Благо в Петербурге давно ожидала его более важная работа и томилась в тоске ожидания его невеста…
Глава двадцать шестая
Скоро состоялась не очень пышная, но и не бедная свадьба.
После венчания у Кокориновых собрался небольшой круг друзей и родственников.
Вера Филипповна просила своего мужа устроить свадебную поездку до Москвы и обратно, но Федоту предстояло много работы, он дорожил временем и пообещал прокатить молодую жену на масленой неделе до Гатчины на четверке, с диким гиканьем и свистом "на унос".
Но и этого не случилось, так как в понедельник на масленой приехали в Петербург на оленях лопари и самоеды. Они раскинули чумы из оленьих шкур за арсеналом на Неве против Литейной улицы, и Федот Иванович предпочел поездку на оленях по Неве до Шлиссельбурга. Вера Филипповна охотно с ним согласилась. На узких нартах, запряженных четверкой выносливых оленей, они помчались не путем, не дорогой, а по насту в туманную ладожскую сторону. Рябой узкоглазый ненец сидел на передке нарт и, не оборачиваясь на седоков, причмокивал и выкрикивал что-то невнятное по адресу своих послушных животных. Длинным легким хореем он то и дело хлестал по спине вожака, который ростом был выше остальных трех оленей и рога имел гораздо ветвистей - похожие на куст засохшего вереска.
Сидеть на нартах было тесно и неудобно. Давно уже Федот Шубин не ездил так, и эта поездка навела его на воспоминания о двинских просторах, о юношеских годах, проведенных в Холмогорской округе, где в зимнюю пору езда на быстроногих оленях не новинка.
Вера Филипповна сидела рядом с мужем и крепко держалась за его кушак.
- И вывалимся - так вместе! - смеясь говорила она, разрумяненная морозным воздухом.
- Нет, падать с нарт нельзя! - возражал ей муж. - Выпадем оба - обратно пешком придется идти. Ведь этот Хатанзей, или как его звать, не обернется до самого Шлиссельбурга и не посмотрит, тут ли его седоки. Я знаю этот народ. Кажется, нет на свете людей хладнокровней, спокойней и выносливей их. А доверчивы они, как дети… Петр Первый, не тем будь помянут, иностранным королям дарил их. За эту дикость я и умного царя не могу похвалить…
Олени мчались ровно и стремительно. Над замерзшей Невой по берегам возвышались густые хвойные леса, и тянулись они от этих мест через весь русский Север до самой Камчатки.
- Вот привезти бы мне тебя в Денисовку на оленях… То-то удивил бы мужиков!
- Мне не страшно, в Денисовку так и в Денисовку, с милым рай и в шалаше! - соглашалась Вера Филипповна.
Накануне чистого понедельника, после шумного гулянья на Неве, Вера Филипповна с двумя возами сундуков и мебели переехала к своему мужу.
Федот, показывая ей жилище, говорил ласково:
- Квартирка невелика. Однако никакие украшения не скрасят так скромное жилище, как славная и добрая жена!
- Но где же ты будешь работать? У нас такие маленькие-маленькие комнатки. А мне не хотелось бы, чтобы ты куда-то надолго отлучался из дому.
- Для работы я приспособлю каретник у нас во дворе. Там будет моя мастерская, она заменит мне храм и любой господский салон.
- Я знаю, ты жадный на дело, - заметила Вера Филипповна, - но и обо мне не забывай, не преврати меня в затворницу. Будем ведь иногда бывать и в обществе знатных людей?
- Разумеется, но ради бога не часто.
- Почему? - хмурясь, спросила Вера.
- Если муж твой будет счастлив и славен, плохо ли это?
- Искренне, от всей души и чистой совести желаю.
- Ну вот. А счастье и слава даром не даются, - сказал Шубин. - Я приобрел знания и должен употребить их на дело. Наука, не дающая плодов, подобна пчельнику, наполненному не медом, а трутнями. В работе, а не в гульбищах под музыку я вижу наслаждение.
Поговорив о своих житейских делах, супруги принялись расставлять в комнатах привезенную мебель, цветы и прочую утварь. Вера Филипповна отпирала кованые сундуки, доставала из них платья и развешивала в гардеробе.
- А вот эту статуэтку узнаешь? - улыбаясь, спросила Вера Филипповна, показывая Федоту "Валдайку с баранками". - Я берегла ее пуще глазу…
На стене над комодом они повесили в золоченой рамке темный силуэт Веры Филипповны, почему-то с малюсенькой, чуть заметной короной на голове. А рядом - красочный портрет скульптора, им самим писанный.
Глава двадцать седьмая
Однажды летом Федот Шубин получил приглашение от графа Шереметева прибыть на осмотр его дома после большого ремонта. Граф позвал триста человек гостей на новоселье. Среди них были сановники, родовитые дворяне и даже богатые купцы. Были тут и прославленные мастера трех художеств, присутствием которых графу хотелось показать свою приверженность к искусствам, а также покровительство талантливым людям.
За последнее время занятый непрерывной работой над бюстами по заказу дворцовой канцелярии, Шубин редко бывал в увеселительных местах и среди знатных особ. Балы, гулянья и особенно сборы на балы отнимали у него слишком много драгоценного времени. Но как ни занят он был, как ни дорожил временем, поехать на бал к Шереметеву следовало.
Пара графских жеребцов, запряженных в коляску, неслась по мостовой. Поддерживая Веру Филипповну, Шубин, озаренный улыбкой, смотрел по сторонам на мелькавших прохожих и весело покрикивал:
- Замечательные кони! Звери - не лошади!..
Кучер, крепко натянув вожжи и не поворачиваясь, ответил на похвалу Шубина:
- Наш барин кляч не любит. У него что скотина, что люди - все на подбор. Видали, какой домище ему мужики сгрохали - дворец! - И кучер повернул коней в сторону громадного графского дома. Внутри и снаружи дом был залит светом только что вошедших в моду ярких кулибинских люстр и фонарей. У подъезда вдоль Фонтанки и в переулке стояли пары, тройки, четверки лоснящихся, упитанных лошадей. Тут же расхаживали матерые, в ливреях, гайдуки, присматривая за лошадьми в богатой упряжи. Посторонних никого не подпускали близко.
Федот и Вера Филипповна, мягко ступая по ковровым дорожкам, из передней прошли в залы.
За длинный ряд столов, покрытых серебристыми скатертями и заставленных всевозможными яствами и винами, садились гости. Тут были обрюзгшие сановники, щеголи и дамы-франтихи с талиями рюмочкой и широчайшими кринолинами. Мужчины, независимо от возраста и звания, в напудренных париках, гладко выбритые. Исключение составлял нижегородский изобретатель старообрядец Кулибин, полуаршинная борода которого клипом спускалась на старинный парчовый боярский кафтан. На хитроумного нижегородца одни смотрели как на шута, другие видели в нем всемогущего колдуна, умевшего и часы говорящие смастерить, и замки поющие, и даже висячие мосты через Неву навести.
Когда все гости уселись по местам, грянул скрытый на хорах духовой оркестр. Зазвенела посуда, послышался веселый говор. Подняли бокалы за хозяина дома, потом за строителя архитектора Савву Ивановича Чевакинского, сидевшего поблизости от скульптора Шубина. Чевакинский в ответ на поздравления поднял в свою очередь бокал и произнес витиеватую речь о бессонных ночах, проведенных им за составлением проекта и чертежей по перестройке шереметевского дома. В конце речи он сказал:
- Я пью за самородные российские таланты, оказавшие усердную помощь в строительстве графского дома!
- Пью с удовольствием! - воскликнул Шубин и, оборотись к Чевакинскому, который был, пожалуй, вдвое старше его, чокнулся с ним. Выпил и спросил:
- Я давно не вижу Секушина. Где он и чем занят?
- Его не трудно видеть, - сказал архитектор. - Он где-нибудь внизу угощается с дворовыми людьми. А вы знакомы с ним?
- Понаслышке от Ивана Петровича Аргунова и однажды как-то случайно встретил его.
Шубину не сиделось за общим столом. Ему хотелось пойти в нижние комнаты и разыскать там Секушина. Вера Филипповна заметила нетерпение мужа и, стараясь отвлечь его, подала Федоту разрисованную карточку-меню с большим выбором различных яств. В позолоченной рамке в длинном списке значились: губы лосиные, медвежьи лапы разварные, жареная рысь, бекасы с устрицами, бычьи глаза в соусе, петушиные гребни в сметане, ананасы, девичий крем в винограде и прочее, с русскими и французскими названиями.
- Да тут, пожалуй, можно насмерть объесться, - шепнул Шубин жене. Услужливый лакей подошел сзади и, склонившись, поставил перед четой Шубиных устрицы с бекасами. Шубин, позабыв о правилах поведения, покосился на кушанье и сказал лакею:
- Мне бы свежей морошки…
- Этого нет-с!
- Ну тогда каргопольских рыжичков.
- И этого нет-с.
- Ай-ай, как же так, такой обед закатил граф, и без рыжиков и без морошки! Устриц с бекасами я не хочу, живот от них заболит…
- Федо-о-т! - протянула Вера Филипповна и, уставив на него большие голубые глаза, шепнула: - Пей меньше, в хмелю ты не в себе и грубоват!
Обед продолжался добрых три часа. Потом под звуки оркестра гости прохаживались по анфиладе богато убранных комнат. Потом в зале, где происходил обед, столы быстро исчезли и на лощеном паркетном полу начались танцы. Неожиданно для гостей раздвинулась боковая стена, и зал превратился в домашний театр. Выступила певица и пропела романс на итальянском языке. Многие, ничего не понимая, все же восхищались ее пением. После певицы вышел на сцену вице-президент Берг-коллегии поэт Михаил Матвеевич Херасков. Вытянув правую руку с бумажным свитком, он, пошатываясь и переминаясь с ноги на ногу, начал читать оду на богатство:
…Внемлите нищи и убоги,
Что музы мыслят и поют:
Сребро и пышные чертоги
Спокойства сердцу не дают.
Весною во свирель играет
В убогой хижине пастух;
Богатый деньги собирает,
Имея беспокойный дух.
Богач, вкушая сладку пищу,
От ней бывает отвращен;
Вода и хлеб приятны нищу,
Когда он ими насыщен…
Гости настороженно притихли, а поэт вдруг резко и крикливо, как вызов, начал бросать язвительные слова в разряженную толпу вельмож:
Хоть вещи все на свете тлеют,
Но та отрада в жизни нам:
О бедных бедные жалеют,
Желая смерти богачам…
Стихи прозвучали дерзко. Гости начали переглядываться. После нескольких секунд недоуменного молчания раздались довольно жидкие, запоздалые аплодисменты и послышался восторженный голос Федота Шубина:
- Браво! Сущей правде браво!..
Вера Филипповна дернула его за рукав и выразительно посмотрел а на него.
- Федот, уйдем лучше, если не умеешь себя вести, - сдержанно и строго проговорила она ему на ухо.
- Зачем?! - возразил Федот. - Приехали на бал последними, а уедем первыми? Не дело изволишь говорить, дорогая… Я еще должен Секушина разыскать среди дворни и намерен его к себе позвать.
- Ради бога не сегодня.
- А почему же не сегодня?
На сцену вышел старческой походкой приглашенный из Москвы поэт Сумароков.
Шубин, махнув рукой, сказал:
- Вот этого я и слушать не хочу. И умирая, не прощу я ему дерзости, высказанной им у гроба Ломоносова…
Он направился к выходу из зала, увлекая за собой Веру Филипповну.
- Впрочем, ты останься пока здесь. У тебя знакомых тут немало. А я и в самом деле поищу Секушина.
- Федот, ради бога, недолго!
- Постараюсь, голубушка…
Он спустился в нижние комнаты и там после многих расспросов узнал, где находится Секушин. Тот уже изрядно выпил и, как человек в хмелю ненадежный, был предусмотрительно водворен в тесную каморку под лестницей.
- Кто его туда запер? - возмутился Шубин, дергая дверь с большим висячим замком на пробое.
- Это мы, барин, по своей доброй воле его спрятали, чтобы неприятностей не учинил… Трезвый он смирный, а выпьет - и на руку дерзок, и на слово невоздержан. Так-то лучше для него! - пояснили люди, очевидно ему близкие.
Федот с минуту постоял в раздумье, прислушался: за дверью возился на полу Секушин и мычал:
- Люди пьют да веселятся, а нам грешно и рассмеяться. Да отворите же, дьяволы!..
- Проспись, Гриша, проспись, - посоветовал один из присутствующих, - тебе же будет лучше! - И обернувшись к Шубину, спросил:
- А что, барин, он вам очень понадобился?
Шубин достал из потайного кармана записную книжечку, написал на листочке свой адрес и сказал одному из дворовых, который ревностно охранял подступ к двери, ведущей в каморку:
- Вот передай Секушину, когда он протрезвится, и скажи: друг Аргунова скульптор Федот Шубин хочет видеть его у себя в гостях.
Наутро, еще не успел Шубин проснуться после шереметевского бала, как явился к нему Григорий Секушин. Он был выше среднего роста; на широком бритом лице выступали багровые пятна - следы частого похмелья, руки дрожали. Стоя у дверей, он зевал и крестил рот. Вид у него был весьма неприглядный. Шубину было известно, что Секушин вместе с другими способными людьми был вытребован в Питер для работы на строительстве графского дома и теперь ожидал отправки в Москву: там Шереметев задумал загородный дом возвести в Останкине. Туда же он пригласил и Федора Гордеева украшать лепкой внутренние покои дворца.
- Я столько слышал о вас от живописца Аргунова и от своей жены, урожденной Кокориновой, что пожелал увидеться и ближе познакомиться с вами.
- Весьма приятно слышать, но вряд ли обо мне люди говорили доброе, - усмехнулся Секушин. - Человек-то я такой… расшатанный. Нельзя нашему брату быть умнее самого себя. Не скрою, Федот Иванович, я познал кое-что, хоть и не бывал в заморских странах. Проекты с присовокуплением чертежей и описаний - все могу. Но как волка ни корми, он в лес смотрит. Как меня ни учили, а вот руки мои готовы бросить циркуль и ухватиться за топор…
- Почему? - перебил Федот собеседника, подсаживаясь ближе и глядя ему в глаза. - Разве плотничье ремесло важнее таланта архитектора?
- Нет, не плотничать, а головы бы рубить барам… Может быть, вам такой разговор мой и неприятен, но я не боюсь говорить то, что думаю.
- Ладно, ладно, Григорий, давайте-ка лучше поговорим об искусстве, о том, как вы постигли без ученья в академии великое дело архитектора? Где и как помышляете употребить свой талант?
- Талант, талант! - повторил Секушин, горько усмехнувшись, покачал головою и начал резко выкладывать давно наболевшее и, быть может, никому не высказанное.
- Эх, брат, никакого таланта, а главное, никакой славы, одна суета и боль на душе. Мужик я подневольный - больше ничего. Правда, здесь вот кое-что есть, - указал он на широкий гладкий свой лоб, - да что толку? При жизни - одна нужда и умру - никто добрым словом не вспомнит. Было такое дело, строили мы в Москве церковь, своим мужицким умом решили сотворить полностью от фундамента до креста. Иностранцы картины теперь пишут с той церкви, столь она великолепна, и спрашивают: "Чье это творение?", а протопоп им отвечает: "Это безымянные шереметевские мужички строили"… у собаки и той есть имя, а мы "безымянные"… вот оно как! Так какой же смысл трудиться ни за спасибо, ни за грош. И потомство знать не будет. А ведь человеку и по смерти хочется память о себе и делах своих оставить. Не так ли?
- Так, так, - согласился Федот, присаживаясь еще ближе к интересному собеседнику.
- Иностранцы за ту церковь большие бы деньги взяли, а нам что? - Секушин безнадежно махнул рукой и, пригибая пальцы, начал перечислять: - Объедки, обноски, зуботычины, колотушки и денег ни полушки!.. Да не я один в таком состоянии дел, - продолжал он горячо и убедительно, - а скажем, известный чудодей Кулибин! Во всем свете такого мудреца нет! Светлейший Потемкин дорожит им, при себе содержит, чтобы в любом случае немцам доказать, что нет ни одной такой немецкой хитрости, которую не перехитрил бы Кулибин… Чудеснейший изобретатель-механик, а не у дел…
- Слышал про его висячий мост, а посмотреть пока не удосужилось, - признался Шубин, - все дела, дела…
- А вы отдохните от дел, полюбуйтесь и оцените премудрость нижегородского мужика. Модель моста тут недалече, во дворе Академии над прудом возведена. И пока втуне. Нет применения, кто-то из сановных притесняет плоды русского ума! Денег, говорят, нет на настоящий мост. Нет денег! А без денег попробуй развернись! - Секушин закашлялся и замолчал.
- Написать бы жалобу самой царице, - нерешительно посоветовал Шубин и тут же почувствовал никчемность своего совета.
- Жалобу? - Секушин безнадежно махнул рукой. - Да разве слезница поможет? Нет, Федот Иванович, нашему брату некуда податься: в земле черви, в аду черти, в лесу сучки, а в суде крючки. Только и ходу, что в петлю да в воду!.. Ты не подумай, я не корыстный и не завистник. Нет. А злой я на порядки - это верно… Слышно вон, за Волгой Емельян Пугачев объявился, поделом усадьбы барские сжигает… Наш барин Шереметев одной ногой в гробу стоит, а гонит нас из Питера обратно в Москву еще новый дворец ему строить. А у меня думка, прости за прямоту дерзкую: собрать бы работных людишек побольше да лесами податься к Пугачеву, тогда, может быть, и наша служба не пропадет даром…
Он вопросительно посмотрел на Шубина и, прикрывая ладонями заплаты на штанах, притих.
- Что ж, - вздохнул Федот, - таких головастых людей, как ты, у Пугачева хватает. Да не в этом суть. Были и раньше - Болотников Ивашка и Разин Степан, да случилось так, что оба казнены. И третий не устоит перед войсками… Нет, не устоит…
- Что же делать: строить господу храмы, а барам строить хоромы и подставлять под плеть свою спину, так, что ли?
- Строить, и строить на века! - резко и утвердительно произнес Шубин. - Строить и думать, что в будущем за творения наши скажут спасибо нам свободные потомки.
- Пожалуй, и Пугачева одолеют, - помолчав, согласился Секушин. - И все-таки этим еще не кончится…
В комнату вошла Вера Филипповна.
- Я вам не помешала? - спросила она и пригласила обоих к столу.
Потом вместе с Секушиным Шубины вышли прогуляться до Академии наук, посмотреть там во дворе над прудом проект кулибинского висячего моста.
Для Секушина модель не была новостью. Он внимательно осматривал ее несколько раз, изучил и осмыслил все особенности и подробности моста. Шубин и Вера Филипповна были восхищены кулибинской моделью.
- Я так и знал, что удивитесь, - заметил Секушин. - Вот вам и нижегородский мужичок!..
Модель была в десять раз меньше предполагаемого моста через Неву. Но это был настоящий, четырнадцати сажен длины горбатый мост, перекинутый над прудом. Мост охранял отставной солдат. Он вышел из будки и, опираясь на алебарду, повел Шубиных и Секушина вокруг пруда. Видимо, не раз слыхавший пояснения самого Кулибина, он рассказывал им о модели.
- Четыре годика Иван Петрович трудился над этой махиной. Вся модель, видите, что кружево, сплетена из клеток стоячих и лежачих. Деревянных брусьев тут тринадцать тысяч! Винтов железных пятьдесят тысяч без трехсот штук! Да еще немало всякого прикладу. Тяжеленный, а весь держится на береговых опорах. Такой, только в десять раз больше, и через Неву может служить, а грузу выдержит пятьдесят пять тысяч пудов…