- У нас была одна дженге. Кадишой ее звали. Так она один кусочек курта три дня делила. А тебе щепотки насыбая, если так будешь нюхать, хватит, наверное, на полгода! Тебе бы бабой быть - более бережливой не найдешь. Впрочем, тому, кого погонят на чужбину, не мешает быть бережливым даже с насыбаем. А насчет девушки ты, дружище, все-таки путаешь: она татарка, я знаю и прошу не болтать при ней лишнее.
Нурум проговорился, стараясь оградить девушку от насмешек, неожиданно высказал свою тайну. Коренастый сразу же смутно что-то заподозрил, но не мог понять, как мог аульный джигит Нурум знать такую девушку. Он решил насмешками выведать тайну Нурума.
- Я думаю, тот локтор-казах в золотых очках втихомолку окрутит голубушку и в один прекрасный день - гм, гм - занюхает ее. Раз она твоя, Нурум, постарайся получить откупную за первую ночь, не проморгай. Говорят же: когда бык пьет воду, бедному теленку хотя бы льдинку полизать…
Нурума охватил гнев. Неизвестно, до чего бы дошли их дальнейшие подковырки, но тут казах в форме есаула, пригнавший новобранцев на комиссию, поднялся на крыльцо и скомандовал:
- Стройся по два у входа! Быстро! Марш!..
И разгневанный Нурум, не успевший ответить, и коренастый задира и острослов вскочили со своих мест и кинулись к крыльцу. Растерянные, неуклюжие парни из аулов, не имевшие понятия о строе, тоже ретиво шарахнулись за ними; "стройся по два" до них не дошло, они лишь поняли: "у входа", и поэтому каждый рванулся вперед, стараясь первым протиснуться к крыльцу…
- Ну, идите, ребята, начинайте вы! - загалдели чумазые парни вокруг Нурума и коренастого.
- Кто знает, что за локтор такой, - проговорил один из джигитов, явно оробев. - Слыхали, да не видали. Что он будет делать с нами?
- Разденет. Догола!
- Разде-е-нет, говоришь? До-го-ла?.. Вот где стыда не уберешься…
- О аллах, вот что значит к русским попасть! Сразу и раздевают!
- Да не русский, а казах ведь доктор, - зашумели в толпе.
- Как скотину ощупают тебя, заглянут в рот, посчитают зубы и прижгут тавро на ляжке, - нагонял страху коренастый.
Сам он, ничуть не робея, ворвался в приемную первым. Не смущаясь женщины, он разделся догола, будто не раз проходил всякие комиссии, и подошел к доктору.
- Как твоя фамилия? - спросил Ихлас, оглядывая налитое силой, мускулистое, здоровое тело джигита.
Чуть помешкав, тот ответил:
- Меня зовут Жолмукан.
- Жолмукан… а отца как? - спросил доктор.
Жолмукан только теперь сообразил.
- Э, локтр, сразу и спросил бы по-казахски. Отца зовут Барак.
- Ближе, ближе подойди, не бойся! Слова "фамилия" страшиться нечего. Завтра твой командир не станет спрашивать: "Как зовут твоего отца?" Там разговор короткий; "Фамилия? Марш!" Вот и все. Так что привыкай! - улыбнулся Ихлас, опустив руку на плечо Жолмукана.
Он видел, что джигит совершенно здоров, но все же осмотрел его, заглянул в рот, в глаза, потом уселся за стол и начал писать.
- Сколько тебе лет, Бараков?
- Кажется, двадцать пять.
- Семейное положение?
- Что?
- Семья есть, спрашиваю?
- Есть мать, локтр.
- Жена?
- Мне некогда жениться, локтр.
Ихлас покачал головой.
- Не локтр, а доктор надо говорить.
- Какая разница? И то и другое не по-казахски.
- Ты, я вижу, бойкий парень. По собственному желанию приехал, наверное, в дружину велаята? - "И телом ладен, и на язык остер!"- подумал про себя Ихлас, испытывая к джигиту расположение и глядя на него поверх золотого пенсне.
- Пока меня за недоуздок еще никто не тянул, доктор-доктор. Но если мне дадут хорошего коня и оружие, то с какой стати я буду противиться?
Улыбка исчезла с лица Ихласа, лицо стало серым.
- Значит, ты пришел ради хорошего коня и винтовки?
- Быстрый конь, роскошное седло, красивая одежда, меткое ружье какого молодца не украсят, доктор?!
Ихлас чуть заметно нахмурился. "Невежды, дикари, подавай им коня и ружье, чтоб рыскать по степи. Нет им дела до судьбы народа, до своего правительства, до национальной самостоятельности. Им все равно!"- с досадой подумал Ихлас, но тут же снова согнал хмурь с лица, как бы извиняя этого крепко сбитого джигита, так ловко скрывавшего за лукавыми словами свои истинные думы. Перед глазами врача вереницей встали аульные джигиты, которые вот уже несколько дней проходили комиссию: они были почти все невзрачны, нерасторопны, вялы, плохо сложены, подавлены суетой города, нерешительны, глаза у многих гноились, губы потрескались, кожа в прыщах… Рослый, видный доктор и разговаривать с ними не хотел.
- Чем ты занимался в ауле? - спросил Ихлас строго.
Жолмукан насторожился. "Неужели этот ученый дьявол разузнал о моем занятии?"
- Занятие - благо, джигит - что ветер. Ветер же дует и днем, дует и ночью. И никто ведь не спросит: "Зачем ты, ветер, дуешь?" И никто ведь не скажет, куда ведут его следы?! Вольному ветру в горах не бывать, ветра степного горам не сдержать… - невольно попадая в рифму, загадочно и лихо отрубил Жолмукан.
Поглядывая сквозь пенсне, стремясь уловить смысл ответа, Ихлас подумал: "Видно, это один из тех конокрадов, что средь бела дня не побоится угнать табун. Для этого ему и понадобились конь и оружие… Вот они, защитнички нашего велаята!.."
Доктор дал знак, чтобы новобранец вышел. Понял Жолмукан мысли доктора или нет - неизвестно. Он подмигнул Мукараме, стоявшей в углу, как бы говоря: "Глянь, каков я!", и направился к двери.
- Кто следующий? - раздался голос командира, и в дверь, ссутулясь, протиснулся Нурум. - Живей, Жунусов, живей! - подгонял есаул слегка замешкавшегося джигита.
"Неужели этот верзила сын смутьяна Жунуса? Он-то как сюда попал? Или уж совсем свихнулся?"- подумал Ихлас, почему-то краснея. На лице его появилось брезгливое выражение, высокий лоб нахмурился. А Мукарама, стоявшая в углу, невольно встрепенулась, ресницы вздрогнули, подбородок чуть приподнялся вперед. Девушка, не отрываясь, глядела на смуглое до черноты лицо Нурума. Губы ее заметно шевелились: "Жунусов… какой это Жукусов?!"
Доктор Ихлас, узнав его, остался недоволен. Мукарама, все еще не узнавая джигита, лишь задумалась над его фамилией, а Нурум, узнав обоих, растерялся. Но решительный и прямой по природе, он быстро оправился:
- Ихлас-ага, простите, мне некогда было прийти к вам домой и передать салем. Руки, что до сих пор держали лишь невинную домбру, никак не могут привыкнуть к оружию, а вольная голова, которой иногда и степь казалась тесной, никак не освоится с тесной, унылой казармой. Да тут еще и железный порядок не дает нам опомниться, - сказал он, скрывая, что не пришел в дом к нему из-за личной вражды.
- М-да, - еще более нахмурился доктор.
"Этот долговязый, видать, знаком с доктором. Ишь, времени, говорит, не было, чтоб зайти, - подумал есаул. - А может быть, они родственники?!"- и пригляделся внимательней.
- Не задерживай, Жунусов, раздевайся! А то еще многим надо пройти комиссию, - на всякий случай напомнил есаул, но на этот раз повелительные нотки исчезли в его голосе. Приказание его прозвучало как просьба. Чем черт не шутит, Нурум мог оказаться родственником "большого" доктора.
Нурум знал, что Ихлас работает в городе врачом, но не мог предположить, что встретится с ним при таких обстоятельствах. Особенно неловко было оттого, что Нурыш, сброшенный им с коня, остался с тяжелым увечьем. Собственно, из-за него ведь Нурум и скрылся из аула и решил вступить в войско. Конечно, есть и другие причины, погнавшие горячего джигита в шумный, тревожный город. Но все же главной причиной был Нурыш. "Этот, наверное, будет мстить за своего брата. Первым делом не даст вступить в войско. Ну и ладно, меня туда особенно и не тянет. Подумаешь… Найду куда податься. Лишь бы не затеял судиться со мной. Эх, жаль, не повидался я с Мамбетом. А то бы ушел с ним, помотался бы по степи, насмотрелся всякого бы", - думал Нурум, глядя на хмурого Ихласа.
То, что сын ненавистного Жунуса назвал доктора почтительно "ага" и извинился, что не смог зайти, казалось, немного смягчило Ихласа. Он не знал истинной причины увечья Нурыша, потому что тот тщательно скрывал случай в степи, стыдно было признаться, что пеший Нурум стянул его с коня; а кроме того, Нурыш побоялся отца. Узнай, что сын Жунуса сбросил его сына с коня и сломал ему руку, Шугул первым долгом жестоко наказал бы Нурыша. Обо всем этом Нурум не догадывался, не знал ничего и Ихлас. Узнав тогда о несчастье с братом, доктор выпросил черную машину Жанши, поехал в аул, вправил руку "упавшего с коня" Нурыша и успокоил напуганных родных.
- Когда приехал из аула? - спросил Ихлас.
- Вчера вечером, - солгал Нурум.
Доктор не стал его долго осматривать, избегал лишних расспросов. Он не сомневался, что этот долговязый, так же как и богатырского сложения Жолмукан, вполне пригоден для службы в войске велаята. Его тревожило лишь одно сомнение: "Для чего смутьян Жунус, подстрекавший народ к бунту против волостного правителя, отправил своего сына добровольно в дружину Жанши? Или и здесь у него какой-то коварный расчет?"
Доктор молча записал имя, фамилию, рост, внешние данные Нурума и как бы между прочим спросил:
- Сколько человек из вашего аула попало в список?
Голос доктора прозвучал мягко, вкрадчиво; Ихлас хотел выведать, как же Нурум прибыл сюда и вступил в дружину. Мягкий тон доктора успокоил Нурума, внимательно следившего за каждым движением Ихласа.
- А я не по списку прибыл сюда, Ихлас-ага! - самодовольно сказал джигит.
- По собственному желанию, значит!..
- Да! Неволить Нурума или взять его за жабры, точно рыбешку, пока еще никто не осмеливался!
- О! Силен, значит! На праведный путь встал!..
Нурум задумался. Он уловил явную насмешку в словах доктора, но, осознав, что и сам говорит излишне хвастливо, Нурум решил не оскорбляться.
- Ихлас-ага, ведомо одному аллаху, что нас ждет впереди. Услышав, что все джигиты седлают боевых коней, я не смог усидеть дома. Там, где собирается народ, ваш братишка не может стоять в стороне.
- Да, но это не сборище для веселья. Ты, наверное, слышал, что здесь учат железной дисциплине и военному искусству?
- Разумеется, Ихлас-ага.
- Вам, если хочешь знать, придется за нашу жизнь, за наших детей подставлять себя под град пуль.
- Кто разделся - воды не убоится, говорят. На народе и смерть красна, верно, Ихлас-ага? Были мы и детьми-сорванцами, бегали и за девками, и на тоях песнями, домброй народ веселили. Теперь среди бесстрашных воинов надо научиться владеть пикой батыра Махамбета.
Ихлас не стал больше говорить. "Этого не смутишь: у него всегда готовый ответ на языке. Как бы он не пошел по стопам головореза Мамбета! Офицеру надо быть осторожнее с таким…"
- Иди. Вполне пригоден, - пробормотал доктор, давая понять, что разговор окончен.
"Он меня похвалил? Или просто сказал, что годен к службе?"- не успел решить Нурум, как есаул хлопнул его по плечу:
- Жунусов, я возьму тебя в свою сотню и назначу во главе десятки!
III
Иногда в тихий летний вечер налетит вдруг озорной вихрь, и мигом закружится все вокруг. Неожиданная встреча с Нурумом встревожила сердце Мукарамы. Во время комиссии девушка так растерялась, что не знала, как быть, что сказать. Она не решилась спросить у Ихласа: "Какой это Жунусов?" Узнать у есаула, приведшего толпу оборванных, неотесанных степных парней, было тоже неудобно. Да и как она спросит? Кто она ему? Просто знакомая? Или так и объявить, что возлюбленная его брата? Нет, очень неловко. Но девушка не сомневалась, что этот Жунусов, конечно же, брат Хакима: слишком они похожи. Правда, он выше Хакима и темней лицом, внешне грубоват, как-то несобран, но все равно чем-то близок Мукараме. Ей все казалось, что он привез радостную весть, способен развеять все ее тревоги.
"Ну, конечно, он брат Хакима! - убеждала себя девушка. - И он непременно должен знать, где находится Хаким, и возможно, даже привез письмо мне. Он пристально на меня смотрел, но старался, чтоб этого не заметили ни доктор, ни есаул".
Чтобы окончательно убедить себя в том, что он старший брат Хакима, девушка припоминала его появление. "Ага, мне было некогда прийти с салемом к вам домой…"- говорил он Ихласу. Они с доктором из одного аула, даже как-то близки. Об этом говорил Хаким. Но почему я не спросила у Хакима там, в Уральске, есть ли у него брат? Да разве тогда до этого было?! Разве мы думали тогда о родственниках? Мы вообще не думали, что когда-нибудь расстанемся так надолго и окажемся так далеко друг от друга".
С этого часа девушка ни о чем другом не могла думать, все ее помыслы были об одном: узнать, кто такой Нурум, и, если возможно, встретиться с ним. "Ну, а как же это получилось? - всплыл вдруг перед ней вопрос. - Хаким вместе с революционерами, заодно с загадочным Айтиевым и его товарищами, вместе с несгибаемым Дмитриевым и теми смельчаками, которые не боятся ни пуль, ни виселиц, бесстрашно выступают перед толпой и зажигают своими речами тысячи людей!
Летом, не боясь вооруженных казаков, перехитриз их, Хаким приехал в Уральск и пошел в эту страшную тюрьму, где пулеметы на четырех углах, чтобы переговорить с Ду-сей, дочерью революционера. Только уверенные в своей правоте люди способны на такой поступок. Хаким - один из таких, целеустремленный юноша, он не свернет с избранного пути. "Мы скоро вернемся! Жди! Обязательно вернемся!.."- сказал он при последней встрече, а в письме снова напоминал об этом. Скоро настанет, нагрянет великий желанный день, и я верю ему! Он не нарушит своей клятвы! Я знаю, я верю, потому что люблю Хакима… А этот Жунусов, конечно, - старший брат моего Хакима. Хотя он и не образован, как Хаким, но тоже смел и непреклонен.
Но для чего он тогда вступает в дружину Жаханши, врага Хакима, врага всех революционеров? Просто по своей глупости? Руководители Джамбейты вооружаются заодно с казачьими атаманами. Тот раз офицер Аблаев попался, старался это скрыть, даже обедать не стал в юрте доктора Ихласа… Обо всем этом на другой день рассказала мне Ольга-ханум. Как же так? Неужели братья Жунусозы стали врагами? Или они не братья?"
Из больницы Мукарама пошла домой и снова, как и утром, присела у окна. Она еще раз прочла письмо. Куда ей теперь писать? По какому адресу? Горячие слова, вырвавшиеся утром кз самого сердца, погасли, не находя ответа на этот вопрос.
Счастливые минуты свидания предназначены объятиям, поцелуям, удивлению: "Сколько времени прошло!"- трогательной заботе: "О, как ты изменился!". В такие минуты нет места прозаическим словам: "А куда тебе писать письма?"
А теперь писать некуда. Да еще нежданно-негаданно появился новобранец Жунусов и взбудоражил девичье сердце.
Думы, глубокие, как омут, думы.
Бесконечные, нескончаемые…
Точно прохладным летним ветерком, повеет иногда на душу легкой приятной грустью. Вспомнится вдруг безоблачное, далекое детство, и сладкое желание - вернулось бы оно! - охватывает тебя всего. Чаще бьется сердце, кроткий, чистый луч счастья озарит лицо. И не сожаление о прошлом, а сладкая грусть по безвозвратному взволнует душу. Коротки эта минуты светлой грусти - будто ветерком приносит и также уносит их, и становится спокойнее. Ну, а если влюблен и если думы о любимом неотступно преследуют тебя? Если вспоминаешь каждый час, каждую минуту недавнего счастья?
Мукарама снова и снова вспоминала прошлую зиму в Уральске, тревожную весну и горькую разлуку с любимым.
- Нет! - сказала она вдруг громко и тотчас смутилась, подумав, что кто-нибудь услышал.
Но в доме, кроме нее, никого больше не было.
- Нет! - воскликнула девушка снова, нарочно сказала, как бы ободряя себя. - Найду, разыщу во что бы то ни стало! И Амира найду! И солдата Жунусова! И Хакима найду! Непременно найду!
Глава пятая
I
"Куда я попал?"- этот назойливый вопрос лишил Нурума покоя. Взгляд его блуждал вдоль стены узкой, длинной казармы, по деревянным, поставленным в ряд, койкам, по серым шинелям, по лицам смуглых степных джигитов, по серым суконным одеялам. Одни сидят на койках, другие стоят, и каждый чем-то занят: кто-то пришивает пуговицу к бязевой рубахе, кто-то натирает голенища тяжелых солдатских сапог, кто-то внимательно изучает диковинного орла на медной пуговице, кто-то задумчиво крутит кожаный ремень; есть и такие, кто поглаживает тонкие, черные, как крылья ласточки, холеные усики; кое-кто старательно вытирает пыль с деревянных коек, еще пахнущих свежими стружками, складывает полотенце и аккуратно кладет его под подушку. Одни прибивают еще гвоздики к вешалке, чтобы рядом с Шинелью повесить гимнастерку, брюки, другие прячут поглубже в карманы медяки, бумажки…
"Куда я попал?"
В первый день, оказавшись в непривычной обстановке, джигиты то и дело обращались к Нуруму:
- Нур-ага, давай, будь начальником, выручай своих, а то мы такой бани и во сне не видали.
- Нуреке, что сказал командир?
- Нурым, что это за бумажка? Написано, начерчено, а что к чему - не пойму.
Нурум как мог отвечал. Но уже на другой день растерялся и сам: началось ознакомление с винтовкой, как ее держать, как заряжать и целиться. Надо было уметь разбирать и собирать винтовку, выучить названия множества ее частей, учиться шагать в строю… Все это для безмятежного Нурума, Нурума-певца, Нурума-весельчака, было не легче, чем пройти по узкому шаткому мосту, по которому на том свете должны пройти все грешники через кипящую речку.
"Почему я с детства не хотел учиться? Чем я хуже Хакима или Ораза? А ведь они знают, видели и слышали столько, что мне и во сне не приснится. Овладели русским языком, набрались городской культуры, знакомы с хорошими людьми, слушают их мудрые советы и теперь сами борются за справедливость. Они нашли свое место в жизни. Оба справятся с любым делом, надо будет руководить народом - сумеют. Надо будет детей учить - смогут…
А я кто? Я обыкновенный дурень, один из многих невежд, ни к чему не приспособленный, - безжалостно осуждал он себя. - Вот мое место: деревянная койка в длинной казарме. А вчера моим делом было косить сено, пахать землю, петь песни, пасти скот. А путь моих братьев и вчера был иным, и сегодня цель их ясна…
Что это, зависть?.. Нет, не должен я завидовать. Ораз и Хаким - пример для нас, они наша гордость. У них свое место в жизни, у меня должно быть свое. Никто меня не неволил, сам пришел, сам записался в дружину. Конечно этому способствовали и Мамбет, и Фазыл. И всеобщая суматоха. Нет-нет… я останусь с тем шальным, как ветер, Мамбетом. Никто меня ;не свяжет по рукам. Я тоже свободен, я тоже должен что-то делать вместе с Хакимом и Оразом. Я тоже…
Рука Нурума потянулась к домбре, висевшей у изголовья. Эту домбру подарил ему вчера Фазыл со словами:
- Эта домбра твоего нагаши. Привез ее из аула, но тренькаю на ней редко. Теперь она нашла своего хозяина…
Услышав, как настраивают домбру, в казарме приутихли и все, кто пришивал пуговицы, крутил ремень, или поглаживал усики, повернулись к Нуруму. Те, кто прибивал гвозди, отложили молотки, кто лежал - подняли головы.
- Э-э, чем хмуриться целыми днями, давно бы взял домбру, - сказал Жолмукан. - А ну запой: я, Нурум, джигит чернявый, из чернявых - самый храбрый, и не страшен мне любой, смело я бросаюсь в бой! А ну?!
Неожиданный стишок Жолмукана напомнил Нуруму Карт-Кожака.