- Скажи, Никита, а как граф Орлов вел себя в этом чесменском пекле? Что о нем говорят солдаты и матросы, каким ты его представляешь в своем понятии?..
И тогда пространно отвечал ему Дудин с искренностью, присущей северянам:
- Всякое начальство бывает, Федот, но граф Алексей Григорьевич - человек доброй души, и в храбрости ему нельзя отказать. Слыхивал я от хороших людей, что пустой орех можно узнать по легкости, а человека по делам его. И еще можно сказать так: что начальника на нашей военной службе надлежит познавать по его мужеству в бою, по благоразумию в ярости, каков он в общении и дружбе с народом и умеет ли предвидеть заранее события и их последствия. Что могу сказать вам о его сиятельстве? Да, он не робел перед лицом смерти. Он умеет наказывать, если в том есть необходимость, и умеет прощать великодушно любые ошибки, если они совершены незлонамеренно, и умеет добрым словом и наградой отблагодарить за хорошую службу отчизне нашей. Среди матросов о нем была и есть добрая слава. И если властью не будет он пресыщен, а славою отравлен до развращения, то о нем будут песни сложены, и картины писаны, и медные литые памятники ему поставлены. И не зря, не напрасно тебя, Федот, заставляют братьев Орловых бюсты из, мрамора высекать. Оба они достойны, а Алексей Григорьевич преотменно достоин…
- Тебе-то за верную службу, за Чесменское сражение наградишка перепала какая ни есть? - поинтересовался Шубин.
- Наш брат матрос не ради наград старается. Что матросу надо? Добро бы чарка вина. Не совру. Трофейного турецкого вина попили вдосталь, даже сверх меры…
О многом еще расспрашивали пенсионеры Дудина, и даже когда свечи погасили и пенсионеры легли спать, разговор все еще продолжался до той поры, пока утренний луч солнца не заиграл на кресте собора Петра. Тогда только послышалось дружное всхрапывание утомившихся пенсионеров и их неожиданного гостя.
…На четвертый день Шубин опять пришел в посольство. В отдельной светлой комнате на мраморном столе была приготовлена темно-зеленая глина для лепки эскизов. Тут же стояло с бархатной обивкой кресло для графа, Алексей Григорьевич пришел позировать первым.
- И долго я, Федот Иванович, должен сидеть перед вами истуканом? - шутливо спросил граф скульптора.
- Зачем истуканом? Вы, ваше сиятельство, можете двигаться как вам угодно. Я вам не буду мешать. Мне только нужно видеть ваше лицо в любом положении, в любом выражении. Моя задача почти божественная: Саваоф создал Адама из глины, а я в глине должен создать ваш одухотворенный образ.
- В час добрый! - улыбаясь, сказал Орлов и протяжно, как протодиакон, зычным голосом пропел - В руце твои предаю дух мой!..
Орлов свободно сидел в кресле. Длинные завитые волосы, перехваченные на затылке тесемкой, спускались на обнаженные плечи. На нем была легкая шелковая накидка с большой серебряной пуговицей. Прямой нос, высокий лоб, добрые ясные глаза и сдержанная улыбка придавали его лицу оттенок великодушия.
Шубин, скинув кафтан, надел поверх рубахи холщовый фартук, принялся за работу. Надо было, пользуясь весьма кратким временем, вылепить из глины небольшую модель бюста, но сделать так, чтобы к эскизу больше не возвращаться и графа не беспокоить вторично ради позирования.
В руках скульптора небольшой ком серой глины. Первые быстрые движения пальцев производят контуры головы. Скульптор бросает частые торопливые взгляды на лицо графа и опять быстрыми прикосновениями рук к глине намечает очертания лба, подбородка и носа. Потом он не спеша и подолгу пристально, иногда прищурясь одним глазом, разглядывает лицо графа и не сразу, а несколько раз переделывая, намечает рот, улавливая при этом обычное положение губ, сохранивших чуть заметный след исчезнувшей усмешки. Работает он долго, не чувствуя усталости, но графа спрашивает:
- Не отдохнуть ли вам, ваше сиятельство?
- Нет, продолжайте. Я возьму трубку, попробую закурить.
Шубин снова работает над моделью. И чем дальше, тем меньше изучает физиономию графа, он уже на память знает те черты, которые характерны для отражения душевных свойств позирующего.
Наконец, вылепив эскиз головы Орлова, Шубин спрашивает разрешения сделать с него еще карандашный рисунок. Через некоторое время граф рассматривает оба эскиза - рисунок и глиняную модель, говорит:
- Не ведаю, как получится в мраморе, пока воздержусь от суждения.
После работы над глиняной моделью и рисунком в присутствии графа скульптор переходит в отведенное ему помещение при посольстве и там заканчивает бюст из гипса, понравившийся Орлову-Чесменскому. Затем он сделал гипсовый бюст его брата и приступил к работе над обоими бюстами в мраморе. Эта работа отняла у Шубина много времени и вынудила его отстать от товарищей в изучении искусства Рима. А между тем время не стояло на месте, и летом 1772 года Шувалов получил из России уведомление: "Пенсионерам денег впредь не давать и ввиду окончания срока ехать им обратно в Петербург". Шувалов объявил им об этом и выдал всем, кроме Шубина, деньги и документы на выезд из Италии. Федот, недоумевая, спросил вельможу:
- Ваше сиятельство, чем объяснить задержание меня здесь сверх срока, тогда как вот они, - он обвел глазами своих товарищей, - поедут в Петербург?
- Моей любовью к вам, - отшутился Шувалов.
- Благодарю вас, но не думаете ли вы, что и я, оставшись здесь, преклонюсь перед античным божеством и слепо буду копировать римлян и греков? Этого не случится со мной, ваше сиятельство…
- Вы, Шубин, не будьте в обиде, - повернувшись к Федоту, проговорил Шувалов, - в Петербург еще успеете, а здесь предстоит вам большая работа: необходимо повторить мраморные бюсты Орловых для брата английского короля герцога Глочестерского. Это надобно сделать по двум причинам: потому, что ваша работа признана преотменно удачной, и еще потому, что в английских кругах весьма заинтересованы личностью Алексея Орлова, удивившего всю Европу поражением турецкого флота под Чесмой… Труд будет оплачен сверх меры. И еще я имею к вам письменную просьбу о заказе от Никиты Демидова. Он сейчас живет в Париже и там наслышан о вас…
Шубин не протестовал. Так после долголетней учебы началась его самостоятельная жизнь. Одиннадцать студенческих лет с государственной пенсией и строгой академической дисциплиной остались позади. Беглый черносошный с государевой земли крестьянин, обученный в трех столицах, уверенный в своих силах и своем даровании, встал твердо на путь художника-ваятеля. Внимание первых знатных заказчиков обещало ему заманчивое будущее.
…А между тем за тридевять земель от древнего Рима, где-то на севере России, в деревне Денисовке Холмогорской округи, в те дни, когда Шубин повторял бюсты братьев Орловых в Риме, денисовские мужики собирались в сенокосную пору на заливных лугах Куростровья и вспоминали о нем, о своем беглом соседе:
- Где-то он? Жив ли?
- А если не жив, так хотя бы похоронная весточка пришла, чтобы не платить за него подушный налог старосте…
Зимой ездили холмогорцы в Питер и привезли весть о Федоте, что и учение он уже закончил, и медали и шпагу получил, и жалование, а все еще мало ему, как и покойному Ломоносову. Уехал, сказывают, доучиваться в неметчину. Чего доброго, и этот на некрещеной немке женится, как Михайло Васильевич.
А братья Федотовы Кузьма и Яков рады-радехоньки:
- Заучился парень, пропащий для деревни человек. Ну и бог с ним. На случай дележа в хозяйстве одним паем меньше. Разве это худо? А он там, где бы ни был, жив да здоров, да при учености и с его золотыми руками никак и не позарится на деревенскую худобу и всякую рухлядь. У него своя дорога и свои на пути ухабы и рытвины…
Глава двадцать первая
Никита Демидов был богатейшим промышленником России. Дед его с позволения Петра Первого занялся горными разработками на Урале. Тысячи подневольных людей работали на Демидовых, добывая железо. Крупное хозяйство промышленника вели его доверенные - управляющие, приказчики, конторщики. Сам Никита со своей женой Александрой Евтихьевной временно проживал в Париже.
В ненастную осень 1772 года Иван Иванович Шувалов вместе с дипломатическим курьером, сопровождавшим почту, направил из Рима в Париж Шубина. Париж после Рима казался теперь Шубину еще более кипучим городом, городом богатства и нужды, городом роскоши и нищеты.
Здесь Шубину все было знакомо, а потому, не тратя времени, он сразу же принялся за дело: начал лепить из глины, затем высекать из мрамора бюсты супругов Демидовых.
Работал он в просторной и светлой комнате богатого барского особняка. Демидов охотно позировал Шубину. Иногда за обильным угощением Шубин рассказывал ему об Италии, о сказочном Риме, который художествами превосходит все города мира.
- Есть галерея в Ватиканском дворце, - рассказывал Федот Демидову, - расписана великим мастером Рафаэлем и его учениками. Картины из Ветхого и Нового завета, ангелы, серафимы и бесы, разные птицы, звери, всадники, кентавры, растения всевозможные! Как глянешь на такое видение - глаза разбегаются, язык застревает! Скажешь только "ах!", да и стоишь, как зачарованный. Где-где, а уж там, Никита Акинфиевич, сразу вы поймете и полюбите искусство…
- Даже и кентавры есть? - понимающе спрашивал Демидов.
- Есть, Никита Акинфиевич, есть, и удивительные кентавры, залюбуешься, на все глядя…
- А я, признаться, их еще не видел. Клен, кипарис, кедр, пихту - это все видел, а вот кентавра не примечал нигде.
- Никита Акинфиевич, да ведь кентавры - это не деревья!
- А что же такое? Ты сказал - растения всевозможные, или я не так понял, или глух стал?..
- Ну вот видите, что значит в Риме не были! Кентавры не люди и не животные, изображаются они, по древней мифологии, в виде лошадей, но с человеческим торсом.
- Ага, знаю! - догадался Демидов, выпивая огромный бокал вина. - Это, как бы сказать, вроде Полкана-богатыря, что с Бовой-королевичем сражался. Знаю, знаю…
- Вот-вот, как раз угадали! - поддакивал Федот и тоже пил, немногим уступая в этом своему собеседнику.
- Великое дело наука! - вдруг вдохновенно воскликнул Демидов и, встав из-за стола, жестикулируя, продолжал: - Хорошо тому жить на свете, кто многие науки постиг, ибо это такое есть сокровище, которое за мои миллионы не купить. Скажем, наш Ломоносов, Дидерот, Вольтер или, к примеру там, Рафаэль итальянский - они и после своей смерти долго останутся жить. Вот, брат, оно как! Федот Иванович, ну порасскажи, будь другом, о Риме…
- Что же, о Риме трудно, Никита Акинфиевич, рассказывать, его видеть нужно. Вам обязательно там побывать надобно.
- И съезжу! Евтихьевна! - обратился Никита Акинфиевич к жене. - Приосвободимся да поедем-ка в Рим! На огненном вулкане побываем… Вот где настоящий ад… Соберем компанию - я да ты, Евтихьевна, да Мусин-Пушкин с нами радехонек будет прокатиться, да князь Гагарин. Жаль, римского языка никто из нас не знает. А ты, Федот, балакаешь по-ихнему?
- Я с итальянцами говорю на их языке так же, как вот сейчас с вами на русском.
- Голубчик? Да ужели ты откажешься побывать в Риме с нами на сей раз?.. Петербург от тебя никуда не уйдет, не торопись домой. В Риме бывать ли еще, давай-ка решай… Поедешь с нами проводником. Человек ты надежный, в искусстве смышленый. Ну-ка, еще по чарке за поездку в Рим…
- Ехать так ехать, - сказал Шубин в ответ на предложение Демидова. - Я согласен, только вот, не будет ли Петербургская академия в претензии? Как-никак я теперь хоть и вольный человек, а казенный. Скажут: выучился за счет казны и домой не торопится.
- Не лиха беда! - громко выкрикнул Демидов. - Да пусть они там лишнее слово скажут, да я самому вашему Бецкому слово вымолвлю - не пикнет против! А там Шувалов напишет из Рима - такой-то, мол, Шубин шибко занят с важными особами для показа Италии - и делу конец…
Демидов не преувеличил силы своего влияния на русских сановников, и Шубину удалось посетить Рим вторично. Это посещение длилось пять месяцев. С Демидовым была жена и еще двое спутников - Мусин-Пушкин и князь Гагарин. Шубин был их проводником.
Шубин ходил впереди их всех, как поводырь. В Камере Печатей с величайшим вниманием и наслаждением Федот Иванович вновь рассматривал замечательные фрески великих художников. В вилле Фарнезине перед картиной "Триумф Галатеи" речь зашла о ее творце - Рафаэле. Шубин говорил Демидову и его спутникам:
- Вот Рафаэль! Он жил только тридцать семь лет, и за такой короткий срок жизни чудесный гений его расцвел и осветил путь искусствам!..
Но недолго ему пришлось пояснять. Демидов, приблизившись к Шубину, сказал:
- Веди нас, Федот Иванович, в другие места, а то здесь, куда ни глянь, глаза разбегаются, не знаешь, на что и смотреть.
Вспомнил тогда Федот Шубин одну из древних римских церквей, где, как в Кунсткамере, напоказ были выставлены экспонаты католического шарлатанства. Повел он их туда из простого любопытства, дабы узнать, как посмотрят, что скажут русские знатные персоны, глядя на те предметы.
В церкви было сыро и прохладно. Два монаха подскочили с кружками и, поклонившись, потребовали мзду за вход в "святыню". Звякнули монеты. Один из монахов повел их в глубь храма, где при свете паникадила под низкими сводами на мраморных подножиях лежали стеклянные, окантованные позолотой киоты. Под стеклом в скромной "священной" простоте своей хранились изобретения хитроумных ватиканских церковников. Тут были разложены четыре ржавых железных гвоздя и копье деревянное с железным наконечником. Показывая эти вещи, Шубин пояснил:
- Вот, господа, по словам здешних монахов, этими гвоздями Христос был прибит ко кресту, а этим копьем ему нанесли рану под ребро…
Евтихьевна набожно перекрестилась и, склонившись, стала рассматривать гвозди.
Демидов, Гагарин и Мусин-Пушкин недоверчиво переглянулись и подошли к следующей витрине, похожей на стеклянный ящичек. В нем лежала порыжевшая кожаная киса, а около нее на бархате древние римские монеты числом тридцать штук.
- А вот это, - пояснил опять Шубин, - если верить здешним отцам духовным, это те самые тридцать сребреников, которые получил Иуда за Христа…
- Однако любопытно! - удивился Демидов. - Деньги тех времен, и как они прозеленели, будто и впрямь те самые!
А Мусин-Пушкин, улыбнувшись, тихонько срифмовал:
Эх, Иуда ты, Иуда,
Продал дешево Христа.
Если бы поторговался,
Мог бы взять не меньше ста!..
Демидов расплылся в улыбке:
- Ну, вы - песнопевец, да и только!.. А все-таки находчивы здешние прислужники. Пожалуй, наших попов перещеголяют!..
- Наши попы не располагают подобными "доказательствами", - снисходительно заметил князь Гагарин, - слишком много понадобилось бы гвоздей, копий, сребреников и прочих вещей, кои заставили бы усомниться в их подлинности даже сильно верующих.
Шубин повел своих спутников дальше.
- А вот здесь, господа, - сказал он, показывая на следующий стеклянный ящик, - полюбуйтесь, клок волос якобы девы Марии. А полотно, кое под волосами богоматери, это пеленки Иисусовы, когда еще он во младенчестве в Вифлееме пеленался - с тех пор берегутся…
- Нетленные, - умильно проговорила Евтихьевна, лаская глазами Христовы пожелтевшие пеленки.
- Да, видать, полотнице крепенькое. Не то, что наш купчина Барышников на Смоленщине вырабатывает, - заметил Никита и, прикинув мысленно, сказал: - Одна тысяча семьсот семьдесят годов прошло, а тля не изничтожила..
Гулко топая по каменным плитам, они вышли из затхлой церкви на площадь, раскаленную солнечным зноем. Посидели перед фонтаном; посмотрели на каких-то красных усатых рыб, плавающих в огромной мраморной чаше вокруг фонтана; обменялись нелестными мнениями по поводу виденного в церкви и, взяв две легкие кареты с шелковыми покрывалами, договорились поехать в Колизей.
Вот они, сохранившиеся в своем величии развалины огромного древнего театра-цирка. Сквозь мрачные каменные проходы, местами поросшие высокой колючей травой, Шубин провел путешественников в амфитеатр Колизея. Показывая на арену, он долго рассказывал им о давно минувших кровавых забавах римских цезарей. В этом разрушенном временем цирке зрители развлекались страшным зрелищем умерщвления христиан. Казалось, что древние стены еще до сих пор отражают исступленные крики зрителей, которые в жажде крови спорили, бились об заклад, проигрывали друг другу целые состояния, а в это время кровь людская лилась и ручьями текла к гранитным барьерам арены…
- Эка страсть была, дичь и кровожадность одна! - воскликнул Демидов.
Мусин-Пушкин согласился с ним:
- Да! Жестокость и дикость вошли в историю Рима.
Евтихьевне захотелось вмешаться в их разговор.
- А сколько лет этому зданию? - спросила она.
- Многонько, - опередил Никита Шубина и шутливо добавил: - Почитай в книгах. Пожалуй, постарше тех Иисусовых пеленок будет.
- Сколько же тут сразу людей размещалось?
- Свыше ста тысяч зрителей, не считая участников и жертв кровавых ристалищ. А мучеников и гладиаторов тоже исчисляли в тысячах.
- Батюшки! - всплеснула руками Евтихьевна. - И откуда вы, Федот Иванович, об этом наведаны?
- Бывал я здесь в прошлый приезд; о многом от ватиканских монахов наслышан, сударыня… О Нероне рассказывали. Тот сам в роли артиста выступал…
Постояв под изуродованной аркой, они пошли вслед за Шубиным и попали в подвалы Колизея, напоминающие катакомбы. Здесь, по преданиям, когда-то содержались христиане, обреченные на гибель. Когда путешественникам надоело осматривать Колизей, Федот Шубин решил показать им трущобы римских окраин. Прикрываясь разноцветными зонтиками от яростного солнцепека, петербургские путешественники направились пешком осматривать Рим. Шли они узкими стиснутыми улочками, попадали в тупики и в такие переулки, откуда казалось трудным выбраться на простор центральных улиц и площадей. Солнце здесь не заглядывало в жилища, лишь узкой полоской на короткий миг падали его лучи на бугристую поверхность мостовых и исчезали немедля. На широких подоконниках в раскрытых окнах каменных, покосившихся от столетий домов лежали в тряпье закутанные чахлые дети. Тут им было теплее от дневного воздуха, нежели в сырых, холодных, тесных и неуютных жилищах. Всюду был невыносимый запах и теснота; сверху над улочками, на веревках, протянутых из окна в окно, проветривались какие-то подобия одежды. На узких тротуарах, прижимаясь к стенам, сидели дряхлые старики и старухи; и когда мимо них проходили русские путешественники, нарядные и, видимо, богатые, итальянцы просили у них подаяние. Евтихьевна успела раздать всю мелочь.
Никита Демидов хмурился и ворчливо спрашивал Шубина:
- Да будет ли конец этим вонючим дебрям?
- Всему бывает конец, - отвечал Федот.
- И куда ты нас затащил?
- Туда, где обитает большинство горожан. Вы знаете, как живут люди центральной части города, теперь посмотрите на трудовой народ, как он живет.
- Здесь ни одного работного человека не видно, - возразил Демидов, - старики, калеки и болезненная детвора, а где те, кто работает?..
- Работают члены их семейств, те, кто в силах, - пояснил Шубин, - можно спросить обитателей этих трущоб, и вы услышите, что трудовое население городских окраин спозаранку уходит работать на господ ради поддержки своего нищенского существования. Одни из них в мастерских и на фабриках, другие на полях и в виноградниках, третьи где-нибудь на рыбной ловле, - все работают, кроме тех, кто распоряжается. К сожалению, так неудобно построен не только Рим…