- Я его не раз видела у брата. Покойный брат мой всегда хвалил его проекты. Но Секушин - человек с упрямым характером. Он гордец… С каким отвращением он швырнул деньги… Гордец, да… А вот опустился до кабаков и, говорят, напиваясь, шумит: "Не строить, но жечь надо!" Несчастный человек: его и розгами пороли на съезжей, и плетями хлестали в тайной канцелярии. Другого бы давно в Сибирь упекли или насмерть забили, а его Шереметев придерживает - польза есть от человека, не глуп, стало быть…
Вера Филипповна рассказывала о Секушине, а Федот, не перебивая ее, слушал и сосредоточенно о чем-то думал. Наконец он проговорил:
- А знаешь, Вера, этот человек остался самим собой. Таких, как он, легче сломить, нежели согнуть. И вот он уже ходит надломленный, с трещиной… Слов нет, горька его участь. Я ведь знаю, он вытеснен отовсюду за правоту своих резких суждений. Пусть он не достиг почета, но честный человек скорей позавидует ему, нежели услужливому таланту, приседающему у края барского стола.
Голос Шубина при этих словах резко изменился.
- Милый, ты, кажется, расстроен этой встречей? - тревожно спросила Вера Филипповна, испуганно заглядывая в его потускневшее лицо.
- Нет, я только подумал: какое сегодня место занимал я за столом у Демидова, и не смотрел ли я хозяину в рот, как пес, жаждущий подачки?
- Да что ты! - воскликнула Вера Филипповна. - Этого не было! Как раз не было… - добавила она взволнованно. - Я и люблю тебя за то, что ты не похож на других.
Но Федот уже не слушал ее, он шагал, слегка поддерживая ее, и говорил как бы сам с собою:
- Мне обязательно с ним надо встретиться! Познакомиться, потолковать.
- С кем, с Секушиным? - спросила удивленно Вера Филипповна.
- Обязательно! - резко повторил Шубин и мягко добавил: - Ну да, с ним… Я с удовольствием встречусь с ним. Падающего надо поддержать…
Они дошли до плавучего Исаакиевского моста. Тихо, чуть заметно покачиваясь на невских волнах, скрипели понтоны, скрепленные толстыми просмоленными снастями. У причалов стояли баржи и парусники, на палубах сонно потягивались водоливы. В свежем утреннем воздухе пахло смолой и рыбой.
Федот и Вера Филипповна молча добрались до квартиры Кокориновых и у парадной двери расстались без поцелуя и улыбок…
Когда он пришел домой, было уже раннее утро. Солнце поднялось над крышами домов, оживали улицы, усиливался стук, топот и грохот по каменным мостовым. Мысли не давали покоя. Спать не хотелось. Федот подошел к столу, разложил лист толстой бумаги, привезенной еще из Болонской академии, и принялся рисовать силуэты - свадебный подарок невесте.
В центре листа, в овале, он по памяти нарисовал профиль Веры Филипповны. Покатый лоб, чуть заметно вздернутый нос, тонкие губы, слегка приоткрытый рот. Полный подбородок и короткая шея говорили о некоторой тучности невесты. Толстая коса спускалась на спину.
- Похоже, но это не то, - сказал сам себе Шубин. - Вот поженимся, уговорю Аргунова написать с нее настоящий портрет… а это так, для забавы и воспоминаний.
По углам он силуэтами изобразил сцены из жизни своей и Веры Филипповны. Внизу слева - двенадцатилетняя Верочка в коротком платьице с крылышками, как у гения, стоит на цыпочках перед взрослым, по форме одетым учеником Академии художеств и… выпрашивает у него статуэтку. Вверху - Шубин по возвращении из-за границы встречается с ней, уже взрослой, распростерши объятия. Внизу справа они - жених и невеста.
После неожиданной встречи с крепостным архитектором Секушиным Шубин стал редким посетителем петербургских салонов. Участь подобных людей - даровитых тружеников заставила его оглянуться на свое деревенское прошлое и призадуматься над самим собой. Кто знает, что ждет его впереди? Рассудок подсказывал, что царскому двору и вельможам нужны талантливые люди - художники, скульпторы и поэты - только для того, чтобы они своим искусством превозносили до небес родовитую дворянскую знать. Такие мысли часто появлялись у молодого скульптора, пока еще не испорченного новой средой. В часы раздумья он вспоминал советы Михайла Ломоносова и, осуждая себя за всякий неправильный шаг, говорил:
- Нет! Я буду служить только одной правде, даже будучи уверен, что она кем-то ненавидима. Эх, кабы Михайло Васильевич был в живых!..
Незадолго до женитьбы на Вере Филипповне Шубин купил на Васильевском острове в рассрочку одноэтажный деревянный домик с пустым каретником во дворе. Квартирку из трех комнат он сам привел в порядок - выкрасил пол, выбелил стены, а на потолке, по углам и посредине, сделал лепные украшения.
К свадьбе все незатейливое хозяйство было уже готово. Но Федот Иванович решил до женитьбы съездить недельки на две-три в Смоленскую губернию в имение Барышникова. После женитьбы, он считал, некогда будет ему выбраться из Петербурга даже на такой короткий срок. Промышленник Барышников, разбогатевший на поставках, с помощью графа Орлова добыл себе права скупать целыми деревнями крестьян у разорившихся помещиков и скупал их на Смоленщине и в других губерниях, заводил фабрики - стекольные, бумажные и прочие. Люди ему требовались в огромном количестве и, приобретая за дешевку, он превращал их в своих обездоленных фабричных рабов. От большого богатства Барышников затеял построить в Алексине презнатнейшую усадьбу на радость себе и на зависть бестолковым, не умеющим приумножать богатства дворянам. Он выписал из Москвы талантливого архитектора Матвея Федоровича Казакова, определил ему в помощь даровитых помощников из бывших, купленных им крепостных и не пожалел рабочей силы столько, сколько было нужно для быстрого и удивления достойного строительства. Об отпуске Шубина на Смоленщину пришлось Барышникову просить лично государыню, иначе бы скульптор, числящийся при дворе ее величества, не мог бы отлучиться на такой срок. Царица согласилась:
- Но только на три недели, не больше!..
В три недели ничего заметного для украшения усадьбы или церкви при усадьбе, разумеется, нельзя было сделать. Это понимал Барышников.
Снабдив Федота Ивановича деньгами в дорогу, тройкой лошадей из своей конюшни и двумя провожатыми гайдуками, Барышников напутствовал его просьбами:
- Ничего я тебе, Федот Иванович, не подсказываю. У тебя своя голова - палата. Встретишься там с Матвеем Казаковым - договаривайтесь, как лучше сделать наружное украшение храма, да не худо бы поразмыслить об устройстве и украшении фигурами и барельефами мавзолея, где будет почивать род Барышниковых. Смерть ведь она и богатых не обходит. Эх, кабы от нее, от курносой, откупиться было можно!..
- Чтобы взять у смерти отсрочку, я ничем помочь не могу тебе, Иван Сидорович, а что касаемо работы рука об руку с почтенным Казаковым, я думаю поступить так: съезжу, посмотрю на месте весь ход строительства, договорюсь с Казаковым о том, какую пользу я могу ему принести; сделаю зарисовки будущих своих скульптур, а полностью работу буду производить здесь, в Петербурге, между заказами, поступающими от дворцовой канцелярии…
- Ой, кажись, большая затяжка будет! - вздохнул расторопный, но покладистый в таких делах Барышников.
- Всему свое время, - успокоил его Шубин, - а ты думаешь, тяп да ляп и вышел корабль. Нет. Рысью поля не вспашешь. Торопью такие дела не делаются.
- А ты все-таки поспешай и ехать и делать. Я буду платить щедро не только за работу, но и за поспешность..
- Оная потребна разве при ловле блох, - добавил весело Шубин, - а щедрость твоя мне известна: не очень-то ваш брат ценит труд. Привыкли к дармовщине да к дешевке… Ты вот лучше, пока я езжу в твое Алексино, позаботься о материале. Мрамор да гипс понадобятся в изрядном количестве…
Шубин с первого знакомства обращался с Барышниковым запросто, как с недавним выходцем из мужицкого сословия.
Тройка рванула с места и понеслась по широкой улице к заставе, в сторону объезженного и до блеска укатанного Новгородского тракта.
"Черт этакий, жить успевает, торопыга, - подумал Шубин о своем богатом заказчике, - ладно, еще успеешь ты належаться в своей семейной усыпальнице. А чтоб не проспал ты второе пришествие, я над твоей гробницей ангела с трубой смастерю…"
Ехали долго. Несколько дней. Ровный тракт скоро сменился ухабистым проселком, да и кони малость умаялись, пошли тише. Утомился в дальней дороге и Шубин. Все чаще и чаще приходилось с дороги сворачивать в попутные деревеньки, подкармливаться и отдыхать. И всюду после богатого и роскошного Питера встречались нищенские лачуги, крытые соломой, вросшие в землю, навечно сроднившиеся с ней.
- Какая вопиющая бедность! - говорил Федот, взирая на окрестные деревни. Пытался он заговорить с мужиками, но они, принимая его за барина, отмалчивались или отвечали на его расспросы так, чтобы его не обидеть и себя обиде не подвергнуть:
- Живем, барин, как бог велит, всем довольны; наготы да босоты изувешены шесты, холоду да голоду амбары полны, а чего нет - тому и счету нет!..
Шубин грустно улыбался мужицкому краснословию, коему, казалось подчас, не было предела, и сам, помня свое холмогорское прошлое, говорил с ними так же просто, душевно, а иногда и с хитринкой, с намеком:
- Не будь мужика-лапотника, не было бы и городского бархатника. Только напрасно вы, мужички, меня за барина принимаете. Я сам крестьянского роду-племени, только поучен да в делах некоторых смышлен, потому барин для меня тройку лошадей дать не пожалел…
- Ишь ты, какой нашелся друг, только дружба не вдруг. Видим птицу по полету… А на нашу бедность смотреть вам, барин, нечего: мы и голье, да не ворье. Участь наша такая: приходится вертеться, если некуда деться. Мы и в аду на господ работать будем. Господа станут в котле кипеть, а мы под них дровишки подкладывать.
- Шутники вы, право, неунывающие.
- А зачем, барин, нам унывать? Нытьем делу не пособишь. Смех да веселье дороже богачества…
Мужики ближе да ближе стали тесниться вокруг Шубина. Кто-то из них приметил, что у этого барина на пальцах нет ни перстней, ни колец, а на ладонях - засохшие мозоли.
- Братва! Да и в самом деле, смотрите-ка, у барина-то - вот диво - руки-то нашим сродни. В мозолях!..
- Занятно! Может, это у него от картежной игры? - съязвил один из мужиков, все еще не доверяя Шубину.
- Я мастер по камню, еду барскую церковь украшать, - поведал о себе Шубин, - с камнями ворочаюсь, оттого и мозоли. Я, мужички, дарма чужой хлеб не ем. Работаю и головой и руками.
- Ах, вот оно что!
- Ведите его, мужики, в самолучшую избу, пусть гостем будет!..
Шубина привели в избу. Посадили на широкую лавку за дубовый стол. Над столом в углу божница с темной иконой, огарок свечи. Федот Иванович огляделся в полутьме крестьянского жилища; давно он не видал такого убогого житья-бытья. Вокруг Холмогор да под Архангельском люди не так скудно живут. Избы там просторней, народ живей, бойчей… А тут что? - Избенка небольшая, рослому человеку сгибаться надо. Огромная печь с деревянным дымоходом заняла почти половину избы. Стены прокопчены сажей - нельзя сидеть впривалку.
- Не угодно ли, добрый человек, покормиться у нас с дороги-то чем бог послал? - обратился к нему хозяин, сгорбленный трудами и долголетием старик в домотканой холщовой рубахе и в кропаных штанах. Ноги у него были босы, и так они "отерпелись" - привыкли к ходьбе по сырой земле в любую погоду, - что, казалось, обувь таким ногам вовсе и не нужна.
- Не откажусь, можно покушать, - согласился Федот.
- Собери, хозяюшка, гостеньку. Пусть только не обессудит нас. Харч известный: хлеб да вода - мужицкая еда…
В деревянную чашку хозяйка накрошила хлеба и луку, бросила щепотку соли, налила воды из бадейки.
- Ешь на здоровье!..
Хозяин и соседи присмотрелись к проезжему:
- Ест ведь! И не худо ест. Будто всю жизнь мурцовкой кормился.
Когда Шубин опорожнил деревянную чашку и, перекрестившись, поблагодарил хозяев, старик сказал ему:
- Нет, гостенек, сиди, не выходи из-за стола. Теперь-то мы видим, что ты из простонародья выходец. Мы тебя еще угостим. - Старик вышел за дверь и через две-три минуты принес обезглавленного, но еще трепещущего петуха.
- Ha-ко, старуха, ощипли да на шестке поджарь. Да сходи свежих земляных яблоков из грядки накопай, да у бурмистрихи маслица займи… Гость у нас правильный.
И пока жарился петух на медной кованой сковороде, двое гайдуков заботливо ухаживали за тройкой лошадей, прикупили у барского приказчика сенца и овсеца, а для себя добыли репы и гороху - не только до Смоленщины - до Киева хватит доехать.
Мужики стали доверчивей, разговорчивей. Слово за слово, потекла задушевная беседа:
- Скажи, добрый человек, что в Питере слышно насчет послабления нашему брату. Тошно на барской земле житьишко: ни на себя надеть, ни в себя напихать, ни под себя положить не можем наработать. Мы горбом, а барский приказчик горлом, так всю жизнь и гнем.
- Ни о каком послаблении мужику в Питере не слышно, - с грустью в голосе ответил Федот, - ничем вас порадовать не могу.
- Уж это как есть, разве баре поймут мужика? Нет, никогда.
- А что, у вас очень нехороший барин?
- Какой есть, не заменишь. Наш барин во Пскове живет. Сюда к осени наезжает. Полста деревень тут за ним числится; почитай, душ тысячи три с прибавкой. Да дворни при себе у барина человек полтораста. Богатый. Лучших девок себе в приживалки берет. Немало обесчестил… И все ему с рук сходит. Куда пойдешь, кому пожалуешься, а пожалуешься, так на свою же голову: всыплют розог да плетей…
- И девок портит и мужиков порет? - с возмущением спросил Шубин.
- А как же, батюшка! В других-то вотчинах тоже так, ничуть не лучше.
- Стыд и позор!
- А как хошь называй. А вы будто с неба свалились. А в других местах мужику, что ли, лучше живется?
- У нас в Холмогорской округе, на далеком севере, другие порядки. Помещиков нет. А были бы, так за этакие издевательства их бы у нас под лед посовали.
- Как так нет помещиков? А чья же у вас земля?
- Земля царская, "черносошная" называется, а владения мужицкого. Всякие дела мирские миром и решаются. Одначе без розог и насилий над девками. Государевой казне, разумейте, доход есть и с наших мужиков за землю, за лес, за рыбную ловлю. Рассчитался с казной, отдал за тягло деньги и можешь в город идти на заработки, если есть к тому охота.
- И ваших мужиков и баб никто не продает с торгу?
- Не бывало этого. Внаем многие сами от нужды идут, которые маломощные. Добровольно из-за хлеба-соли сами продают свой труд…
- Удивительные места! А беглых у вас допускают на житье?
- Этого сам я не примечал. Но слыхал - есть кое-где гулящие люди, по лесам шатаются, по монастырям спасаются, это из староверов которые, ну и от помещиков бывают бегунцы, те у промышленников работу находят.
И еще о многом в тот раз спрашивали и многое говорили о себе крепостные мужики Федоту Шубину, жалуясь на бесправное и нищенское положение. Слушая их, Федот думал: "До каких пор будет такая подневольная жизнь крестьянина? Доколе ему терпеть угнетение от бар распутных и самовластных?.."
Вот уже и петуха жареного на шипящей сковороде подали на стол. Хлеба, картошки печеной подложили, кринку молока поставили.
- Ешь…
Нет, пропал аппетит у Федота, и не от мурцовки, а от дум о русских мужиках, испокон веку пребывающих в нужде и гнете.
И долго-долго эти думы не выходили из его головы.
На пути в имение Барышникова без конца встречались подтверждения его беспокойных размышлений…