- Мои… дяденька мне подарил… во сне взяли… - лепетал Сергей, прижимая к себе сапожки.
- У, волчонок! Не слышишь, бедное дитя криком извелось? - говорила матушка, насильно разжимая его пальцы. - А за то, что не дал добром поиграть больному братцу, мы их совсем Осиньке подарим. Не плачь, сердце мое, не плачь, сирота! Вот, играй на здоровье!
Сергей ушел в сени, сунулся на постель, закрылся с головой. Он не плакал. Злоба и негодование жгли сердце. Не в первый раз его обижали, отбирая то игрушку, то лакомый кусок, стоило Осипу потребовать. Но так горько еще никогда не бывало. Лежал лицом в подушку, сжимая кулаки, и шептал:
- Ужо вам, сучьи дети!.. - самое злое слово, какое знал.
Не помнил, как кончился день, - все лежал, отвернувшись к стенке. Брыкнул пытавшуюся утешать Ненилу, отпихнул ее руку, когда снова пришла с каким-то куском. Горе и обида затопили душу. Так и заснул без слез, сжавшись, как-то одеревенев.
Проснулся рано - солнце только вставало - и сразу вспомнил про сапожки. Где они? Осторожно перелез через спавшую Ненилу. Прокрался в горницу - двери в сени были распахнуты. На полу храпели девки. Сапожек не видно. Осип спал на составленных лавках, за матушкой. Наверно, они там. Зашел в ноги. Нет, не видать. Спрятали, сучьи дети…
Неслышно оделся, не обув постылые башмаки, вышел на двор. За рощей затюкали топоры… Дяденька! Ему скорее сказать!
Семен Степанович сидел в халате перед кибиткой и пил что-то черное из чашки. Филя с подносом под мышкой стоял подле.
- Что, крестник, невесел? - спросил дяденька, всматриваясь в Сергея. - Что таково рано да без мамки?
Продолжая глядеть в насупленное лицо, он притянул к себе мальчика, положил ему руку на голову и мягко провел "против шерсти", от лба к затылку. И вдруг от этого прикосновения, от знакомого запаха всегда ласковой руки Сергея как прорвало изнутри, что-то подкатило к горлу.
- Сапожки, сапожки взяли, сучьи дети! - выговорил он и повалился в колени Семена Степановича.
- Кто взял? Зачем? - спрашивал дяденька.
Но Сергей уже не мог отвечать - судорожные рыдания трясли его.
Семен Степанович отнес крестника в кибитку, уложил на свою еще не убранную постель, покрыл одеялом и, сев около, гладил по голове, повторяя:
- Полно, брат, все поправим… Полно…
Потом Филя побрякал посудой, и дяденька, приподняв Сергея, поил чем-то сладким и теплым, что они называли шербетом. Слезы перестали бежать, но Сергея все еще колотило. Его опять закутали, подоткнули со всех сторон мягкое, легкое, теплое одеяло.
- А теперь достань-ка лекарство настоящее, - скомандовал Семен Степанович. - Давай, брат, те уж Осипу оставим, ладно? Ведь ему сапожки отдали? А сии зато никому, никак…
И с этими словами на одеяло легла вторая пара красных сапожок, точь-в-точь как вчерашняя, только, никак, еще краше - на светло-синем, васильковом каком-то подбое. Потом Семен Степанович приподнял одеяло и сунул их Сергею в руки.
- Сии никому не отдадим, - повторил он, - слово даю…
От слез ли, от тепла ли или от сладостного запаха красных сапожек и ощущения, что они здесь, с ним, его собственные, только Сергей вдруг почувствовал полное успокоение, а через несколько минут веки его сомкнулись, и он блаженно заснул.
Защитник и судья. За разделом усадеб - раздел племянников
Проснувшись, услышал пониженные голоса за кибиткой, верно, около дяденькиного столика.
- Так не впервой, говоришь? - спрашивал Семен Степанович.
- Частым-часто, батюшка, - отвечала Ненила. - Сергей-то Васильевич сами завсегда поделются не то что с братцем - с ребятами дворовыми, яблочком, пирожком, - что ни есть, от всего кусить дадут. А тут не захотели уступить. И то сказать - дарят-то красной обновой впервой сроду, а обид сколько уж принято? Хоть за Гришку кучерова когда просить стал…
- Что за Гришка такой? - спросил дяденька.
Ненила рассказала, как было.
- Эко неладное у вас творится! - сказал Семен Степанович. - Да уж больше без моего ведома она человека с места не стронет. А ты скажи, отчего к Сергею такая несправедливость?
- И то гадаем, батюшка. Думаем, Сергей-то Васильевич на барина покойного лицом схожи, а они барыню крепко бивали. Да еще вон какие здоровенькие растут, а Осип Васильевич в матушку уродились и лицом и норовом, да хворые…
Дяденька сказал:
- Ну ладно. А по нонешному делу вот что: ежели и вторые Осип снова зачнет нудить, то прямо ступай ко мне, а уж я с сестрицей разберусь. Они ведь для Осипа и куплены были, да полагал малость пождать, чтоб подрос.
- Слушаю, батюшка. Заступись ты за нас, сирот.
Увидевши вторые сапожки, Осип стал было их требовать, но Ненила что-то вполголоса доложила матушке, и та в сердцах велела ей с Сергеем тотчас идти на двор - "не злить бедного дитю…".
После этого происшествия Сергей стал ходить за дяденькой, как говорится, "хвостом" - почти неотлучно. Часто они с Ненилой оставались в "таборе" и обедать, благо матушка о них не вспоминала, а варево у Фили готовилось вкусное, особенно каша с салом, называвшаяся не по-нашему - "кулеш".
- Ну, ординарец, выступать! - командовал утром Семен Степанович, давая Сергею моток бечевки, а сам беря корзинку с колышками и план.
Дымя трубкой, дяденька вышагивал по будущей усадьбе, вымерял что-то, заглядывал в план и втыкал колышки, а Сергей привязывал бечевку, натягивал, ровнял линию по его команде.
- К реке подай малость, - говорил Семен Степанович, присев на корточки и прищурив один глаз. - Ладно, вяжи. Ужо будешь лагери разбивать, вспомянешь… Хочу я, брат, все соблюсти, чтоб и потомкам твоим тут жить не противно, - между постройками пошире и вид с дороги на усадьбу приглядистый…
А на местах, которые они первыми обозначили, уже ставили людскую избушку, за ней конюшню и рядом временный навес для разного потребного при постройке и чтоб обедать "артели" в жару или в дождь. А плотники всё тесали бревна, теперь уже на барский дом, и отдыхавший с месяц Фома каждый день впрягал гнедых в волокушу, чтобы возить валуны с полей "под углы".
Только один раз дяденька рассердился на Сергея. В то утро чужие возчики выкладывали под навес привезенные на двух телегах переложенные куделей разноцветные плитки. На некоторых выступали голубые и желтые узоры - цветы, травы, - другие были расписаны человечьими фигурками, зверями, лодками на воде.
- А знаешь ли, что из них к зиме соберут? - спросил дяденька, наблюдая, как плитки ложились рядами на солому.
Сергей впервые видел такие красивые рисунки и продолжал молча сосать палец в ожидании, что дяденька сам объяснит, для чего они назначены.
- Вынь пальчик из роту, Сергей Васильевич, ответь крестному, - сказала Ненила и потянула своего питомца за локоть.
А он, как не раз уже делывал по материнскому примеру, крепко сунул няньке в бок кулаком, проговорив матушкины же слова:
- Отстань, зуда!
И вдруг ласково лежавшие на его плече дяденькины пальцы дернулись вверх, пребольно защемили ухо и крутнули раз и второй.
- Ишь ты, щенок! - сказал Семен Степанович. - Нянька ему разумное толкует, а он одну лапу еще сосет, а другой уж тиранствовать норовит!
- Что ты, батюшка! - испугалась Ненила. - Да пусть дитятко и побьет, разве меня убудет? У него и силы еще нету. Уж ты с него не взыскивай, и от матушки почасту наказан.
- Нет уж, коль хочешь мне любезен быть, так и скотину зря ударить не моги, не то что человека, - ответил дяденька и, повернувшись спиной, пустил из-за плеча облако табачного дыму.
Сергей хотел было в сердцах опять ударить няньку, да покрепче - силы у него вишь нету! За нее, холопку, ухо ему дерут!.. Но, будто чуя его мысли, дяденька круто обернулся и так насупил брови, как еще не видано было.
- Только тронь еще, я тебе зад вровень с красными сапогами доведу, - сказал он. - Или другое ухо покрепче закрутить?
Сергей собрался было зареветь, как бывало от матушкиных колотушек, но ухо уже почти не болело. Он отвернулся от дяденьки и не спеша, соблюдая достоинство, направился с пригорка. Сзади шла Ненила, а вслед им несся бодрый голос:
- Эй, Филя! Проверь-ка, на все ли печки карнизов хватит?..
И ответ:
- А может, лучше, Семен Степанович, чтоб печник разобрал? Бою-то, видать, нету.
- Чудеса! С барином будто с ровней! - бормотала Ненила.
Идти с утра на пригорок над Ловатью стало так привычно, что на другой день Сергей, выйдя с нянькой с матушкиного двора, не задумываясь, повернул в ту сторону, где тюкали топоры.
Семен Степанович сидел с трубкой на своей скамеечке. Он уже отпил кофей и заканчивал приказ стоявшему перед ним старосте:
- А бабам вели, чтоб нонешнее лето заместо грибов и ягод мох на конопатку носили… - Дяденька повернулся к Сергею: - Здорово, крестник! Идем-ка поглядим, как Филя будущие печки в ранжир разложил… - Семен Степанович оперся на плечо мальчика и направил его к навесу. - И запомни, любезный, что нельзя человека бить оттого только, что тебе захотелось, особливо ежели он тебе сдачи дать не может - слабее тебя или не смеет… Сладко ль тебе приходилось, когда тебя матушка бивала? И каково придется, ежели я бить зачну? Видал ли, чтоб я кого ударил? Ударить позволительно, лишь чтоб остановить несправедливое, чтоб слабого от сильного оборонить. Понял?
- Понял.
- Запомнил? Я повторять не люблю.
- Ага.
- Тогда гляди сюда.
Под навесом на соломе рядами лежали изразцы. Выпуклые цветы - с цветами, ягоды - с ягодами, звери и птицы из двух плиток - голова с туловом. И отдельно от них - плоские, подобранные по цветам голубых, коричневых рисунков на белом поле.
- Ну, как ты вот этакого зверя назовешь? - спросил дяденька, указывая на один изразец.
- Вроде свиньи, только нос долгий.
- То зверь заморский, слон называется и ростом с избу бывает. А вот тут людишки и подписано: "Индейской народ". Слышал про такой? Вот мы русские, есть еще турки, с которыми я воевал, пруссаки - и с ними я тоже малость подрался, когда молодой был, есть еще шведы - они под Нарвой твоего прадеда убили, - те все народы в соседних землях живут. А индейцы далеко, за морями, и совсем на нас не похожи, лицом темны, и видишь - мужики и бабы в юбках… А тут цветок и надпись: "Дух его сладок". Который человек грамоте знает, тот все посмотрит и прочтет. Вот я Филю своего обучил, и он тут все мог вчерась разобрать.
- Вырасту - тоже выучусь, - сказал Сергей.
- Сам не выучишься, а за науку матушке надобно деньги учителю отдать. Станет ли тратиться? Разве я даром выучу. Хочешь?
- Хочу…
- Ладно. Нет у нас букваря, да мы без него ухитримся…
Так началось Сергеево учение. Вместо грифельной доски служила посыпанная песком площадка перед кибиткой. Сначала Семен Степанович, потом крестник заостренной палочкой чертили на песке буквы и, уже вытвердив, шли отыскивать их на изразцах. За каждую накрепко выученную букву Сергей получал горсть изюма. Через месяц он знал их все и начал постигать склады. Но тут кончился сев яровых, все ступинские крестьяне взялись за барскую постройку, и дяденьке стало не до ученика.
Теперь только старики да малые ребята оставались по дворам. Плотничали более двадцати мужиков, другие копали ямы под фундаменты. Бабы и девки уходили с зарей "за болото" и приносили огромные вязки мха.
Однажды Сергей услышал, как дяденька наказывал Фоме назавтра рано ехать в Купуй - везти попа с причтом освящать закладку домов. И тут же велел Нениле предупредить матушку, что нынче, попозже, будет к ней. На взгорке шла такая суета, что и Сергей побежал с нянькой раз все равно дяденька придет в деревню.
Услышав эту весть, матушка ахнула и закричала на девок, чтоб живо подали гребень, зеркальце да грели воду - мыться ей и мыть избу, чтоб стряпуха резала и щипала кур да варила с ними лапшу. Поднялась ужасная кутерьма, как и в прошлый раз, только Осип орал, кажись, еще громче.
Дяденька пришел с трубкой-чертежом под мышкой. Приглашенный сесть, он мигнул крестнику на лавку рядом - садись, мол, сюда.
- Вот, сестрица, принес вам посмотреть брульон - как думаю разместить дома и службы, - начал Семен Степанович.
- Зачем же, братец, утруднялись? Что ни сделаете - все хорошо будет, - как в первом разговоре, поддакнула матушка.
Но Сергей видел, что она не в духе, - рот кособочился, как бывало перед затрещиной ему или кому из дворовых.
- Однако извольте послушать, - настаивал дяденька. - Ежели б на прежнем месте, по старому плану, то и говорить нечего, а раз иначе, то надобна апробация. Ведь вам жить, бог даст, не год, не два, - и начал раскатывать на столе чертеж.
Но матушка туда не взглянула.
- Постройка - дело не женское, - молвила она. - Но старое место, по мне, куда лучше для жилья - недаром его деды-прадеды ваши облюбовали.
- Деды-прадеды и грамоте не умели, а что в том хорошего? - возразил Семен Степанович. - И потом, сестрица, я в прошлый год еще вам докладывал про новое место. Оттого туда и лес и камень навожены - как теперь перерешать?
Матушка пуще скривилась:
- А я вот раздумалась, что раз двумя домами жить, то мне лучше по-старому строиться. В затишке, в низинке. А холопье дело перевезть все, куда наша воля будет.
- Помилуйте, сестрица, теперь каждый день на счету - ведь нельзя и мужичье хозяйство рушить! Сейчас не возить туда-сюда, а строиться надобно. И потом, рассудите: ладно ли будет вам на том месте есть да почивать, где брат Василий живот скончал? Каково будет про то вспоминать по сто раз на дню?
- От прежнего места несколько отступить надобно, - не сдавалась матушка - На нем на самом я опосля часовенку срубить прикажу, чтобы плакать в ее ходить, вдова неутешная…
Дяденька еще сказал, что ежели по ней, то надобно и бань, и конюшен, да и мало ль чего хозяйственного вдвое строить, но матушка стояла на своем. Когда же Семен Степанович встал, чтобы уходить, вновь заговорила сладким голосом:
- Я, братец, только на ваш спрос осмелилась… А ежели прикажете, я из вашей воли не выйду. Но в березняке, на юру, мне одной в дому жить никак не способно… Лучше избу простую срубить велите мне, горемычной, на старом месте.
Дяденька свертывал свой план и, не глядя в ее сторону, сказал Сергею:
- Вот, крестник, думал соседями ближними соделаемся, а выходит, будешь опять ко мне гостем.
На эти слона матушка прямо зашипела злостью:
- Ах, братец, вы об ём все! Да пусть хоть вовсе к вам с дурой нянькой переселится! Никто тут про них тосковать не вздумает. Мне с хозяйством вдовьим да с Осенькой хворым хлопот предовольно.
- Что ж, будь по-вашему, - ответил Семен Степанович, смотря на нее, как показалось Сергею, еще сердитей, чем на него после тычка Нениле. - Пусть Осип при вас растет да лелеется, раз хвор да слаб, а я хоть Сергея обучу кой-чему в службе полезному. Непейцыны всегда по военной шли, так и воспитывать сызмала не по-вашему надобно… Но уж прошу, - тут дяденька заговорил особенно раздельно, - чтобы попятного хода не случилось. Будет при мне до службы жить, то и все имение свое ему откажу, а Василия половина Осипу целиком пойдет. А вздумаете Сергея от меня отымать, то как бог свят - не видать ему копейки моей, и придется вам ту половину поровну меж обоими сыновьями разделить. За тем наблюду я весьма рачительно, как дядя и опекун, - словом, Осипа своего сами тогда обделите.
Сердито сопя в усы, дяденька взял свою шляпу и, не слушая, что еще говорила матушка, вышел. Сергей шмыгнул следом.
- Ладно, что надумал два дома рубить! - бурчал, шагая по улице, Семен Степанович. - Хитра, да и я не прост. Желает, вишь, под одной крышей. Нет, матушка, слава богу, раскусил тебя вовремя…
Сергей едва поспевал рядом, соображая, не лучше ль отстать. Такого сердитого дяденьку еще не видывал. Но тот вдруг приостановился, привлек его к себе и сказал:
- Выходит, ради тебя одного я весь сыр-бор затеял? Карьер порушил, полк бросил, в дыру глухую забился… Не велика ль цена за одного сорванца?..
В новом доме. Вахмистр, отпущенный "на свое пропитание"
Вот как случилось, что в Ступине на концах деревни в шестнадцать дворов выросли две барские усадьбы. В одной, на старом месте, водворилась с покрова матушка с Осипом, пятью девками и тремя семьями дворовых, а в другой, над Ловатью, на месяц позже, - дяденька с Сергеем и при них Филя, Фома и Ненила.
Дома были невелики: в матушкином - четыре барских покоя и девичья, а в дяденькином - два покоя ему да один Сергею с Ненилой. Соответственно людских изб на старой усадьбе срубили две, а на дяденькиной так и осталась одна, с которой начиналась постройка.
Приехав освящать новое жилье, купуйский благочинный сказал Семену Степановичу:
- Почто толико малые соты себе уготовали? Уповали некоторые окрестные особы, что девицу из оных семей браком осчастливите и полковницей наречете.
- Допрежь женитьбы надобно, батюшка, обзавестись кой-чем, окроме стен да чина, - отвечал дяденька, посмеиваясь.
- А на что ж приданое от веку положено? - не унимался иерей.
Трое ближних соседей, позванных в тот день обедать, убедились, что действительно в доме есть пока одни стены. Новосельную трапезу накрыли на столах, сбитых на скорую руку из тесу. До морозов срубили еще из оставшегося лесу баньку, на спуске к реке, а потом всю зиму в теплых сенях дяденькиного дома работали два плотника - ладили по его указке лавки, столы, стулья, большую часть которых уносили в матушкину усадьбу. В свободное время к плотникам пристраивался Филя; он помаленьку учился их делу - строгал обзаведение своей с Фомой избушки. Так и вошла эта зима в память Сергея запахом смолистых стружек, слышным за дверью шорханьем рубанка, постукиванием деревянного молотка по нагелям, легкими шагами лапотных ног вокруг верстака.
Дяденька три раза по зимнему пути ездил во Псков, гостил но неделе у какого-то своего, как говорил, "однокорытника". Сергею, кроме пряников и черносливу, он привез грифельную доску и сильно потертый глобус, а себе книг и портрет Петра Великого в рамке под стеклом. Книг и летом в углу кибитки лежало десятка три, привезенных с Дуная, а к концу зимы стало столько, что плотники сделали для них полку. Поговорив с утра со старостой, пройдясь с ним по усадьбе, по деревне, Семен Степанович с час занимался с Сергеем, диктовал ему слова и цифры. Потом искали на глобусе части света, главные моря, горы. После этого Сергею разрешалось бежать на двор. Дяденька запретил Нениле ходить за барчонком по пятам, наказал только наведываться к тому месту, где он играет с ребятами.
К матушке они с Ненилой ходили не часто, да и незачем было - там не замечали появления старшего сына. Войдя в чистую горницу, где барыня сиживала за рукоделием, окруженная служанками, Ненила стаскивала с Сергея верхний кафтанчик и сажала на лавку у двери, а сама шмыгала в девичью. Послушав капризных выкриков Осипа, того, как матушка бранит Анисью, надышавшись спертым воздухом, Сергей тихонько устремлялся за нянькой, чтоб скорее выбраться на заднее крыльцо и бежать в дяденькину усадьбу.