Несколько матросов из корабельной команды и десяток солдат мигом набросились на оставшихся офицеров и обезоружили их. "Эх, все тощие, нет тут Охрименки!"
- Товарищ командир, там в каюте генерал, - тихонько потянул Далматова за рукав одни из матросов, совсем молодой, черномазый от угля, с восхищением смотревший на своих боевых сверстников.
- Тихон, остаешься старшим на палубе. Игнатов, следи за капитаном, пускай причаливает к берегу. Фролов, за мной! - Григорий и Володя торопливо пошли за матросом.
- Вон там закрылся, гад золотопогонный!
- Открывай живо, ну! - крикнул Далматов.
Молчание. Тогда друзья в две рукоятки наганов забарабанили по двери. Оттуда ни звука.
- Ну-ка! - Григорий сильным ударом ноги вышиб дверь. Вдвоем, подняв наганы, бойцы ворвались в каюту, и Григорий на миг оторопел: перед ним стоял Авилов! В генеральской форме, изменившей, конечно, общий его облик, но это был он - Авилов!
- Руки! Руки вверх, собака! - неистово закричал Далматов. ("Третья встреча! Больше не уйдешь!")
Побледнев до зеленого цвета, Авилов медленно начал поднимать руки. Высокий, широкоплечий, с лицом бесстрашным и дерзким, смотрел на него светящимися от ненависти глазами красноармеец ("Откуда здесь взялись красные… так внезапно…"), лица которого, хоть и почерневшего, исхудавшего, он не мог не узнать! "Петроград… Надежда Александровна… Наташа… Студент… Срочный пакет в штаб семьдесят четвертой… - побежала огоньком по бикфордову шнуру строчка ассоциаций в мозгу. - Судьба, - вяло подумалось ему. - Все… Нет! - вспыхнуло вдруг. - Мишень, да какая!"
Снизу вверх, не целясь, из зажатого в правой руке маленького браунинга он выстрелил в Далматова. И снова смерть разминулась с Григорием. Жаром обдало щеку, пуля обожгла ухо и тотчас, почти одновременно раздалось два выстрела, два нагана ударили в Авилова в упор. Генерал резко согнулся, выронил браунинг и тяжело рухнул на пол.
- Стрелял еще, гад! - вымолвил Володя, помогая Григорию уложить тело на диван.
- А ты знаешь, кто это был? - брезгливо оскалясь над трупом, спросил Далматов.
- Кто?
- Авилов!
- Что? - От удивления Фролов чуть не выпустил убитого. - Ну-ка! - И он полез к нему в карман за документами. - Пусто. И в этом пусто! И здесь ничего…
- А он, хлопцы, отдал пакет с документами офицеру, что в реку прыгнул, - сказал матрос, который только и успел два раза растерянно моргнуть во время молниеносной перестрелки.
- Гришка, а Гришка, а ведь Чапай с нас шкуру спустит, что мы его живого не взяли, предателя проклятого!
- Да ведь он стрелял… Видишь, ухо задел, кровянит.
- Вот возьмут тебя за это ухо да и выволокут на солнышко: разведчик, скажут, липовый, командир взвода еще… А если так?.. - Фролов сдернул мешок с матраца. - Ну-ка, приятель, давай!
И прежде чем Григорий слово успел сказать, Володька и матросик, готовый от души услужить, всунули в мешок труп и какую-то тяжелую железяку и, вытащив из каюты, тут же сбросили завязанный мешок с дальнего борта в воду. Легкий плеск речной волны - и все было кончено. Да, не о таком салюте в конце жизненного пути мечтал Авилов…
- Ты что, не соображаешь? - закричал Григорий. - Как теперь докажешь, что здесь был Авилов?
- А его и не было, - беспечно ответил Володя. - Я, например, не видел. Он тоже не видел (чумазый матросик с искренней готовностью весело закивал головой) - а тебе, скажут, померещилось. Так что, молчи себе в тряпочку, ученая голова, и командуй нами по-прежнему.
- Тьфу! Болван! - вскипел Григорий. - Ведь мы…
- Главное, что мне нравится в тебе, - это спокойствие, - невозмутимо прервал его Фролов. - Выдержка в тебе развита - первый класс! Другой бы выругался, плеваться начал, а ты сосредоточишься, соберешь волю и - полный порядок… Нет, еще одна черта в тебе есть хорошая: все-таки мало ты меня в наряды гоняешь…
Далматов с сердцем сунул наган в кобуру.
- Выходит, главному Наташиному должнику мы уплатили, - мрачно констатировал он, шагая узеньким коридором к трапу. - Со всеми бы так рассчитаться…
- Вот это уже деловой подход! - обрадовался Володя. - Уплатили-то… Сполна!
- Эх, Уфа, Уфа, хоть бы след Наташин нам отыскать…
- Чудак! Главное мы сделали: пароходы добыли, теперь-то через Белую что не перебраться. Ай-да мы, спасибо нам! А уж перебравшись, найти ее - раз плюнуть, пустое дело.
- Ну ладно. Одну сволочь порешили, сами остались живы, а грех все же на душу взяли, - поморщился Григорий, остановившийся у лесенки, ведущей на палубу. - Не люблю врать. Ходишь, как обмаранный.
- Эх ты, философ, - все так же беспечно возразил Володя, - путаешь важное с пустяками. Пароходы взяли, белый свет от падали очистили - радоваться надо, а не страдать вроде того занудного Вертера, ясно? - И он, лукаво подмигнув другу, начал первым подниматься на палубу.
7 июня 1919 года
Уфа
В штабах и в войсковых частях Уфы денно и нощно готовились к обороне города. Необычайно активизировался и подпольный ревком: что ни день, то новые листовки оповещали население о приближении Красной Армии. Безбородько почти не бывал дома, он высох и почернел, гоняясь со своими молодчиками за подпольщиками, число которых, как он чувствовал и знал, росло день ото дня.
Наташа содрогнулась, увидав его после недельного перерыва, когда он к ней вошел утром, - так угольно-темны были мешки у него под глазами. Он быстро наклонился к ее руке, припал с поцелуем к запястью. Она нетерпеливо шевельнулась, он выпрямился, вздохнул:
- Здравствуй, мой свет! До чего ж ты хороша. Я гляжу на тебя и вспоминаю, что есть где-то цветы, небо, июньское солнце и нет подвала, вони… Эх!.. Но теперь слушай меня: мы сейчас же, немедленно, собираем вещи и переезжаем в штабной поезд, что стоит на путях. Таков приказ командующего, чтобы в случае необходимости все, кто нужен штабу, без дальнейших сборов выехали в необходимом направлении. Значит, будем жить пока в вагоне, нам выделено купе. - Он глянул на часы. - Поторопись, пожалуйста, через час я должен быть у Ханжина, он уже там.
Сумятица мыслей взвихрилась в голове у Наташи: "Наши близко… Бежать!.. Или продолжать работу?.. Нет, встретить Гришу… Но как бежать, если поезд вдруг тронется?" Она так задумалась, что, забыв о Безбородько, начала расстегивать халатик, однако, мельком глянув на него, увидала загоревшиеся вдруг звериным огнем глаза, фигуру, окаменевшую словно перед прыжком, и, вспыхнув багровым румянцем, опрометью выскочила в другую комнату, грохнув дверью.
- Так я жду тебя, милая, поторапливайся, - услыхала она через некоторое время его напряженно-ровный голос.
- Уезжаете? - вдруг раздались за дверьми плаксивые причитания Марии Ивановны. - Что же со мной, горемыкою, бу-у-дет…
- Не волнуйтесь, хозяюшка. Я еще вернусь. Ждите в гости. Все продовольствие, все мешки оставляю вам - хватит надолго, только соседям не хвалитесь. Вот вам за хлопоты (раздался шелест бумажек, прерываемый хлюпающими звуками). А теперь помогите-ка нам собраться, да побыстрее.
- Благодетель, - завыла попадья, - да на кого ж ты меня…
- Тихо!
- Иду, иду, батюшка, сейчас… Да что же будет-то…
Пролетка с лихим рысаком доставила их на запасные пути. Солдаты перетащили вещи в отдельное купе, столь похожее на то, с которого начался совсем недавно и бесконечно давно - несколько месяцев тому назад - новый этап ее жизни.
- Устраивайся, любовь моя, а я от Ханжина прямо к тебе! - Он ушел.
Бежать! Сейчас же! Немедленно прочь из этой клетки. Но куда? Все равно, найду где схорониться. Схорониться? А они пока будут принимать меры против наших?.. Нет! Оставаться до последней возможности… Опять оставаться здесь, с этим… На глаза навернулись слезы, и она вдруг бурно разрыдалась, упав ничком на диван в купе, сотрясаясь от неудержимого плача, от несказанной жалости к себе. Она плакала и плакала, ей становилось легче, горечь не уходила, но все прояснялось, выплывало вперед одно большое слово - "н а д о". Всхлипывая потихоньку, она села и стала приводить в порядок покрасневшее, распухшее лицо… "Н а д о".
А тем временем генерал Ханжин, ответив на приветствие Безбородько, подошел к двери салона, запер ее на ключ и повернулся к контрразведчику. Ханжин, как всегда, был выбрит и надушен, китель его был безукоризненно отглажен, но лицо одрябло и осунулось, а волосы заметно поредели и поседели.
- Вот что, дорогой мой, - он доверительно взял Безбородько за локоть, - Верховный главнокомандующий прислал совершенно секретный приказ, который, как вы увидите, касается прежде всего вас. Читайте… - Он вынул из внутреннего кармана плотную бумагу, развернул ее и протянул Безбородько. - Садитесь, голубчик, садитесь, что же стоя-то читать.
Безбородько машинально сел, быстро пробежал лист глазами и начал читать его второй раз - чуть ли не по складам, не торопясь, чтобы привести в порядок разбежавшиеся мысли… Немедленно после получения данного приказа ему предлагалось заняться организацией группы для уничтожения в кратчайший срок одновременно Фрунзе, Новицкого, Куйбышева и Чапаева. За успешное проведение операции назначалось вознаграждение: за Фрунзе - сто тысяч рублей, за остальных - по пятьдесят тысяч. "Оставаться… Рисковать, когда все готово к побегу в Англию… Но четверть миллиона золотом… Но бросить Наташу… Но четверть миллиона!.."
Ханжин всматривался в его застывшее лицо.
- А почему же, спрашивается, только этих голубчиков надо ухлопать? - ласково и вкрадчиво заговорил он. - А вы, Василий Петрович, организуйте так, чтобы и заместителей ликвидировать, и начальников штабов. Головка с человечка долой - пятьдесят тысяч, еще головка - еще пятьдесят тысяч… А там, глядишь, когда вся армия-то без головы осталась, и я с войсками тут как тут: раз - и разгромчик! Два - и мы на Волге! Три - и до Москвы одной ручкой подать, а? Хе-хе-хе. - Он требовательно и искательно глядел в глаза Безбородько и, уловив в них что-то желательное ему, уже твердо сказал: - Надеюсь, приказ вам ясен, дорогой мой полковник? Вот так! А мы Верховному подскажем, что за такую операцию и генерала вам присвоить будет немного, а? Не возражаете, хе-хе-хе?
"Растерялся, старик, все готов обещать, лишь бы перестали наконец его бить… Ну да черт с ним… Главное, золотишка на широкий замах хватит. Из грязи да в большие князи взовьешься, Васька!" И Безбородько твердо произнес, вставая:
- Готов служить родине верой и правдой до самого конца!
- Вот и хорошо, вот и хорошо. Иного от вас не ожидал. А неплохо будет сидеть на вас генеральский мундир, а? Неплохо, неплохо! Итак, приступайте к работе. Уфу нам, видимо, придется на время оставить. Но далеко мы не уйдем: как только головки красных стратегов полетят, мы снова будем тут как тут!
Да, а насчет нашей милой переводчицы не беспокойтесь. Будет с нами как у Христа за пазухой. Я лично буду заботиться о ней и поручу Игорьку опекать ее. Если, конечно, вы не будете возражать?
- Благодарю за заботу. Разрешите идти?
- Желаю удачи! - Ханжин крепко затряс сильную руку темноволосого полковника, жадно всматриваясь в его сузившиеся глаза, потом прижал его к своей пухлой груди и трижды поцеловал. - Ну, иди, Василий. С богом! - И он отвернулся, стирая старческие слезы.
Медленно шагал Безбородько вдоль особого поезда, в хвост, к своему вагону, машинально отвечая вытягивающимся в струнку часовым. Зайди в купе, он сел в угол и задумчиво забарабанил пальцами по столику. Все так же механически он вытащил папиросу, помял, засунул в рот, чиркнул спичкой и только тут как бы очнулся:
- Господи боже мой, что это я, Наташенька, прости, чуть было не надымил. Иди сюда, моя хорошая. - Он протянул ей руку, она, беспокойно глядя на него, перешла к нему, чувствуя, что с Безбородько что-то происходит.
- Видишь ли, мы на некоторое время должны расстаться, - отрывисто произнес он.
- Почему? - тревожно спросила она.
С усталой и горькой усмешкой он посмотрел в ее недоумевающие глаза: неужели лед все-таки тронулся? И надо же - именно сейчас! О женщины! Всегда-то вы так - ломаетесь, пыжитесь, а как до разлуки дойдет: милый, не уходи!..
- Обстоятельства складываются так, что я… ну, как бы это сказать, останусь здесь, в городе, когда этот поезд уйдет.
"Господи, что он задумал, господи… Узнать! Во что бы то ни стало узнать!"
- А я? Я с вами?
Он ласково и уверенно, по-хозяйски, погладил ее по голове:
- Ты не беспокойся, ты будешь выполнять ту же роль переводчицы. На дверь я поставлю надежный замок…
- Среди этой офицерни одна, без вас я не останусь!
- Не беспокойся, милая: Ханжин приказал Игорю опекать тебя. И сам генерал обещал до моего возвращения заботиться о тебе.
- Василий Петрович, без вас я в поезде не останусь!
- Безбородько ласково поцеловал ее в пробор между золотистых прядей.
- Это будет очень, очень опасно! А тебя в городе не спрячешь, ведь каждая собака здесь знает, что ты моя… э-э-э… родственница.
- Но вы остаетесь?
- Меня сам черт не найдет! Да кроме того, я уж так изменю внешность, что даже ты, в упор глядя, меня не узнаешь. А недельки через две-три я отыщу ваш поезд, и мы будем вместе - уже навсегда!
"Что он задумал? Что он задумал?"
Она решительно произнесла:
- Только с нами!
Он привлек ее к себе:
- Родная ты моя! Единственная во всем этом темном мире близкая душа! Зачем же я стану пугать тебя подробностями своей работы? Узнала бы - сама бы не настаивала. Ну поверь на слово: не смею, не смею я ни взять тебя с собой, ни остаться с тобой.
- Я не могу одна, возьмите меня с собой! - умоляюще, настойчиво твердила она.
- Деточка, милая, нельзя!
- Нельзя? Игорь, говорите, опекать будет? А если вы возвратитесь, а я буду замужем, тогда как? - Она откинулась и с гневом посмотрела на него. - Одна я оставаться не хочу. Вы вполне можете взять меня с собой!
- Наташа, но зачем же так страшно угрожать мне? - голос его дрогнул. - Пойми, я остаюсь здесь для очень опасного дела, очень! Я дождусь здесь прихода красных, выполню все, что мне поручили, и вернусь к тебе уже генералом. Ты понимаешь, что в девятнадцать лет будешь генеральшей? Не дочерью генерала, а женой! Я осыплю тебя золотом, мы будем жить, как индийские раджи, но только дождись меня, подожди всего две недели. - Голос его из просительного стал жестким. - И учти, если ты дашь согласие Игорю, то быстро, очень быстро станешь его вдовой! Я понятно сказал? Ты меня знаешь! Запомни это и не пытайся что-нибудь изменить!
"Его обещают сделать генералом. Что же ему поручили? Готовится что-то страшное, какое-то убийство, какое-то зверство. Ему обещали за это высокий чин и много золота… Умереть, на все пойти - сорвать!"
Прильнув к нему, глядя ему прямо в глаза и шепча губами у самых его губ, она спросила:
- Вася, а если я все-таки убегу к тебе, как я тебя найду?
Он нежно приник к ее губам и словно забылся.
Она отвела свою голову назад и настойчиво шепнула:
- Как я найду тебя? Ты мне скажешь, скажешь!
- Милая, не надо спрашивать…
Тесно прижавшись к нему, она негромко, но с силой сказала:
- Я сбегу к тебе! Я буду ходить по улицам и искать тебя. Я буду заходить туда, где ты мог бы скрываться, и я найду тебя все равно!
- Милая, не надо, не надо спрашивать… - Пламенея, он покрывал ее поцелуями. Ее - впервые такую нежную, любящую!
В вагоне было тихо; тихо было и снаружи, но если бы даже ударила буря и стала бы рвать железную крышу, он ничего бы не слыхал: настала счастливейшая минута жизни. Прекрасная, строгая, любимая им Наташа перестала отвергать его. Из-под страдальчески закрытых век ее текли слезы. Он думал - слезы обретенной любви, слезы счастья…
- Вася, Васенька, а если поезд подорвут, мы никогда больше не встретимся?
Безбородько замер на мгновение: потерять ее? Навсегда? Теперь, когда… Он бешено стиснул ее в объятиях:
- Слушай: последний дом справа от большого оврага. На калитке натяжной звонок. Звонить три раза с промежутками. Пароль простой: мне дядю Алёшу. Но это - на самый крайний случай! А сейчас, любовь моя, солнце мое, ты будешь жить здесь и ждать своего генерала. Да? Да? Да?
Вечером, когда уже смеркалось и она сидела одна, не зажигая света, раздался вежливый стук в дверь.
- Кто? - спросила Наташа.
- Дозвольте взойти, ваше благородие.
Она повернула ключ: в коридоре, приложив руку к козырьку, стоял старший унтер-офицер писарь Сидоркин. Она чуть ли не ежедневно видела его за работой в оперативном отделе.
Сидоркин вошел, задвинув за собой дверь:
- Так что приказано вас звать на совещание в салон-вагон, иностранцы будуть.
- А, хорошо, хорошо, - рассеянно ответила Наташа, - сейчас причешусь и приду.
Сидоркин оглянулся на дверь и тихо-тихо произнес:
- Александр Иванович велел передать, чтобы зашли сегодня вечером, сказавши, что за своими вещами, к тете Дусе - на Госпитальную. Провожатый - обязательно, без него отсюда не выпустят. А там уже встретят наши. Разрешите идти, ваше благородие? - громко спросил он.
Наташа замерла в полной растерянности с гребенкой в волосах, не зная, что спросить, что сказать, и расширившимися глазами уставилась на этого писаря, мимо которого она проходила раньше, как мимо примелькавшейся мебели.
- Слушаюсь! - громко ответил сам себе Сидоркин, улыбнулся, отечески потрепал Наташу по щеке и, по-уставному повернувшись, вышел.
С чем сравнить ту радость, которая вспыхнула в измученной душе девушки? Тягостное бремя взваленной на себя ответственности исчезло, ушло в ту же секунду, когда захлопнулась дверь за Сидоркиным, когда Наташа поняла, что о ней не забыли, что о ней помнят, несмотря на занятость перед боем. А может быть, ей даже разрешат оставить штаб, бросить свою роль, вернуться к человеческой жизни?
Рослая, веселая, с короной золотых волос, с цветком, засунутым под погон, и сама как воплощение цветущей женственности вошла она в штабной вагон.
- Наташенька! - Игорь даже прикрыл ладонью глаза. - Боже мой, я просто не могу…
"Взять его в провожатые? Идея!" - Она слегка хлопнула адъютанта по руке:
- Игорек, после заседания мне нужна будет помощь…
- Да, да, я знаю, твой дядя уехал, только прикажи, и я…
- Вот и хорошо. Договорились. - Она вошла в салон.
Ей радостно закивал англичанин-переводчик, показав в улыбке сразу все свои огромные зубы. Она многозначительно кивнула ему, поздоровалась с иностранными представителями, с некоторыми офицерами и заняла свое место за маленьким столиком.
- Господа офицеры! - раздалась громкая команда. Все встали. Ханжин вошел ("Садитесь, господа, садитесь!"), прошел за председательское место и сразу начал:
- Господа! Ситуация усложняется. Только что получено сообщение о том, что разведчики дивизии Чапаева переправились у Красного Яра и захватили плацдарм западнее сел Новые Турбаслы и Александровка.
Англичанин быстро перевел сказанное Гревсу и Ноксу. Наташа с признательной улыбкой кивнула коллеге.
Ханжин отдернул занавеску от карты: