- Опять бабские разговоры! - прикрикнул на него председатель райисполкома. - Если не разрешит, свяжи её и прихвати с собой! - засмеялся он. - Смотри, чтобы не позже двух!..
Секретарша, на протяжении всей этой сцены не проронившая ни слова, глубоко вздохнула:
- Как бы эта женщина и в самом деле не подожгла себя.
- Нет, милочка, жизнь слишком соблазнительная вещь! - Ханов уселся на своё место. - И потом, женщина, которая на самом деле хочет умереть, не станет оповещать об этом весь мир… Ну, что там ещё? - вопросительно посмотрел он на секретаршу.
- Больше ничего особенного, товарищ Ханов. Разве что это. - Странно потупившись, она вырвала из блокнота листок и протянула ему. - Просили позвонить.
На бумажке не было ничего, кроме номера телефона. Вероятно, этот номер был хорошо знаком Ханову, потому что он без лишних слов положил листок в карман и сразу перевёл разговор.
- Пить хочется. Как там, верблюжий чал ещё не привезли?
- Привезти-то привезли, только он ещё, наверно, не охладился.
- Налей хоть тёплого.
Секретарша открыла холодильник, стоявший у левой стены кабинета, осторожно вытащила оттуда большой, литров на пять, глазурованный кувшин, над горлышком которого пузырились сливки, достала с полки бокал и уже собралась его наполнить, но тут Ханов легко поднялся с места и сказал:
- Я сам, а ты иди, занимайся своими делами.
Он наполнил поллитровый бокал и залпом осушил его, потом повторил эту операцию, глубоко вздохнул и вытер рот. Видимо, шипящий и пенящийся кислый чал ударил ему в голову. На глазах у него появились слёзы.
- Вряд ли есть на свете напиток, который может сравниться с чалом! - сказал он сам себе и взялся за телефон. - Ханов говорит… - сообщил он, когда ему ответили. - Ты, что, глухой, что ли? Ханов!.. Агаев есть?… Это ты? Что-то голос у тебя изменился? Никак, работы выше головы… Отчёт закончили? Если закончили, оформляй побыстрее и сдавай… Кажется, ты и в самом деле стал туг на ухо. Я говорю, быстрее сдавай!.. Что думаешь делать завтра?.. Что?.. Зря! Ревизорам ходить в гости не рекомендуется. Вот так! А у тебя нет желания вырваться в пустыню и проветриться?.. Что же, если попадётся добыча, зацепим и её. А?.. Да, у нас время постоянное. Часа в два выедем… О патронах не беспокойся. Водка и хлеб с тебя, патроны с меня!.. А? Нет, нет, больше никого не возьмём. Во-первых, тот твой человек своему рту не хозяин. А во-вторых… Есть у меня одно секретное дельце к тебе. Короче говоря, тут третий - лишний! Понятно? Ну, если понятно, ровно в два выходи из дому!
Положив трубку, Ханов вызвал секретаршу:
- Чары здесь?
- Сидит, ждёт.
- Пусть заходит!
У Ханова было две персональные машины - "Волга" и "газик". На "Волге" он ездил только по городу, а на "газике" - в колхозы. Обе эти машины обслуживал один водитель. Это был высокий смуглый парень, недавно вернувшийся из армии. Звали его Чары. Ему только что пошёл двадцать второй год.
Нелегко быть шофёром у такого капризного начальника. До Чары у Ханова за год сменилось четыре водителя, потому что он совершенно не терпел от подчинённых слова "нет". Приказывал ли он в полночь - "поехали", говорил ли на рассвете - "гони!", надо было отвечать "есть, хозяин!" и нажимать на газ. В этом отношении Чары ему понравился. Когда бы ни собрался Ханов в дорогу, Чары, как осёдланный конь, всегда был наготове.
Принимая его на работу, Ханов обошёлся без обычных в таких случаях наставлений: мол, не гоняй налево, заботливо ухаживай за машиной и т. д. Окинув беглым взглядом парня с ног до головы, он ограничился тем, что сказал:
- Будешь держать язык за зубами - не обижу!
И без того молчаливый парень не понял, куда клонит Ханов. По правде говоря, он и вообще-то не утруждал себя подобными вопросами, а потому лишь согласно кивнул.
Вошедшего Чары Ханов встретил приветливо.
- Сегодня, Чары-хан, я ещё не успел осведомиться о твоём самочувствии. Ну, как настроение?
Когда председатель райисполкома к концу дня спрашивал у водителя о настроении, это означало, что он намерен ночью отправиться в пустыню на охоту.
Чары только улыбнулся и ответил:
- А что, настроение неплохое, Каландар-ага.
- Молодец! - сказал Ханов и похлопал парня по плечу. - Когда я стану президентом республики, ты будешь водить мою "Чайку". Именно "Чайку"! - Хоть это и была шутка, но шутка человека честолюбивого, в душе мечтавшего о высокой должности. - А пока обойдёмся тем, что имеем. Итак, на рассвете выедем. Надеюсь, нам не придётся посреди пустыни заводить разговор о горючем. Бери побольше. А то войдём во вкус, и дорога окажется длиннее обычной. Да, а как у нас с патронами? От того раза что-нибудь осталось?
- Можно считать, ничего не осталось.
- Тогда отправляйся сейчас же в охотничий магазин и возьми десятка два коробок.
- Если только дадут… Говорят, в городе с патронами туго.
- Кому же дадут, если не тебе? В случае чего на меня сошлёшься. И возьми побольше дроби - нулевой и первого номера. Вдруг попадутся джейраны! Понял?
- Понял, - ответил Чары и собрался уходить.
- Ну-ка, постой. Думаешь, те дружки дадут тебе патроны бесплатно? - Ханов достал из кармана деньги и протянул Чары три десятки. - Бери на все. Лишние не помешают.
- Когда за вами заехать?
- Как всегда.
- Ровно в два буду у ваших дверей, - сказал водитель и ушёл.
До конца рабочего дня оставалось не менее двух часов. Но председатель исполкома покинул свой кабинет.
- Если меня спросят, - бросил он на ходу секретарше, - скажи, что я теперь буду только в понедельник.
Хотя Ханов жил неподалёку от исполкома, он обычно проделывал этот путь на машине, развалясь на заднем сиденье "Волги", скрытом от посторонних глаз голубой шёлковой занавеской.
Но сегодня, отправив Чары в магазин, он вынужден был пойти пешком. Неторопливо шагая по тенистому тротуару, Ханов машинально кивал знакомым, думая о самых разных вещах - о Тойли Мергене, о предстоящей охоте, о джейранах, наконец, о ревизии в "Хлопкоробе" - и не заметил, как добрался до дома.
Ханов рывком отворил калитку, и мгновенно где-то в глубине двора, заросшего фруктовыми деревьями, залаял огромный пёс.
- Ты что же, хозяина не узнаёшь, дурак! - прикрикнул он на смущённо притихшую собаку и вошёл в дом. - Шекер! Ау, Шекер! - кликнул он жену.
Шекер, которая обычно выбегала ему навстречу, едва только начинала лаять собака, сегодня почему-то не подавала голоса.
- Где ты, моя Шекер? - звал он её и, поскрипывая сапогами, шагал из комнаты в комнату.
- Ау, я здесь… - тихонько отозвалась она, наконец, из ванной.
- Что ты там делаешь среди дня? - удивился он. - Ну-ка, иди помоги мне сапоги стянуть!
- Ой, я сейчас не могу, голову мою.
- Не нашла другого времени?
- А я не думала, что ты придёшь так рано.
Убедившись, что от жены помощи не будет, он сел в коридоре на кушетку и, отчаянно кряхтя, с трудом стащил с себя сапоги. Затем переоделся в домашнее и снова принялся за своё:
- Что-то тебя долго нет, моя Шекер!
- Сейчас иду, сейчас…
- Могла бы и побыстрее, моя Шекер!
- Ты куда-нибудь торопишься?
- Куда мне торопиться, когда рядом ты?
Она кое-как привела в порядок свои длинные волосы, наскоро обмотала их полотенцем и поспешила к мужу.
- Ты вроде бы собирался сегодня в колхоз поехать? - оправдываясь, мягко улыбнулась она.
- Ну и вид у тебя, - усмехнулся Ханов. - Всё лицо в мыле. И полотенцем зачем-то повязалась. Мало у тебя платков, что ли?
- Это не страшно, что в мыле, - сказала Шекер, утираясь краем полотенца, и снова улыбнулась. - А ест ты почему сегодня такой бледный? Если болит голова, я мигом заварю чай.
- Нет, в чае пока нужды нет. Ты лучше поторопись с обедом.
- Тогда немножко потерпи.
Шекер опять исчезла и вскоре появилась с большим блюдом пельменей. Кроме того, она успела заплести косы, переодеться и вообще привести себя в порядок.
- Вот теперь - совсем другое дело, - восхищённый видом жены, воскликнул он.
- Ты о чём, о пельменях? - кокетливо поинтересовалась она.
- Сама знаешь о чём, моя Шекер! - засмеялся Ханов. - Только почему-то я не вижу коньяка. Мне ведь тогда много принесли. Разве уже кончился?
- Ещё надолго хватит.
- Давай, если так. Выпью сто граммов за твоё здоровье!
Но выпил он раза в три больше и умял миску жирных пельменей. Покончив с едой, развалился на мягком диване.
- Ночью разбудишь меня в час, моя Шекер! Слышишь, ровно в час!
Шекер, сидевшая в сторонке, словно гостья, улыбнулась и робко заметила:
- Куда ты собрался на ночь глядя? Завтра выходной. Мог бы как все люди отдохнуть с божьей помощью, полежать спокойно.
- Я ко всем людям не имею отношения. Пора бы уже тебе понять, моя Шекер, за кем ты замужем. У меня дел по горло, соображаешь - дел! Надо съездить в пустыню, посмотреть, в каком состоянии скот.
- А как же другие? Разве Мухаммед Карлыев ниже тебя? Он тоже много работает, но и для семьи находит время, А ты всегда в дороге. Я-то понимаю - скот для тебя только повод. А на уме - охота.
- Ты что, хочешь, чтобы я не ездил?
Вместо ответа она понурила голову.
- Та-ак! - укоризненно протянул Ханов. - Просто не хочется видеть тебя, когда ты вот так сидишь с опущенным лицом. Ну, не надо, Шекер. Я ведь не Карлыев, чтобы невылазно торчать дома. Каждый человек устроен по-своему. Я - охотник. Без хлеба, без соли я бы ещё мог прожить, а вот без охоты меня тоска сгрызёт… Ты не должна, моя Шекер, делать вид, будто тебя не любят. Даже противно смотреть.
Сколько бы ни повторял Ханов слово "люблю", Шекер с недавних пор явственно ощущала какой-то холодок со стороны мужа. А ведь она-то любила его больше всех на свете.
Ханов женился поздно. Шекер была на пятнадцать лет моложе. Образованием она не блистала, но миловидностью и рассудительностью выгодно выделялась среди своих сверстниц. И ростом удалась, и лицом. Да и ковровщицей слыла искусной. Правда, с тех пор, как встретилась с Каландаром, она уже не брала в руки дарак, но на Ашхабадской ковровой фабрике её помнили и поныне.
По справедливости Ханову следовало бы носить её на руках, Но, прожив холостяком до тридцати пяти, он уже не ценил ни молодости, ни чистоты, ни женского обаяния Шекер.
Услышав от мужа слова "противно смотреть", сказанные, правда, в шутку, Шекер встала.
- Ты куда, Шекер?
С трудом проглотив комок в горле, она ответила:
- Раз ты едешь на охоту, приготовлю тебе всё.
- Разумно, моя Шекер, но раньше принеси-ка мне ещё одну подушку.
Когда она протянула мужу вторую подушку, тот шаловливо схватил её за руку и потянул к себе.
- Оставь! - горько произнесла Шекер и, тихонько толкнув его в грудь, подалась назад. - Язык твой говорит одно, а сердце другое.
- Моё сердце никогда не лжёт! - засмеялся Ханов.
Он по-юношески легко вскочил на ноги, сжал жену в своих объятиях и, целуя её в щёки, в подбородок, в шею, закружился с ней по комнате.
- Оставь! У меня голова кружится.
- Ну и пусть!
IX
В предрассветных сумерках из города выехали две, машины. Впереди ехал "газик" Чары, следом грузовик Лысого Ширли.
Когда миновали железнодорожный переезд и повернули на юг, Ханов откинулся на сиденье и, держа перед собой в одной руке двустволку "три кольца", другой похлопал водителя по плечу:
- Ну, Чары! Как настроение?
- Неплохо, Каландар-ага.
- Если не плохо, жми, голубчик!
Чары всегда был рад угодить своему начальнику.: Без лишних слов он стал постепенно нанимать на акселератор. Машина, мерно урча, мчалась по широкому асфальтированному шоссе, накручивая на колёса километр за километром. Когда стрелка спидометра приблизилась к восьмидесяти, Ханов закурил.
- Теперь не снижай! - сказал он. И, сделав пару затяжек, не оборачиваясь, протянул сигареты назад. - Бери, - предложил он спутнику, притихшему на заднем сиденье.
Караджа Агаев, как влез в машину, так не произнёс ни слова и сидел неподвижно, привалившись грудью к передней спинке.
- А? - словно очнулся он ото сна.
Всё также не оборачиваясь, Ханов спросил:
- Ты что, с вечера не спал? Смотри, если шлялся по бабам, всю охоту мне загубишь.
Агаев улыбнулся в темноте и, взяв сигарету, сказал:
- Ну, что вы, товарищ Ханов…
- Не молчи, расскажи что-нибудь!
- Ай, что может рассказать ревизор?
- Как раз ревизору всегда есть что рассказать, - засмеялся Ханов. - Все тайны мира в ваших руках.
- Возможно, тайны мира и в наших руках, только… только воля наша в чужих руках.
- Это почему же?
- Да вы и сами знаете!
- Не темни, говори пояснее!
- Вы помните Айдогды?
- Какого Айдогды?
- Айдогды Батыра.
- Этого жулика с носом, как лопата? Заведующего фермой в том южном колхозе?
- Вот, вот! После того, как вы подписали акт, мы передали его дело прокурору. А вчера, когда я уже собирался домой, позвонил вдруг Карлыев и попросил копию этого дела. Он вроде бы и вас искал, да не нашёл.
- Ты отнёс?
- Отнёс.
- Ну, отнёс и ладно. А с какой стати ты приплёл сюда нашу волю? А?.. Ты почему замолк? Чары можешь не стесняться, он свой парень.
- Я знаю, что Чары свой, - после долгого размышления ответил Агаев. - Мне кажется, Карлыев не очень-то доволен моей ревизией. Когда я положил перед ним дело, он вроде бы нахмурился. И тон его мне не понравился.
В сердце Ханова закралась безотчётная тревога, но он попытался отмахнуться от неё.
- Тон ещё ни о чём не говорит, - стараясь придать вес своим словам, спокойно возразил он. - Даже если ты пророк, в наше время без доказательств никто тебя и слушать не станет.
- Это-то верно.
- Если верно, скажи, как у тебя с последним делом? Покончил с ним?
- Можно сказать да, но можно и нет.
- Не понимаю.
- Да поскольку ничего особенного не обнаружено, мы решили пока ревизию прекратить.
- Какая оказалась недостача?
- Да ничего стоящего…
- Сколько? - повысил голос председатель райисполкома.
- Всего-навсего триста рублей.
- Странный ты человек, Караджа! Разве триста рублей это мало? - Поскрипев сиденьем, Ханов обернулся к собеседнику. - Подумай, сколько овец можно купить за триста рублей на базаре? Да за триста рублей, самое малое, можно взять трёх отличных суягных овец, А если пустишь их в отару, через год станет шесть, через два года - двенадцать, через три года - двадцать четыре овцы. И так далее. Даже если недостача будет в три копейки, ревизию надо продолжать! А тут, товарищ ревизор, целых триста рублей. Понятно?
- Вообще-то вы говорите верно… Только здесь, кажется, положение несколько иное, - попытался объяснить Агаев. - Ничего не похищено, просто допущена ошибка в подсчётах.
- Если даже не похищено, всё равно ошибка - вещь недопустимая, - прервал его Ханов. - Очень уж бы жалостливый народ. Именно жалость мешает вам защищать интересы государства. Понятно?
- Понятно, товарищ Ханов!
- Если понятно, ревизию доведёшь до конца. Шутка сказать - триста рублей! Пусть положат на место.
- Сделаем, как вы говорите, товарищ Ханов.
- Если будете делать по-моему, никогда не ошибётесь!
После этого председатель и ревизор замолчали.
Вспарывая фарами мрак, машина неслась вперёд. Давно уже остались позади темнеющие, по обеим сторонам дороги поля хлопчатника. Теперь по бокам чернели песчаные барханы, поросшие кустами чети и черкеза. Изредка то слева, то справа возникали развалины древних караван-сараев.
Ханов вдруг подался вперёд, отшвырнув сигарету.
- Это что там, возле того кургана, Чары? - торопливо спросил он.
- И мои глаза давно уже там, - невозмутимо отозвался шофёр. - Только не разберу… То ли лисица, то ли корсак.
- Если так, езжай мимо! Слава богу, нам не приходится заботиться о головных уборах, - заметил Ханов и самодовольно надвинул на лоб шапку из высокосортного золотистого каракуля. - Или, может, ты, Караджа, не прочь прихлопнуть хоть бы лисицу, если не шакала?
- Ай, нет. Какой толк от животного, которое не пойдёт в казан?
- Это ты верно сказал, товарищ ревизор! - одобрительно рассмеялся Ханов и обратился к Чары: - Как, приближаемся к Дашрабаду?
- Дашрабад уже позади, Каландар-ага.
- Тогда, значит, подъезжаем к каналу?
- Точно.
- Как только минуем канал, съезжай с дороги.
- Будет сделано.
Когда они достигли Серахской степи, которая во все времена года может считаться охотничьим раем, на востоке уже настолько посветлело, что стали различимы следы на земле. Впереди простиралась бескрайняя равнина, поросшая сухим арпаганом. Чары остановил машину, опустил ветровое стекло и свернул тент, чтобы удобно было стрелять. Как наездник перед скачками осматривает коня, так и он придирчиво оглядел запылённый "газик", постукал по скатам носком своего солдатского сапога и даже зачем-то подтянул на себе ремень. Потом обратился к Ханову:
- Куда ехать, влево или вправо?
Ханов поднялся, окинул округу взглядом и кивком головы указал на едва видневшихся вдали овец.
- Вон ту отару видишь?
- Это, наверно, "Хлопкороба".
- Тебя не касается, чья она. Чабана видишь?
- Вижу.
- Вот и запомни, Чары-хан. Теперь для тебя нет ни левой, ни правой руки. Как только заприметишь вдали человека, объезжай его стороной. Понятно?
- Понятно, Каландар-ага.
Охотники загнали патроны в стволы, и машина двинулась дальше. Вскоре Ханов обернулся к Агаеву.
- Как, по-твоему, товарищ ревизор, - не без хвастовства заговорил он, - сколько джейранов числится на счету у этого ружьишка с тех пор, как оно оказалось в Мургабском оазисе?
В этот момент прямо из-под колёс с шумом взлетели две огромные птицы, не отличимые по цвету от земли.
- Дрофы!
Услышав возглас Чары, ревизор завертелся на месте.
- Где?
- Стреляйте, Каландар-ага, стреляйте! - шофёр быстро переключил рычаг на вторую скорость и погнался за добычей. - Вах, да стреляйте же!
Но Ханов не проявил к птицам никакого интереса.
- Да не порть ты себе сердце из-за того, что поднял двух паршивых дроф. Если уж очень они тебе приглянулись, так мы ими попозже займёмся, когда пригреет солнышко. А сейчас ты нам джейранов найди, слышишь, джейранов!
- Тогда я возьму прямо на Булакли, Каландар-ага.
- Гони в Булакли, гони в Гулакли, только найди нам джейранов!
- Булакли - это то самое место, где состоялась первая битва между Гоувшут-ханом и Мадемином? - подал голос Агаев, вспомнив рассказы стариков.
Ханов смутно представлял себе, кто такой Гоувшут-хан, а имя хивинского хана Мадемина вообще слышал едва ли не впервые.
- Возможно… - ответил Он неопределённо.
Не успел он, произнести это, как впереди показались бегущие джейраны. Видно, они ночью паслись здесь и только перед рассветом прилегли отдохнуть в укромном местечке, но машина их вспугнула.