Именно слишком рьяно подавшись вперед над одной изгородью, Сергей полетел кувырком с седла. Земля уже оттаяла, и он только ушиб колено о подвернувшийся камень. Стараясь скрыть боль, тотчас вскочил, поймал повод, подвел Карего к злополучной изгороди, влез на нее и снова оказался на коне. Дяденька молчал, наблюдая, что будет делать ученик, а когда Сергей разогнал Карего и взял-таки препятствие, сказал:
- Схоже, как я при Кагуле с коня летел. Только не оттого, что оплошал, как ты, - зачем шенкеля расслабил? - а в голову моему коню пуля турецкая угодила. Разом он на колени сунулся, я через шею да на брюхо. Бросились на меня три янычара, видят - офицер. Тут бы мне верный конец, да Моргун на них с великой фурией налетел. Одного разом срубил, с другим затеял стукотню клинками, а третий выпалил из ружья с подсохи, сорвала та пуля Ермошину шляпу, а сам турок тыл показал.
- Кто ж такие янычары, дяденька?
- Отборная пехота турецкая, вроде гвардии ихней.
- А что такое гвардия?
И начался новый рассказ о стоящих в столице гвардейских полках, о том, что в одном из них, Измайловском, с детства числились отец Сергея и сам дяденька, об отличии этих полков от армейских, о школах при них для дворянских недорослей, подготовляющих офицеров, потому что много ли можно выпустить из двух-то кадетских корпусов?..
…За этим годом пролетели еще два, так на него похожие для обитателей усадьбы на Ловати, что позже, вспоминая детство, Сергей слил их в единое, такое счастливое для себя время.
На большой дороге. Нарочный с важным известием
В мае, в пятую годовщину смерти брата, Семей Степанович собрался на кладбище в Купуй и взял с собой Сергея и Моргунова. Под седло прошлый год выездили буланую пристяжную, на которой ехал вахмистр. Отстояли обедню, отслужили панихиду. На обратном пути вскоре за селом догнали десятка три крестьянских подвод, груженных чистыми тесовыми ящиками.
- Что везут, дяденька? - спросил Сергей, никогда не видавший такого длинного обоза.
- А вот сейчас, пожалуй, увидим, - отвечал Семен Степанович, указал вперед плетью.
Там, на крутом подъеме большака в гору, остановился скривившийся воз, около которого суетились люди. Когда подъехали ближе, оказалось, что у телеги сломалась задняя ось и два ящика, разорвав охватывавшие их веревки, свалились на дорогу. С одного соскочила крышка, и сквозь солому виднелась золоченая фарфоровая посуда. Возник с товарищами снимали остальные ящики с телеги и относили на обочину.
Одновременно с тем, что Семен Степанович и его спутники поравнялись с покосившейся телегой, сюда же от головы обоза прибежал пожилой человек с бритым лицом, в господской шляпе и кафтане с пелериной. Он с ходу ударил по уху возчика и начал ругать его за плохую увязку, за то, что не смотрел на дорогу, не бережет барское добро. И при каждом обвинении все бил по носу, по губам, по щеке. Русые усы и борода крестьянина пошли кровавыми пятнами, но он не оправдывался, только моргал глазами и между ударами кланялся.
Сергей посмотрел на дяденьку: неужто не выручит? Семен Степанович круто повернул своего вороного к телеге.
- Чей обоз? - начальственно спросил он, почти наезжая на человека с бритым лицом.
- Его превосходительства господина генерал-майора Михельсона, - отвечал тот, глянув на орден и обшитый галуном камзол Семена Степановича, после чего вновь повернулся к мужику: - Я тебя научу, печная сажа, за господское добро радеть!
Опененная морда дяденькиного жеребца снова надвинулась на плечо кафтана с пелериной.
- Разве в Невельской вотчине Иван Иванович уж и дом построил? - спросил дяденька.
- Строим сейчас, выше высокоблагородие, - отвечал бритый. - А вы изволите знать нашего генерала?
- Не один год вместе служили. А человека ты, друг любезный, зря уродуешь. По такой дороге диво, что одна только ось лопнула.
- Как же зря-с? По его нерадивости, может, посудины перебились, которых он и весь с требухом не стоит. А с кого генеральша взыщет? С меня-с! Ей по реестру подай, что в Питере принял, а то и шкуре твоей снова расти. Что про ось докладывай, про дорогу, - все без внимания…
- Аль строга? - спросил дяденька.
- Люта! - замотал головой бритый. Он вытер окровавленную руку о кафтан. - Прощенья просим, выше высокоблагородие. - И крикнул носившим ящики крестьянам: - Легче спущайте, пентюхи! Да новую ось скорее тешите, не ночевать тут!
Дяденька, а за ним Сергей с Моргуном тронули коней.
- Плохо, брат Ермолай, когда без души господа душами владеют, - сказал Семен Степанович. - В самую страду тащись-ка в Питер, вези оттуда господские цацки. А и дом-то, вишь, еще строят. Чего по зимней дороге не свезти? Прихоть бабья!..
- За Пугача, выходит, вотчина пожалована, ваше высокоблагородие. Сколько душ-то? - спросил Моргун.
- Сказывали, будто тысяча, да чин генеральский, минуя бригадира, да орденов два, да червонных знатное число.
Моргун, дернув поводом, заворчал на буланого:
- У, мухоеданин! Куда башку воротишь, неслух, не в тарантас впряжен! - И снова обратился к дяденьке: - По мне, ваше высокоблагородие, всем жаловай за службу, окроме людей. Как же выходит? Народ бунтует, оттого что господа его, как творог, жмут, а тут новых крепостных наделают, и опять они, глядишь, бунтовать зачнут от той жизни…
- Первое, Ермолай, бунтовали не одни крепостные, а и заводские, и казаки, и башкирьё. Всем, видать, по сладко пришлось. А второе, за такие речи знаешь как по головке гладят?..
- Так я вам одному. Каждый день бога благодарю, что не ходили туда полком. И награде за свою кровь не обрадуешься.
- Молчи лучше, дурья башка!
- И то молчу, ваше высокоблагородие…
Уже показались крайние избы Ступина, когда повстречали пятерых нищих слепцов. Предводимые зрячим подростком, они прытко шагали, каждый держась за подол армяка шедшего впереди товарища и слегка трогая палками тропинку, протоптанную вдоль большака. Еще издали затянули что-то протяжное - верно, мальчик сказал, что едут господа, - а когда поравнялись, то разом повернулись к дороге, пали на колени и, скинув колпаки, протянули вперед, продолжая голосить заунывно и неслаженно.
Дяденька, сдержав коня, подал Сергею монету:
- Брось в шапку малому. - Потом громко: - Гривна на всех!
Слепцы прервали пение и забормотали:
- Спаси тя Христос… За здоровье твое помолимся, отец родной…
Мальчик, к которому подъехал Сергей, был бледен и грязен. Из засаленного ворота поднималась тонкая шея в красных пятнах, тусклые глаза неподвижны, - верно, и он видел не совсем хорошо. Но Сергей смотрел только на него - лица взрослых с раздутыми веками, гноящимися глазницами казались еще ужасней.
- Спасибо, барин хороший! - сказал мальчик нараспев.
- А не служивые ли люди едут? - спросил высокий слепец, стоящий вторым от поводыря.
Сергей посмотрел на него. Этот был, пожалуй, страшнее всех - кровавые пустые глазницы без век и бровей, а все лицо в мелких черных точках.
- Служивые, - отозвался Моргун. - А ты из нашего брата?
- Шашнадцать годов в антилерии канонером состоял. - Слепец поднялся на ноги. - Монету за немцов имею. - Он полез за пазуху и вытащил веревочку, на которой вместе с медным крестом висела серебряная медаль, такая же, какие носили дяденька и Моргун. - А потома взорвался яшшик пороховой…
Полковник и вахмистр, как по команде, полезли в карманы.
- Поворачивайте, убогие, назад, версты две всего идти, - сказал Семен Степанович, - накормят досыта, в бане выпарят.
- Не могём, ваше благородие, - отвечал бывший артиллерист. - К сроку во Псков поспеть надобно. Тамо праздник престольный в соборе. А на усадьбе твоей и то барыня нам пирогов надавала, спаси ее бог и с сынком вашим, Осипом звать…
В этот вечер дяденька говорил Сергею:
- Не то дурно, брат, что человек изувечен, - любое дело не без несчастья, - а что заслуженный солдат наравне с бродягами милостыню просит… Видел бы он, - Семен Степанович ткнул пальцем в портрет царя Петра, - не похвалил бы преемников за такое неустройство.
В июле из Пскова опять прискакал верховой в зеленом мундире. На этот раз он вынул из сумки и подал полковнику не казенный пакет с печатями, а свернутую треугольником записку. Прочтя ее, дяденька оживился чрезвычайно.
- Ну, душа Ермоша, радуйся! - воскликнул он. - Пишет Алексей Иванович, что в Могилев на формирование нового полка идут наши два эскадрона под командой Полторацкого. Сейчас они во Псков только пришли и будут там дневать… То есть, следственно, нонче днюют, раз письмо вчерась писано. А завтра выступят по нашему тракту и в субботу здесь заночуют. Понял? Своих увидим! Надобно встречу им устроить, обед всем, ужин, а офицерам и ночлег удобный. Одним словом, завтра чуть свет езжай с Фомой в Невель, привези две бочки водки, вина игристого дюжины три и еще разного, чему реестр сейчас напишу. А ты, Филя, старосту мне зови. Столы про всех драгун надо поставить, чтоб угостить по-людски. Тёс для обшивки дома приготовлен - вот и послужит. А тебе, Ненилушка, как курьера покормишь, - пробежать по деревне, у баб холстов собрать, чем столы застелем заместо скатертей…
Семен Степанович стал перечитывать письмо и сказал Сергею:
- А в конце и до тебя, крестник, новость весьма важная. Получил Алексей Иванович от бригадира Милованова цидулу, что определит тебя в корпус сей осенью. Так что отпразднуем рождение, стукнет тебе одиннадцать, и повезу в Петербург, в кадеты. Военный мундир наденешь уже с полным правом и, бог даст, до старости.
В тот вечер Сергей долго не мог заснуть: Петербург, кадеты, мундир… Слушал и разговор, что шел в соседней горнице:
- Плохо, что придется каждому драгуну со своей плошкой за стол садиться, да где двести тарелок взять? И еще, знаешь, не оказалось бы с офицерами в обозе барынь каких. Куда их поместим? К сестрице названой? Нечистотой навек острамит…
Что отвечал Моргун, Сергей не расслышал.
- Но хотя ничего не заимствуем, - заключил Семен Степанович, - однако на обед пригласить всё надобно и с Осипом…
Утром на дворе застучали топоры. Плотники по указке дяденьки ставили столы и скамейки. Потом он выбирал с Филей, где разбить "кибитку" на случай, если уступит дамам свои горницы. А через два дня ранним утром Сергей увидел у крыльца трех дюжих драгун в выцветших синих мундирах, державших в поводу высоких гнедых коней, которые от пота казались вороными. На запыленных лицах квартирьеров сверкали белки и зубы. Дяденька и вернувшийся из Невеля Моргун угощали их водкой. Ненила подносила закуску - солонину, лук, сало.
- По избам будешь ставить или лагерь разбивать? - спросил Семен Степанович.
- Ежели место подходящее да дров под котлы сыщем… - начал старший квартирьер.
- И место, и дров, и что в котлы класть - все будет, - перебил его полковник. - Сведи-ка их, Ермоша, на выгон.
Драгунский праздник. Пора в путь
Около полудня дяденька с Моргуном в полной форме и Сергей, тоже в драгунском кафтане, выехали навстречу эскадронам. Семен Степанович был молчалив и явно волновался - сидел на коне подобранно и все смотрел вперед по дороге, нет-нет поправляя на ощупь кисти поясного шарфа, орден, шляпу.
Проехали уже с час, когда впереди, в версте, на излучине большака увидели выезжавших из перелеска всадников. Четверка за четверкой маленькие фигурки как бы плыли в дорожной пыли. И вдруг оттуда ветер донес обрывок песни.
- Ермоша, наши! - упавшим голосом сказал дяденька. - Ах ты господи! Смотри - наши, наши ведь!.. Поют…
- Наши, ваше высокоблагородие, - хрипло отвечал Моргун.
И, разом выпустив коней, поскакали навстречу. А там тоже их заметили и, отделясь от строя, по дороге понеслись двое и за ними еще двое. Передний, толстый краснолицый всадник, лихо осадил коня, не доезжая Семена Степановича, и, сорвав шляпу, взмахнул ею. Скакавший за ним загорелый усач на белом копе ухмылялся во весь рот и приветственно поднял блестящую медную трубу с красными кистями.
- Репортую вашему высокоблагородию!.. - начал с одышкой толстяк, но дяденька, подъехав вплотную, обнял его. - И то верно, Сенюшка… - продолжал он после троекратного поцелуя. - Брат Ермолай, здорово! А кто же сей юный драгун?
- Крестник и племянник мой - люби и жалуй. Здорово, Самсонюк! - отнесся Семен Степанович к трубачу. - Жив, слава богу?
- Здравствуй, ангелок! - обнял и Сергея толстяк, подставляя для поцелуя влажную щеку. - А сии юноши, - указал он на двух подъехавших молодых офицеров, - представляю твоему высокоблагородию, суть прапорщики, что прибыли в полк уже без тебя.
- Здравствуйте, господа, - сказал дяденька. - Милости прошу ко мне в деревню. А где же Фенш? Алексей Иванович писал, что и он с тобой идет…
- Фенша будто не знаешь? Во Пскове в трактире в карты режется. Клялся, что нынче догонит… Однако встань-ка ты со своим штабом в сторону, а мы мимо тебя парадом пройдем. Господа офицеры, по местам! К церемониальному маршу!
- Не много ли чести? - спросил дяденька, заметно краснея.
- Много?! Молчи уж! - И, повернув коня, Полторацкий поскакал навстречу эскадронам.
Вот остановились. Вот Самсонюк и второй трубач вскинули к губам трубы, встряхнув кистями, и заиграли такой сигнал, какого Моргун никогда не напевал. Вот сверкнули разом обнаженные сотни сабель, и эскадроны двинулись снова.
И мимо застывшего на краю дороги Семена Степановича, подровнявшись и повернув к нему головы, ряд за рядом, капральство за капральством, стали проезжать потные, запыленные, но явно веселые драгуны, кивая, улыбаясь ему и Ермолаю.
- Вон Никитенко! Здорово, старый! - говорил дяденька радостно. - А вот Кубышка! Ох, и ты жив, забубённая голова… Белкин-то какой сивый стал!.. А Егоров все на коротких стременах, пес ему в печенку! Видал, Ермоша?
- А вон Мишка Гольцов, ваше высокоблагородие, помните, что рыбу исподними наместо невода на Дунае ловил…
Прошли. Потянулись телеги с котлами, мешками, офицерские двуколки с кожаными кибитками. Нет, барынь не видно…
А толстый Полторацкий уже возвратился и зовет Семена Степановича стать во главе эскадронов. Так и прошли по деревне до выгона, лежавшего между ней и усадьбой дяденьки, где строй мигом рассыпался, только офицеры поехали дальше к дому.
В этот день солдаты ели по своим капральствам. В лагерь, где уже выстроились выбеленные солнцем палатки, пригнали двух бычков да пяток свиней. Офицеры обедали и ужинали у дяденьки. Много пили, целовались, пели песни, ходили в баньку и рано полегли спать - майор у дяденьки, прапорщики в войлочной кибитке.
А на второй день, в воскресенье, был устроен на выгоне настоящий конный праздник. Полторацкий с утра ездил приглашать матушку. Она прибыла разодетая, нарумяненная и восседала с Осипом в купленном прошлый год голубом тарантасе, запряженном ожиревшими лошадками. Вокруг стояли офицеры, дяденька с Сергеем и Моргуном, ступинские дворовые и крестьяне.
Участвовали в празднике не все драгуны, а только шестьдесят всадников.
- Больше место не позволяет, - пояснил Сергею Семен Степанович.
Сначала прошли мимо начальства шагом и рысью. Сегодня все было не то, что на походе. Выкупанные, отдохнувшие лошади блестели, выбритые всадники в выколоченной одежде, со сверкающей амуницией и оружием щеголяли выправкой.
Потом разделились пополам и, став по сторонам выгона, понеслись друг на друга с обнаженными саблями, но не сшиблись, как, трепеща, ожидал Сергей, а только, по разу скрестив звякнувшие клинки, проскакали на те места, где только что стояли их товарищи и, там повернули вновь фронт к фронту, чтоб повторить маневр. После того двадцать всадников ездили по кругу и вереницей пересекали его или все разом делали поворот назад и, возвратившись на места, продолжали движение в обратную сторону, сохраняя меж собой ровную дистанцию. Потом десять всадников на полном карьере срубали ивовые прутья, вставленные рядами в деревянные стойки, и, наконец, три драгуна перерубали слепленные из глины шары так чисто, что поднесенные на показ господам их половинки блестели влажной гладью там, где прошла сабля.
Все маневры производились по звуку трубы Самсонюка, стоявшего рядом с дяденькой. И хотя он деликатно отворачивал от господ сверкающее жерло, но матушка все же затыкала уши, закатывала глаза, даже слегка вскрикивала.
"Нарочно кривляется", - недобро думал Сергей. Но тотчас забывал о ней. За выгоном на фоне белых палаток стояли стеной также смотревшие драгуны. Их синие с красным мундиры и загорелые лица, подчиненное строгому ритму мелькание всадников на рослых гнедых копях и переливчатые звуки трубы - все было так прекрасно, что Сергей не помнил себя от восторга.
За праздничным обедом он сидел рядом с дяденькой, дальше майор Полторацкий, за ним - маменька с Осипом, рядом - молодые офицеры и, замыкая круг, капитан Фенш. Он прискакал прошедшей ночью и оказался развеселым немцем, без умолку произносившим тосты и комплименты, сравнивая маменьку то с розой, то с Венерой. А когда обед кончился, под бубен и пение драгун пустился плясать молдаванский танец "джок", похаживая в котором туда-сюда, очень походил на ручного медведя. Дяденька хотел показать Феншу, как надо плясать, но у него вышло не лучше.
На другой день эскадроны ушли, и о празднике напоминали только горелые проплешины от костров да выбитая копытами трава на выгоне. По пролился дождь, другой, и все зазеленело по-прежнему…
Лето перевалило на осень. Началась молотьба. Однажды Семен Степанович сказал Сергею:
- Надо мне, друг любезный, к матушке твоей сходить, сказаться, что через месяц в корпус тебя отвезу. Хочешь - со мной ступай, хочешь - дома останься.
Сергей не пошел - что хорошего слушать их разговор? То ль дело новая игра свайка, которой выучил его недавно Моргун.
Возвратившись, дяденька сказал с усмешкой:
- Ну, брат, вышла оказия. Удружил я матушке твоей! - И на вопросительный взгляд крестника продолжал: - Насчет тебя она, понятно, согласна - увози хоть на край света. А вот Осип возлюбленный - дело иное. Только услышал, что в корпус поедешь, офицером станешь, как кинется ко мне, как заверещит бараном: "И я! И меня! Я хочу! Мне нужно! Возьмите!" Я было - что рано ему. Так с красноречием Демосфеновым: "Смотрите, я росту какого, и силу руки попробуйте. А насчет науки много ль я от братца отстал?" Я отказал еще - он в слезы. Так и ушел, оставил его закатываться, а матушку кудахтать: "Ох дитё, ох не крушись! Хочешь пряничка медового?" Как же, нужен ему пряничек! Она, верно, думает, что, попроси Осип еще, опять откажу. А я сумлеваюсь… Конечно, возиться с таким кладом не больно охота, но ведь тоже кровь родная, и сирота. Мне ль ему в учении не помочь? Может, один случай от матушки оторвать. В другой раз для него одного в Питер не потащусь…
Семен Степанович походил по комнате в задумчивости.
Сергей ревниво соображал: "Все, что было получше, ему искони отдавали, и что мне хорошее наконец выпадает, тоже ему достанется. Да разве он гож в товарищи? Авось матушка осилит…"
- Сколько ему лет? - спросил дяденька.
- В ноябре десять стукнет.
- Возраст пригодный. Его, я чую, драгунский праздник вскипятил… Ну, как скажешь, брать его с собой?..
- Не знаю, - ответил, потупясь, Сергей.
Он не мог сказать дяденьке: "Берите!", когда всей душой не хотел этого.