- Мы не восстаём против нового, магсым, если оно не вступает в противоречие с нашей совестью.
"Старый козёл! - с сердцем подумал Черкез-ишан. - Своей болтовнёй он мне всё дело сведёт на нет!" А вслух сказал:
- Наш ахун, в методе джедида мы не усматриваем противоречия. В чём находите его вы?
- Люди, учась в городе, перестанут быть самими собой, - ответил ахун, - а мы несём ответственность за каждую живую душу, порученную нашим заботам.
- Всё это чистая схоластика, наш ахун, - усмехнулся Черкез-ишан, краем глаза наблюдая, с каким вниманием прислушиваются учащиеся к их спору. - Человек, как и река, обновляется каждую секунду, с каждым ударом сердца. Вы восстаёте против города, но разве не в городах учились многие прославленные священнослужители, богословы, поэты? Верно, эти люди перестанут быть самими собой, но только в том смысле, что перестанут быть невежественными. Они станут учителями и будут учить наших детей многим полезным и нужным вещам. Они станут докторами и будут защищать наш народ от болезней, от преждевременной смерти. Разве это плохо и противоречит вашей совести? "Ты думаешь, что они - бодрствуют, а они - спят", - сказано в писании. Мы хотим с помощью Советской власти разбудить наш народ от вековой спячки, хотим, чтобы он бодрствовал, чтобы много знал, жил счастливо и безбедно, не проклиная ни судьбу, ни своего создателя. Разве это вступает в противоречие с вашей совестью?
- Грядущее человека от его рождения начертано на листьях Дерева судеб, - не сдавался ахун. - Спорить со своей судьбой всё равно что восставать против воли всевышнего. И жизнь и смерть человека в его руке…
Красноречие Черкез-ишана иссякло, равно как и терпение. Он волком глянул на попятившегося ахуна и рявкнул:
- Всем встать!
Учащиеся испуганно вскочили.
- Запрещаю вам учиться в этом помещении! - объявил им Черкез-ишан. - Все идите за мной.
Послушным овечьим стадом ученики повалили из комнаты, радуясь неожиданному приключению в их сером и монотонном быту.
Два милиционера, которых Черкез-ишан на всякий случай прихватил с собой из города, уже ждали у запряжённых арб. При виде их ученики замешкались, но, подгоняемые окриками Черкез-ишана, кое-как разместились на арбах. Дармоеды со двора расползлись по кельям и закуткам, чтобы вздремнуть, отдохнуть от трудов праведных. Лишь та группа, с которой разговаривал Черкез-ишан, увлечённая проблемой, долго ли им ещё благоденствовать под крылышком ишана Сеидахмеда, замешкалась на свою беду. Это были грамотные сопи, и Черкез-ишан, секунду поколебавшись, подошёл к ним.
- Ну-ка, почтенные, - обратился он к сидящим, - поднимите от земли свои седалища и усаживайтесь вон на ту последнюю арбу. Хватит вам бездельничать. Поедете в город учиться.
Сопи вразнобой, но решительно запротестовали. Черкез-ишан сдвинул брови и выразительно похлопал по кобуре кольта, видневшейся под косовороткой. Сопи поняли жест и с покорностью обречённых на заклание, поплелись к арбе. Так же покорно, с окаменевшими лицами, уселись. Задержался только давешний знаток корана - плотный пожилой ходжам с пегой от пятен седины бородой.
- Полезай, полезай, почтенный, не задерживай, - поощрил его Черкез-ишан. - Арба крепкая, выдержит твой вес, и лошадь сильная.
- Жертвой твоей буду, не увози меня, магсым! - взмолился пегобородый. - У меня и возраст для учёбы неподходящий. Не позорь ты мою бороду!
- Открой глаза, дядя! - весело сказал Черкез-ишан. - Не на позор, а спасать от позора тебя везут. Что зазорного в том, если пустая тыква наполнится семечками? А на бороду не показывай. Если бы по бороде судили, то козёл давно бы уже муллой стал. У меня длиннее твоей борода была. Сбрил - и, как видишь, ничего, живой хожу, вши меньше донимают.
- Ничего, говоришь? - вскинулся ходжам. - С чего бы это тогда высокочтимый ишан Сеидахмед столь долгое время кручинился и проливал слёзы? Почему он от дома тебя отлучил?
- От дома я сам отлучился, по собственной воле, - засмеялся Черкез-ишан. - А у тебя вот ни отца нет, чтобы поругать, ни дома, ни скарба. Станешь учителем, обзаведёшься собственным домом, семьёй - спасибо мне скажешь не раз.
- Ай, ишан-ага, лучше я вам сейчас много раз спасибо скажу, только не увозите, - бледная искательная улыбка тронула губы ходжама. - Четырнадцать лет как я изо дня в день вижу лик нашего святого отца. Не удаляйте меня от этого лика…
- Хватит разговаривать, почтенный, садись-ка на арбу, - прервал его излияния Черкез-ишан. - Я сам на курсах буду каждый день. Можешь смотреть на моё лицо, если это доставляет тебе удовольствие - я ведь как-никак родной сын святого отца.
- Вы и вправду хотите меня увезти?
- Ещё как вправду! Не подчинишься - милиционер под наганом поведёт. Где я ещё буду искать такого грамотного бездельника, как ты.
- Пустите хоть проститься со святым отцом!
Однако Черкез-ишан не разрешил, справедливо рассудив, что хитромудрый ходжам либо спрячется, либо прибегнет к заступничеству ишана Сеидахмеда, а заниматься поисками или, тем более, лишний раз ссориться с отцом не было ни малейшего желания. Поэтому он прикрикнул на строптивца, чтобы тот не сердил его и не доводил до крайности. А так как стычка с Энекути стала достоянием широкой гласности (об этом в первую очередь позаботилась сама "пострадавшая") и имя Черкез-ишана стало окружаться самыми невероятными домыслами, наиболее "правдивым" из которых был тот, что "балшавук" Черкез-ишан расстреливает на месте каждого, кто ему противоречит, - пегобородый ходжам тяжко вздохнул и полез на арбу. Черкез-ишан, довольный, что всё обошлось без применения крайних административных мер, вскочил на иноходца, и "просветительский" кортеж тронулся в путь.
По дороге бывшие ученики медресе, а ныне, как полагал их караван-баши, курсанты учительских курсов, сперва шутили, разыгрывая друг друга, строя весьма произвольные домыслы о том, что ждёт их в городе, какую должность предложат каждому из них. Но постепенно сникли, примолкли и погрустнели, украдкой поглядывая на всё больше отдаляющийся аул.
Зато отмякли, оправившись от шока, сопи на последней арбе. Они наперебой стали вспоминать, каких великих благ в жизни этой и будущей лишились, плакаться друг другу и стонать. Их жалобы и причитания, поначалу сдержанные и робкие, становились всё громче и пронзительнее. Сопи утирали рукавами глаза, шмыгали носами, горько сетовали на свою несчастную сиротскую судьбу.
Страдальчески морщась от их стенаний, Черкез-ишан уже сожалел, что поддался минутному порыву. Он ведь не собирался тащить их на курсы и сделал это лишь под влиянием раздражения от спора с ахуном. "Старый козёл! - снова выругался в душе Черкез-ишан, вспомнив благообразно-елейную физиономию ахуна. - Заставил-таки сделать глупость! А ведь они тоже люди, переживают, мучаются. Всю жизнь возле своего ишана-ага просидели, ничего кроме келий да двора не видели, - конечно, страшно ехать неведомо куда и невесть зачем. И пользы от них на курсах - как от козла молока. Отпустить бы их подобру-поздорову на все четыре стороны - валите, мол, досиживайте свой век. Да нельзя перед другими авторитет свой ронять. И небезопасно это. Вон ученички медресе тоже морды кривят, зареветь готовы… А может, всё-таки отпустить от греха?"
Черкез-ишан, уже почти готовый на сделку с собственным самолюбием, направил копя поближе к последней арбе. Заметив это, сопи заголосили особенно жалобно и даже пегобородый ходжам, который то этого сидел насупясь, присоединил свой голос к их воплям. И тут Черкез-ишан с облегчением (что бы там ни говорили, а неприятно чувствовать себя извергом) понял, что ничего они не переживают, эти нытики и ханжи, а просто дурачат его, рассчитывают, что авось поверит их слезам, сжалится и отпустит.
Поняли и сопи, что их помер не прошёл. И угомонились. Однако уже неподалёку от города, когда арбы миновали широкий магистральный арык, сопи вдруг горохом посыпали на землю и, как зайцы, кинулись в разные стороны прятаться в зарослях чаира. На арбе остался только пегобородый - то ли не понадеялся на свою прыть, то ли посчитал ниже своего достоинства бежать.
- Стой! - закричал Черкез-ишан, калеча удилами губы иноходца. - Стой, дармоеды проклятые! Стрелять буду.
Он и в самом деле выхватил кольт.
Беглецы юркнули в заросли осоки, затаились.
Черкез-ишан помедлил, взвешивая на ладони пистолет и борясь с мальчишеским искушением пощекотать пулей торчащий в кустах оттопыренный зад. Потом плюнул и повернул коня - в конце концов, так оно и лучше, одна чесоточная овца всю отару заразить может.
- Кто ещё бежать надумал? - спросил он, подъезжая к арбам.
Никто такого желания не выразил, только испуганно таращились на его пистолет. Он сунул кольт в ко-буру.
- Может, догнать тех? - предложил один из милиционеров. - Мы их враз переловим, как куропаток.
Черкез-ишан снова плюнул:
- Тьфу! Пусть убираются к чёрту!
Обвёл взглядом своих притихших курсантов и специально для них добавил:
- Все эти неразумные - достояние геенны и мук адовых. Ибо сказано в писании: "Кто узрел - то для самого себя, а кто слеп - во вред самому же себе" Здесь остались люди разумные, и мы не станем задерживать их из-за нескольких глупцов, которые сами отказались от своего счастья.
Больше никаких происшествий не случилось, и арбы благополучно доставили к зданию курсов "живой груз" в числе двадцати двух учеников медресе и одного пегобородого ходжама.
Убей и ящерицу, если у неё голова змеи
Когда приезжие немного размялись и огляделись, Черкез-ишан повёл их к общежитию.
- Вот, товарищи, - говорил он, незаметно перейдя на ставшее привычным обращение и удивляя им своих подопечных, которым в диковину было, что их так называют, - вот, товарищи, здесь вы будете отдыхать и спать. Отдыхать, конечно, можно и в саду - сад хороший, огороженный, чужие собаки не забегают. Здесь ваша спальня. Специально для каждого из вас приготовлено чистое одеяло, матрац, кровать. Все вы теперь будете называться курсантами…
- Кто такой "кырабат"? - перебил его один из осмелевших курсантов.
- Кровать? - Черкез-ишан обратился ко всем. - Кто из вас может объяснить товарищу, что такое кровать? - Не дождавшись ответа, которого и не мог дождаться, так как никто из присутствующих не видел кровати и не слышал о ней, ткнул пальцем. - Смотрите! Вот лежанка на четырёх ножках - это и есть кровать. Их делают из железа, с очень красивыми узорами. У нас пока железных нет, поспите временно на деревянных. Надеюсь, что народ вы дисциплинированный, солидный, устраивать в спальне свалки и ломать кровати не станете.
Часть курсантов сгрудилась вокруг Черкез-ишана, слушая его объяснения и вяло поддерживая шутки. Часть осталась у двери.
- Пристойно ли спать на этих… с ногами? - негромко усомнился один.
- Какой пристойности можно ждать от города! упрекнул его другой. - Вспомни слова святого отца.
"Вертеп разврата и беззакония, гнездилище ереси, обмана и язв духовных…"
- В одной комнате столько людей, - сказал третий. - Как своё место отыщешь?
- Зачем искать? Все одеяла одинаковые, и четырёхногие "кырабат" одинаковые. Где лёг, там и спи.
- Неладно так-то. Хорошо, если вещички каждого будут на своём месте лежать.
- Много ли у тебя вещичек, кроме узелка? А его с собой на поясе носить можно.
- Поживём - обзаведёмся вещичками.
- Долго ли ты жить здесь собрался?
- Сколько надо, столько и поживём. Из дому вещички привезём сюда.
- Никакими вещами обзаводиться не будем! С божьего соизволения, этой же ночью сами окажемся возле своих вещей.
Это сказал пегобородый ходжам. Вокруг него моментально сомкнулось кольцо.
- Убегать будем, ходжам-ага?
- Когда побежим - до обеда или после?
- Далеко до аула, давайте на арбах уедем!
- Тихо! - оборвал реплики ходжам. - Если так орать будете, нас сразу под замок посадят.
Общим вниманием снова завладел Черкез-ишан.
- Я хотел показать вам место, где вы будете учиться. Но времени уже много, и вы, вероятно, проголодались - я смотрю, кое-кто узелки свои потрошит. Поэтому давайте пойдём в столовую обедать.
Слово "столовая" курсантов оставило равнодушными - они не знали, что оно обозначает. Зато обед поняли все и откликнулись гулом общего одобрения.
Непонятная столовая оказалась просторной комнатой. Посередине длинным рядом стояли столы, чисто вымытые, но старые, расшатанные, испещрённые щербинами и царапинами. Вдоль столов тянулись узкие скамьи из свежевыструганных, пахнущих смолой досок.
- Здесь вы будете завтракать, обедать и ужинать, - пояснил Черкез-ишан, стараясь разрядить атмосферу недоумения и подавленности. - Всю свою жизнь вы обедали на земле, расстелив перед собой сачак. Теперь ваш сачак - вот этот стол. И сидеть надо не на земле, а на этих длинных скамейках. Это будет ваш первый шаг к новой жизни, новой культуре.
Кто-то из курсантов пошатал стол и заметил:
- Качается. Прольётся шурпа, если миску до краёв налить.
- Жизнь новая, а культура - старая, скрипит, - негромко поддержал пегобородый ходжам.
- А вы какую культуру хотели бы здесь увидеть почтенный? - язвительно спросил Черкез-ишан. - В чалме, полосатом халате и с посохом в руках? Такой "культуры" здесь нет и не будет. Конечно, товарищи, - обратился он к курсантам, - очень хотелось, чтобы у вас всё было новым, чтобы столы были свежими скатертями застланы и вместо скамеек стулья с гнутыми спинками стояли. Но вы сами знаете, что война дважды прокатывалась по нашему городу, всё разрушено и изломано. Надо мириться с положением.
- Ай, смиримся! - поддержали его. - Мы привыкшие.
- Если кошмы какие старые есть, пусть тащят, сюда.
- А то можем и так, на полу, не беспокойтесь, ишан-ага.
- Нет, - сказал Черкез-ишан, чувствуя, как в груди у него теплеет и впервые за несколько дней появляется доброе чувство к этим взъерошенным, немного растерянным и непонятливым, но милым и благожелательным парням. - Нет, давайте уж сразу привыкать к новой жизни.
Толкаясь и путаясь в полах халатов, курсанты неумело примостились на скамьях. Черкез-ишан крикнул повару, чтобы подавали обед.
Руководствуясь собственным вкусом, Черкез-ишан с превеликим трудом раздобыл бочку квашеной капусты и решил угостить своих курсантов шурпой особого приготовления. Он заранее предвкушал удовольствие, как курсанты станут есть её с таким же наслаждением, что и он сам. И чтобы всё было по-настоящему торжественным и чинным, велел техническим работникам курсов и своего наробраза в первый день обслуживать столовую. Потом курсанты приучатся сами подходить к повару, но в первый день они должны почувствовать себя почётными, уважаемыми гостями.
К сожалению, торжества не получилось. Когда перед каждым была поставлена миска с "шурпой" и столовая наполнилась запахами квашеной капусты, чеснока, уксуса, укропа и других незнакомых специй, курсанты недоуменно переглянулись. Всю жизнь они знали, что шурпа состоит из трёх вещей - воды, мяса и соли. Здесь же было какое-то месиво, вроде сечки, которую задают корове перед отёлом, пахло оно незнакомо и неприятно.
Черкез-ишан, с аппетитом уплетавший свою порцию, поднял голову, чтобы посмотреть, какое впечатление произвёл на курсантов обед. И к ужасу своему убедился, что никто, кроме него, не ест. Одни с любопытством ковыряли ложками в мисках, другие сидели в выжидательной позе.
Аппетит у Черкез-ишана моментально пропал.
- Почему не едите, товарищи? - спросил он. - Не нравится обед?
Послышались разрозненные голоса:
- Ай, ничего.
- Нравится немножко.
- Про пищу, в которую положена соль, дурного не скажешь.
- От запаха душу воротит.
- Копек, не порочь пищу! Перестань!
- Пусть она пахнуть перестанет, тогда и я замолчу.
Черкез-ишан понял, что допустил ошибку, предложив аульным жителям еду по своему вкусу. Не зная, как выйти из затруднительного положения, он помолчал и сказал:
- Вы, наверное, устали. Отдохните пока в саду, погуляйте. Сейчас вам приготовят настоящую туркменскую шурпу, и вы покушаете.
До самой темноты группками по двое, по трое курсанты бродили в саду. После ужина, оказавшегося более удачным, нежели обед, Черкез-ишан пожелал своим курсантам доброй ночи и ушёл домой. Курсанты сгрудились в спальне. Они устали от бурных впечатлений дня, однако никто не решился первым лечь.
- Неужели нас заставят ложиться в темноте?
- Лежащему человеку свет не нужен.
- Посмотреть надо, где твоё место.
- На каком ляжешь, твоим и будет.
- Здесь ни у кого нет места, купленного за деньги.
Пришёл завхоз с лампой. Разговоры прекратились.
- Уляжетесь - свет погасите, - предупредил завхоз, вешая лампу на потолочный крюк. - Керосин беречь надо.
- Погасим, начальник, не беспокойся.
- В ауле без лампы сны смотрим.
- Ахов, люди, смотрите: и фитиль у лампы круглый и огонь круглый!
- Русские до всего додумаются. Светло-то, как днём!
- А дырка у лампы посередине зачем?
- Чтобы вниз светила.
- Почему же она не светит вниз?
- Кто её знает…
К разговаривающим протискался Копек.
- Я знаю, зачем дырка.
- А ну, говори, если знающий.
- Копек всё знает, как удод царя Сулеймана.
- А ты молчи, если аллах умом обидел! А дырка вот зачем нужна: если сверху не на что лампу повесить, в дырку вставляют палку, а другой конец палки втыкают в землю.
Кто-то прикрыл ладонью вентиляционное отверстие. Лампа сразу закоптила, свет потускнел.
- Ахов, люди, она, оказывается, дышит через дырку!
- Воздух в ней горит, что ли?
- Конечно, воздух! Смотри: закроешь - гаснет, отпустишь - опять светло.
- Не болтайте глупостей! Кто это видел, чтобы воздух горел? Тогда у всех в ауле такие лампы были бы.
- Правда твоя. Татарин тоже велел, чтобы керосин берегли.
- А может, в русских лампах действительно воздух горит вместо керосина?
- Конечно! У русских даже воюют сидя!
- Что-то у меня в животе бурчит, люди.
- Забурчит от такого вонючего обеда.
- Не гневи бога, Копек, второй обед хороший был.
- Грешно говорить дурное про соль.
- Мы не спорим, что соль там была, а только говорим, как оно есть.
- Копек прав, - вступил в разговор пегобородый ходжам. - Картошку-мартошку какую-то в шурпу положили. Каждый плод растёт по велению аллаха либо со стороны стебля, либо со стороны цветка. А картошка-мартошка эта не поймёшь, где растёт. Как свинья выделяется среди других животных своим отвратительным видом, так и картошка не похожа на другие плоды. Она создана для свиньи, человеку вкушать её грешно.
- Правильно! Непристойно человеку есть пищу свиньи!
- А почему другие люди едят? - заспорил Копек.
- Кто ест картошку, тот ест и свинью, - внушительно ответил ходжам. - Если ты ешь свинью, - тьфу, избави господи от такой мерзости! - то должен есть и корм, которым она питается.
- Почему же мы не едим траву, которой питается овца?