, что я не портретист, хотя в Академии художеств обучался.
После обеда все по приглашению сэра Крауфорда перешли в его кабинет - пить кофе и коньяк. Сильно охмелевший Гусятников простился, сказав Крауфорду, что зайдет к нему завтра поговорить о делах.
Ирина ушла в свою комнату.
В кабинете Крауфорд настойчиво угощал Позднеева коньяком и ликерами, но Анатолий отказывался, ссылаясь на то, что и без того уже выпил немало.
Монбрюн сказал, что этим летом он, используя, трехмесячный отпуск, полагавшийся ему за три года службы в Черноморском флоте, побывал в Париже, где жили его сестра и брат.
- Что скрывать? - говорил печально Монбрюн, размешивая серебряной ложечкой ликер в чашке кофе. - Нет ныне сильной власти во Франции - такой, какая была хотя бы при двух предшествующих государях - Людовиках четырнадцатом и пятнадцатом. Его величество Людовик шестнадцатый слишком добродушен и доверчив, и нет у него сильных талантливых министров. У всех на устах злые слова графа Сегюра: "При дворе есть только один настоящий мужчина - это королева Мария Антуанетта. Лишь она, при всем ее легкомыслии, обладает твердым, неустрашимым характером".
Позднееву пришла в голову мысль притвориться пьяным, чтобы отвязаться от настойчиво предлагаемого сэром Крауфордом коньяка. "Может быть, - думал он, - если все перепьются, это облегчит мне свидание с Ириной". Поэтому, развалившись небрежно в кресле, он сказал пьяным, заплетающимся языком:
- Остроумно сказано, черт побери!
Монбрюн кинул на него острый, проницательный взгляд из-под полуопущенных тяжелых век и, отпив из чашки, заметил:
- Чудесный кофе у вас, сэр Крауфорд, настоящий мокко.
- Подлинный мокко должен быть, говорят арабы, крепким, как дружба, горячим, как огонь, и черным, как смола или ночь в аравийской пустыне, - засмеялся Крауфорд. - Ну, дорогой сэр Позднеев, от коньяка вы отказались, но ликером-то десятилетней выдержки, изделием святых отцов-бенедиктинцев, надеюсь, не побрезгуете? Ведь его даже дамы пьют.
- Его и монахи приемлют, - захмелевшим голосом подхватил Анатолий.
Крауфорд бережно налил доверху приятно пахнущей жидкостью пустую чашку, стоявшую перед Позднеевым. Но Анатолий, улучив момент, когда Крауфорд, потчуя ликером Монбрюна, повернулся к нему спиной, умоляюще глянул на Смолина, взял у него чашку кофе и взамен поставил свою. Архитектор, обиженный тем, что Крауфорд то ли позабыл, то ли не счел нужным угостить его ликером, понимающе кивнул и быстро опорожнил подставленную ему Позднеевым чашку.
Монбрюн продолжал, изредка бросая пытливые взгляды на Анатолия:
- Вот взять хотя бы теперешнего французского министра иностранных дел графа Монморена. Это пустой человек, он интересуется только карточной игрой да женщинами… Между прочим, граф Монморен не считает ни в коем случае возможной войну России с Турцией в ближайшие годы. А вы как об этом думаете, мосье Позднеев? - внезапно обратился Монбрюн к Анатолию, сидевшему в кресле, склоня голову как бы в полусне.
- Вы мне? Война с Турцией? Едва ли… Зачем нам турчанки? Тут, на Дону, казачки куда как хороши, - пьяно бормотал Позднеев.
Монбрюн взглянул на Смолина, который расселся на диване и уже сладко похрапывал с полуоткрытым ртом, потом перевел взгляд на сэра Крауфорда, откинувшегося на спинку кресла и напевавшего веселую французскую песенку. Присев рядом с Позднеевым в кресло, где сидел раньше архитектор, Монбрюн спросил вкрадчиво:
- А правда, что в вашей крепости проживает инкогнито родной брат злодея Пугачева?
"Откуда ты-то знаешь и почему интерес к тому имеешь? - пронеслось в уме Позднеева. - Но можно ли скрыть? Об этом многие знают".
- Да, как же, живет такой, - вяло ответил Анатолий.
- Ну и как он - на полной свободе? И что собой представляет?
- Да, он на полной свободе, - промямлил Анатолий, добавив про себя: "Но под крепким присмотром". - А что собой представляет… Право не знаю… Я его не видел. - И подумал: "Странные вопросы задает сей капитан-лейтенант!.."
Монбрюн разочарованно посмотрел на Анатолия, встал и, подойдя к сэру Крауфорду, сказал:
- Спасибо, сэр, за гостеприимство, пора и отдохнуть.
- Отдохнуть? - промолвил сквозь зубы Позднеев, - Ну что ж, пора, пора…
Спотыкаясь и пошатываясь, он вышел вслед за Монбрюном, даже не поклонившись сэру Крауфорду.
Возвратясь в свою комнату, Анатолий устало опустился на стул и горько вздохнул: "Пропало свидание с Ириной. Не могу же я быстро "протрезвиться", это навлекло бы подозрение. И хотя бы, по крайней мере, я и вправду пьян был, а то сколько ни выпил, только в голове шумит - и все". Анатолий налил в стакан холодной воды, залпом выпил.
"Да, видно, темные дела тут творятся. Против самого Крауфорда пока ничто не говорит. Испуг старого клерка? Но это, видимо, простая случайность. А вот поведение Монбрюна подозрительно. Правда, он капитан-лейтенант нашего флота, да что в том толку? Иноземцев немало у нас на флоте и в войсках. Всюду им почет великий - знать наша пресмыкается пред всем иностранным".
Утром на другой день Монбрюн собрался идти на верфи.
Позднеев попросился с ним.
- Прогуляться хочется, - объяснил он, - благо день-то какой погожий!
Тень недовольства пробежала в глазах Монбрюна, но он ответил вежливо:
- Очень рад иметь такого приятного спутника в моих скучных делах.
По дороге Монбрюн весело спросил, искоса глядя на Анатолия:
- Сознайтесь, выпили вчера излишне?
- Да, было дело! - смущенно ответил Позднеев. - Что говорили за обедом, это помню, но вот когда перешли в кабинет и выпил я изготовление бенедиктинских монахов, сразу память отшибло.
На якорях у Таганрога стояли восемь фрегатов, пять галионов и десятка два более мелких военных кораблей. На кормах их развевались по ветру военно-морские бело-синие с перекрещенными полосами флаги.
В отдалении виднелись очертания нескольких торговых судов.
В открытых люках военных кораблей блестели на солнце дула медных пушек. Доносились пронзительные звуки боцманских дудок и глухой рокот барабанов. Матросы бегали по вантам и бесстрашно взбирались на самую высь, ставя паруса. Шло ученье.
С этого, одна тысяча семьсот восемьдесят третьего года по договору с Турцией русские суда, проходившие через Босфор и Дарданеллы, были полностью освобождены от таможенного осмотра и оплаты корабельных сборов, за провоз же товаров в Турцию и из нее в Россию взималась незначительная плата - лишь три процента стоимости товаров.
Не только Гусятникова, но и многих других российских купцов живо интересовали торговые связи, завязывавшиеся в Таганрогской гавани. Ревниво следили английские политики за усилившейся мощью Черноморского военного флота и быстрым торговым развитием Таганрога. И не случайно один из руководящих тогда политических деятелей Великобританского королевства писал в старейшей английской газете "Таймс": "Россия в мореходстве опаснейший враг, за которым нужно следить постоянно и, если возможно, сбивать с пути и не давать хода в морском деле". Того же мнения издавна придерживалось и правительство Турции.
В то время английские политики деятельно готовили новую войну с Россией, начавшуюся через четыре года. Наряду с этим английские купцы еще в тысяча семьсот семьдесят шестом году добились от царского правительства разрешения открыть в Таганроге отделение крупной фирмы "Сидней, Джемс и компания", которой были предоставлены большие льготы.
Эта фирма широко развернула свою деятельность и делала огромные по тому времени торговые обороты. Несомненно, что не только интересы торговли привлекали внимание англичан к Таганрогу, но и нахождение здесь военной верфи и поблизости крепости Димитрия Ростовского. Интересовало англичан и донское казачество, среди которого не улеглось еще волнение, вызванное крестьянской войной во главе с Емельяном Пугачевым.
Всюду на верфи сновало множество работных людей, слышались окающий волжский говорок, мягкая украинская речь, бойкая ярославская скороговорка и даже медлительная речь поморов - отменных умельцев корабельного дела. Стоял крепкий запах смолы, свежеотесанного леса, пеньки, раздавались стук топоров, грохот молотов, неумолчный визг пил, властные покрикивания мастеров.
Сухой жилистый старик в поддевке с расстегнутым воротом, с серебристой длинной бородой и молодыми, сверкающими из-под нависших бровей глазами кричал на молодого корабельного инженера:
- Да не мешайтесь вы, господин офицер, в наши плотницкие дела, прошу вас Христом-богом! Вы еще в люльке лежали, а я уже мастером был. Меня сам Федор Федорович Ушаков да и капитан первого ранга Сенявин куда как хорошо знают, работу нашей артели уважают и нас, володимирцев, в пример другим артелям ставят.
- Ну ладно, ладно, старик, - улыбался инженер. - Я ведь только совет дал тебе, а там как знаешь…
Вот кто-то затянул широкую, как Волга, песню: "Эй, дубинушка, ухнем!.." - и, подхватываемая все новыми и новыми голосами, заглушая все другие звуки, рванулась, полилась она мощным, вольным потоком над морским прибрежьем.
Глядя на огромный остов строящегося линейного корабля, думал Позднеев: "Этот корабль вскорости украшением Черноморского флота будет. Оснастят его, пушки поставят, станут на свои боевые места моряки русские - и будет он резать острым форштевнем бушующие волны, не страшась никаких бурь. И не только на черноморских просторах, но и подалее, - всюду будут реять наши флаги на страх врагам и на утешение друзьям. Пройдет время - и безбрежная ширь развернется перед Россией. Сие чую я всей душой… да и Александр Васильевич в то накрепко верит".
Монбрюн, стоявший тут же, пренебрежительно заметил:
- Зря поспешают: все равно оснастка еще не скоро будет готова.
Перебирая в руке собранные им образцы просмоленных канатов, и парусов, он бережно сложил их в полотняный мешочек, взятый им тут же, на верфи. Потом вынул из кармана короткую трубку сандалового дерева с заложенным в ней табаком и закурил. Повеяло приятным душистым дымком. И почти тотчас же к виконту подошел плечистый статный старик - капрал роты Самогитского гренадерского полка, охранявший верфи. Приложив два пальца правой руки к треуголке, он вежливо, но настойчиво сказал:
- Прошу погасить трубку, господин капитан-лейтенант. Курить на верфи строго запрещено. Вам ведь это известно, не впервой вы у нас.
- Запрещено? - презрительно поднял тонкие брови виконт, пуская клубы дыма прямо в лицо старому солдату. - А ты, олух, не знаешь, что ли, кто я такой?
Кровь бросилась в лицо капрала, он хотел что-то сказать, но сдержался. Сделав крутой оборот направо и пристукнув каблуком, поспешно отошел.
Позднеев закусил до боли губу. Наглая выходка Монбрюна возмутила его, но он вспомнил наставления Суворова: "Будь гораздо осторожным", - и подумал: "Нельзя сейчас портить отношения с виконтом. Потом расквитаемся за все!"
Спустя минуты две к капитан-лейтенанту поспешно подошел знакомый Анатолию поручик Самогитского полка Павлов, за ним в двух шагах следовал старый капрал. Четко отдав честь капитан-лейтенанту, Павлов резко заявил:
- Капитан-лейтенант, вы дважды уже бывали на наших строительных верфях и хорошо знаете, что курение здесь не разрешается никому. Извольте погасить трубку.
- А если не погашу, тогда что? - высокомерно усмехнулся виконт.
- Немедля сообщу о сем начальству, а оно доложит генералу Суворову.
Монбрюн немного побледнел. Передернув плечами, он бросил небрежно:
- Впрочем, я уже докурил. Не делайте бури в стакане воды. Как говорят на Востоке, сотрите с поверхности вашего настроения пыль несправедливой гневности.
За этим столкновением следили несколько рабочих, обтесывавших бревна. Позднеев услышал, как один из них с каким-то весело-злым выражением сказал другому: "Прищемили хвост вороне в павлиньих перьях…"
Вечером Анатолию удалось остаться наедине с Ириной: сэр Крауфорд вместе со старшим клерком Саймондсом и Гусятниковым занялись переговорами о новых сделках и подсчетами доходов. Монбрюн пропадал где-то еще с утра.
Склонив голову, Ирина печально сказала Анатолию:
- Завтра вы уезжаете, и мы опять расстаемся, быть может, ненадолго, а может быть… навсегда.
- Нет, что вы, мы обязательно будем видеться, - горячо ответил Позднеев.
Она подняла глаза:
- Так вы и вправду любите меня?
Анатолий взял ее за руки и спросил решительно:
- Ответьте мне по совести: вы счастливы в замужестве?
Слезы набежали на глаза Ирины. Прерывающимся голосом она сказала:
- Я очень… очень несчастна.
- Вам надо порвать с Крауфордом.
- На деле я порвала с ним уже давно. Мы только живем под общей крышей. Но добиться развода очень трудно. Знаю, Крауфорд не согласится на него. Уехать в Петербург? Тоже нельзя: мой паспорт у мужа, а без паспорта я не могу добраться да столицы.
- Тогда единственный исход: я найду для вас убежище где-нибудь здесь, на Дону, в станице.
Ирина печально покачала головой:
- У британского льва цепкие когти… К тому же это повредило бы вам, и без того вы в опале.
- Меня это не заботит, лишь бы вам вырваться на свободу!
- Я не хочу вредить вашей судьбе. Темна, беспросветна будет моя жизнь без вас, но бежать с вашей помощью мне нельзя - ведь вас за это могут в Сибирь сослать!
Вся скорбь, накопившаяся в ее сердце, отразилась в глазах. Небольшого роста, стройная, как тростинка, она была похожа на горько обиженную девочку.
Анатолий нежно гладил ее светло-каштановые волосы, целовал влажные от слез щеки, глаза, взволнованно шептал:
- Ничего, ничего… Мы еще будем счастливы.
Расставаясь с Ириной, Анатолий сказал:
- Едва ли мы скоро увидимся. Знаете что: приезжайте к нам на крещенскую ярмарку. Встретимся часов в двенадцать у лавок золотых дел мастеров. - И добавил: - Подождите до весны, а тогда непременно устрою ваш побег.