- Опять Сугерий! - сжав кулачки, воскликнула она. - "Мой наставник Сугерий"! - Неожиданно ее лицо озарилось. - То-то мне говорили, что он сел в телегу и с отрядом рыцарей умчался куда-то! - Людовик вновь попытался привлечь ее, обнять, но она сбросила его руки со своих плеч. - Значит, он был в Пуатье? И это он отговорил тебя брать заложников? - Она мгновенно остыла. - Тогда мне все ясно, и я зря ругаю тебя. Простите, ваше величество. Куда мне тягаться с аббатом Сугерием, который вынянчил и воспитал вас, - она развела руками. - Еще раз простите меня…
- Алиенора, - его глаза умоляли. - Зачем ты так?
Юная королева приложила унизанные перстнями пальцы ко лбу:
- У меня болит голова, мой милый Людовик. Так болит, что, кажется, тысяча маленьких кузнецов кует в ней дьявольски острые мечи!
И она ушла к себе, а Людовик так и остался стоять в середине залы с неутоленной любовью, недоумевающий и печальный. Ему хотелось плакать - и он бы расплакался, если бы не был королем.
В ближайшие месяцы настоятеля аббатства Сен-Дени, отца Сугерия, на Королевский совет не приглашали. А он, будучи человеком мудрым, хорошо понимал причину этой немилости.
Имя ей было - Алиенора Аквитанская.
- Не сокрушайтесь так, ваше преподобие, - успокаивал его приор аббатства, когда настоятель отходил от молитвы и готовился вкусить скромную трапезу святого человека - немного бобов, хлеба и сушеных фруктов.
- Что вы, Эрве, - отвечал ему Сугерий. - Если я и сокрушаюсь, то не о себе. Я боюсь, что некому будет предостеречь моего короля от ошибки, подсказать в нужный час, как быть и что делать. Боюсь, чтобы свет он не назвал тьмой и наоборот. И чтобы не подошел к краю бездны, потому что, увы, есть кому подтолкнуть его к этому рубежу.
Победа в Пуатье вдохнула новые силы и надежды в молодую королевскую чету. Их сердца жаждали новых подвигов. Случай еще раз проверить себя подвернулся очень скоро. По наводке юной государыни Людовик Седьмой вспомнил о непокорном сеньоре Гильоме де Лезе. Этот сеньор при восшествии на престол Людовика, уже прозванного в народе Молодым, не хотел приносить ему оммаж. На Гильома де Лезе надавили - тут был и Сугерий, и граф Шампани Тибо, и многие другие вельможи, священники и вассалы короля. И вот этот Гильом де Лезе вновь отличился. Наравне с герцогами Аквитании он управлял землями в Тальмоне. Однажды Алиеноре сообщили, что дерзкий сеньор де Лезе похитил у герцогов Аквитании белых охотничьих соколов.
- Мы должны проучить его! - немедленно обратилась королева к мужу. - Эти соколы принадлежат нам, герцогам Аквитании. Сегодня он взял соколов, а завтра потребует и часть наших земель в Тальмоне. Накажи его!
Вор был отвратителен королю еще и тем, что Гильома де Лезе два раза отлучали от веры Христовой за расхождения во взглядах на догматы церкви. Ну как не проучить такого прохвоста?
Конный отряд рыцарей двинулся в сторону Тальмона, и сеньор де Лезе получил письмо, в котором ему в прямой форме было высказано от имени короля, что это его последняя безрассудная выходка. Соколы должны быть возвращены немедленно, на этот раз королю Франции, а сам сеньор де Лезе отныне должен быть незаметен, как тень в безлунную ночь. Иначе его ожидает плохой конец - не получив чужого, он лишится и своего. История с Пуатье уже облетела все королевство, и сеньор де Лезе, проклиная двух молокососов, отдал белых охотничьих соколов и пообещал более не тревожить венценосных особ своими выходками.
Еще один успех, хоть и небольшой, вдвойне окрылил шестнадцатилетнюю Алиенору. Она только и думала, какую бы новую кампанию устроить им с мужем. Но никто больше не создавал коммун в пику королевской воле и не воровал у королевы белых соколов. И деятельная, воинственная и честолюбивая натура юной аквитанки страдала. Правда, в мирное время Алиенора тоже не сидела на месте - под разными предлогами она потихонечку переправляла в Париж своих подруг, южных дворяночек, пажей, менестрелей, костюмеров и художников. Она хотела превратить мрачный дворец Капетингов на острове Сите хотя бы в скромное подобие дворца Омбриер, где выросла и научилась ценить прекрасное. Благодаря ее энтузиазму двор быстро обретал новое лицо. Во дворце Сите появлялись новая мебель, ковры и гобелены. Южный колорит привносили товары с Ближнего Востока, которые так уважали в Аквитании. Мускус и сандаловое дерево наполняли благоуханием сумрачные залы королевского дворца. В моду быстро входило очищение дыхания вареньем из лепестков роз и имбиря. Людовик даже стал привыкать к постоянному звучанию виол, звону тамбуринов и высоким голоскам солистов, распевающих о сластолюбивых рыцарях и податливых пастушках.
Наконец, король глазом не моргнул, когда к его двору пожаловал любимчик жены - трубадур Маркабрюн. Только молча, поскрежетал зубами. Он слушал гасконца, безродного выскочку, за глаза еще в Аквитании прозванного менее талантливыми собратьями по перу Пустожором, и натянуто улыбался. За красоту, живой ум и темперамент его милой Алиеноры приходилось платить сдержанностью. В одном Людовик не принимал участия - в дворцовых куртуазных пикировках, поэтических играх, дерзкой игре слов. А ведь такое времяпрепровождение так обожала юная королева! Но словесный блуд был не для сдержанного северянина.
А еще Алиеноре нравилось петь самой. И коварный Маркабрюн, как никто другой, хорошо знал это! Под бурные аплодисменты гостей из Аквитании он элегантно усаживался на стул с высокой резной спинкой, принимал из рук слуг виолу, укладывал инструмент на колено и дразнил короля - испытывал его воистину ангельское терпение!
- Феи так щедро успели вас одарить с колыбели, - глядя на королеву, звонким голосом выводил коварный Маркабрюн. - О, разрешите, девица, рядышком мне приютиться!
Их взгляды пересекались, и Алиенора вспыхивала. Королева вставала и, пока звучал проигрыш, легко подплывала, расплескивая широкие рукава, к придворному певцу. Эта юная женщина была отчаянно смела и отважна - ни одна северная аристократка не позволила бы себе стать трубадуршей! Но ведь она родилась внучкой Гильома Трубадура, и кровь великого куртуазного поэта, воспевавшего буйство плоти и похоти, пульсировала в ее жилах.
- Дон, говорите вы льстиво, как я мила и красива, - кладя руки на спинку его стула, подхватывала она вовремя пасторель Маркабрюна. - Но я останусь девицей, чтобы стыдом не покрыться!
Людовик по-прежнему скрежетал зубами и сопел - тем более что пустая песенка про сеньора, возжелавшего молоденькую пастушку, была ой какой длинной! Алиенору, быстро входившую в роль, с каждой строфой соблазняли все более откровенно, а она оказывала все меньше сопротивления.
А потом, получив львиную долю оваций, подходила к мужу и, укладывая руки ему на плечи, как недавно - на спинку стула сладкоголосого певуна, с улыбкой спрашивала короля:
- Вам понравился наш дуэт, мой любезный господин? - и, не дождавшись ответа, усаживалась рядом с мужем.
И Людовик, бледный от негодования, бормотал:
- Да, неплохо, неплохо… Пожалуй…
Несмотря на ярость и раздражение, которое в нем вызывали менестрели, юный король понимал: подарок Господа в лице обольстительной супруги ему очень дорог. Очень! И, если он хочет угодить своей прекрасной жене, нежной и веселой, свалившейся на него из райских кущей, ему необходимо будет мириться со многим - в том числе и с Маркабрюном, которого он с удовольствием отлупил бы хлыстом…
Так прошло пару лет. И вдруг - свершилось чудо. Так думала Алиенора. Но тут была подсказка скорее не Господа Бога, а самого князя тьмы.
В один из декабрьских вечеров, когда король и королева уединились после славного ужина в покоях королевского дворца, сердце Алиеноры учащенно забилось. Да что там учащенно - оно просто грозилось вырваться наружу! Девятнадцатилетняя королева вспомнила о своем разлюбезном двоюродном дядюшке Альфонсе-Иордане, племяннике Гильома Трубадура, с которым оба славных мужа в давние времена вместе правили в Тулузе.
- Милый, - как всегда, вкрадчиво сказала Алиенора своему мужу, полулежа под балдахином брачного ложа. - Как ты думаешь, а не стоит ли нам преумножить земли королевства? - Ее прекрасные руки ласкали немного щупловатые, по-юношески, плечи мужа. - Она села на него верхом, потянулась к Людовику, поцеловала его в губы. - У меня есть превосходный план!
- И что же это за план? - спросил он, привлекая ее к себе. - На этот раз ты хочешь заполучить Англию?
- Не смейтесь, ваше величество, - нарочито серьезно сказала она. - Все дело в моей бабке, Филиппе, жене моего прославленного деда Гильома Трубадура…
Суть истории, которую Алиенора рассказала мужу, была в том, что ее дед Гильом Трубадур и Альфонс-Иордан имели равные права на Тулузу. Но после смерти Гильома Альфонс-Иордан осмеливался править в богатом южном графстве один, даже не думая делиться с потомками Трубадура.
- Мы могли бы раздвинуть границы нашего государства, - вновь сказала Алиенора мужу. - Тебе стоит подумать об этом, милый.
На следующий день они охотились в лесах Иль-де-Франса. Людовик не любил охот, но их обожала его супруга. Она была прирожденной наездницей, а соревноваться с ней в стрельбе из лука он бы и не взялся! Зато, с каким восхищением наблюдал Людовик, как Алиенора впереди всех несется через леса в пышном платье и шубке, в меховой шапке, с кинжалом у пояса и луком наперевес. Как она, смело управляя конем, настигает молодого оленя и бьет его одним выстрелом!
И с каким победоносным видом, спрыгивая с коня, она смотрит на бедное животное, истекающее кровью на первом снегу. И как повелительно говорит оруженосцу: "Добей его, Жак!"
Артемида-охотница, по-другому и не скажешь!
На привале оруженосцы и пажи готовили обед на всю королевскую компанию - на одних вертелах зажаривали оленей, на других - глухарей и перепелов. Ветер срезал дым и разносил его по окрестностям. Столы уже полнились закусками и винами, сладостями. Кругом рыскали собаки, охотясь за потрохами, устраивали друг с другом грызню.
- Что решил мой король - мы идем на Тулузу? - спросила Алиенора у мужа, точно вчерашний разговор прервался минуту назад.
Король и королева сидели в креслах, под крышей расписного шатра, укрытые шубами, и пили горячее вино. Людовик уже и позабыл о ее выдумке.
- Но прежде надо написать ему послание, - нахмурился он. - И устно потребовать часть твоего… нашего графства. Как ты думаешь?
- За это время он соберет войска и встретит нас во всеоружии, - с усмешкой обронила королева. Ее глаза вспыхнули. - Тут нужна стремительность! Чтобы он глазом не успел моргнуть, а наше войско уже стояло у стен Тулузы! Пусть возвращает положенное герцогам Аквитании!
Юный король сомневался, но выражение лица его супруги говорило, что она не примет отказа. Людовик обещал подумать.
- Графы Тулузы - могущественные сеньоры, государь, - выслушав своего сюзерена, вскорости высказался Рауль де Вермандуа. Вельможа королевской крови, хозяин большой провинции, сорокалетний Рауль был верным советником еще при Людовике Шестом, а недавно молодой король назначил его великим сенешалем своего двора. - Это не коммуна, наспех созданная в Пуатье, не чернь, вооруженная чем попало. И не скромный сеньор де Лезе. Право, не стоит, государь…
Но Людовик, лишь по-мальчишески нахмурившись, гордо поднял голову:
- Но и ему не тягаться с королями Франции. Или не так, граф?
- Альфонс-Иордан не отдаст вам свои земли, - убежденно вздохнул Рауль де Вермандуа. - Он только посмеется над этими притязаниями. Крепости юга очень сильны. Он запрет их ворота и выставит против нас войска.
Юный Людовик понимал правоту слов великого сенешаля и осознавал, что притязания Алиеноры чересчур велики. Он был не глуп, этот преобразившийся мальчик. Но в юном короле боролись два чувства: желание укротить воинственный пыл возлюбленной и безрассудная страсть к ней. И страсть победила.
- Ну и пусть, - с горячностью ответил молодой король. - Мы посмотрим, кто кого! Во имя Господа и Франции мы двинем нашу армию на Тулузу!
Переждав очередную зиму, во время которой воинственный пыл всех рыцарей Европы улетучивался, весной 1141 года Людовик стал собирать войско. Задача, поставленная перед феодальной армией, обескураживала аристократов, но слово короля есть слово короля. Они приносили ему оммаж, давали клятву верности. И весной уже двадцатилетний Людовик Седьмой вместе со своей женой выступил в поход на юг Франции. Ради этого Алиенора, привыкшая носить мужское платье, подпоясалась даже широким кожаным поясом воина с мечом у левого бедра. Она смотрелась очень воинственно, и муж вновь гордился ею.
Но похвастаться этим походом они не смогли. Граф Рауль де Вермандуа оказался прав. Каждая южная крепость, а они росли на скалах, точно орлиные гнезда, превратилась практически в неприступную твердыню. Король так и не получил генерального сражения, его войска, с трудом пробиравшиеся по южным дорогам, теребили отряды Альфонса-Иордана. Жгли катапульты, под покровом ночи жалили со всех сторон. Да и непопулярен был этот поход ни среди королевской аристократии, ни среди солдат в армии Людовика, не говоря уже о всей Франции в целом. Все это воспринимали как выходку взбалмошного мальчишки и безрассудной девчонки. Не дойдя до Тулузы, армия Людовика повернула назад. Для короля это была катастрофа, для Алиеноры - жестокое оскорбление.
- Не надо было мне слушаться тебя, - в один из горестных дней сказал он. - Какой я глупец!
Это был крик души, и Алиеноре хватило рассудка не перечить мужу. Она наконец-то поняла, что изначально была не права. Что не все, ею вожделенное, дается ей в руки. И во время отступления муж не услышал от жены ни одного грубого словечка. Аквитанка утешала своего Людовика всеми возможными средствами, а этими средствами юная королева располагала в полной мере. И он наконец-то растаял. Что стоит неудачный поход в сравнении с искренней любовью самого близкого на земле существа? Тем более, самого нежного и обольстительного…
Но главные беды были только впереди…
Алиенора уговорила мужа сделать крюк - коль они на юге, так почему бы не побывать в родной Аквитании? И потом, есть повод показать всей Франции, что не ради одной Тулузы они собрались в дальнюю дорогу. Так королевская чета и поступила. Часть армии, обремененная артиллерией и обозом, пошла на север, к дорогам, ведущим на Париж, а другая, мобильная, в рыцарских седлах, поспешила на запад…
Короля и королеву встречали в Бордо сердечно. Тут искренне любили подобную молнии дочку Гильома Десятого. Она полностью соответствовала темпераменту страны, ее вскормившей. И, конечно, отвечала своим землякам любовью на любовь.
Пиры следовали один за другим, трубадуры посвящали сбежавшей от них Донне все новые канцоны. Людовику Седьмому, которому подобного добра хватало и в Париже, радушный прием быстро надоел, и он приказал собираться. И тут его супруга не стала перечить, только попросила взять с собой родную сестренку Петрониллу. К тому времени это уже был совсем не ребенок, но девушка шестнадцати лет. К тому же, беря пример со старшей сестры, искавшая приключений - и не важно, на чью голову. Лишь бы жизнь была веселой и увлекательной.
Вскоре Петрониллу в компании менестрелей привезли в Париж. Она была горда: ее сестра - королева! Девушка мечтала о выгодном замужестве и большой любви. И в мечтах представляла себе прекрасного юного принца-северянина, например, одного из подрастающих братьев короля. А их, как она слышала, было четверо! Как и старшая сестра, Петронилла была очень красива и уверена в себе.
Но планам ее относительно принца-ровесника не суждено было сбыться. Ее увидел мужественный рыцарь - сорокалетний Рауль де Вермандуа, великий сенешаль двора.
А она увидела его…
Эта встреча оказалась роковой. Роковой уже потому, что Рауль был женат, и не на ком-нибудь - на родной племяннице могущественного Тибо, графа Шампани и Блуа. Юная Петронилла сама не помнила, как после одного из пиров оказалась в объятиях опытного и привлекательного мужчины. Несколько встреч, и они оба решили, что принадлежат друг другу.
Людовик, едва оправившийся после чудовищного позора, все еще приходил в себя. Заботливая жена дарила ему не только свою любовь - по приезде она преподнесла мужу в качестве искупления своих грехов хрустальную чашу на золотой ножке и с резным золотым ободком, в который были вправлены жемчуг и драгоценные камни. Эту чашу, фамильную реликвию, она специально, тайком, везла из Бордо, чтобы подарить ее здесь, в Париже. Людовик был растроган до глубины души.
Но его сердечному спокойствию, возвращавшемуся с таким трудом, продолжаться суждено было недолго…
Петронилла, влюбившись по уши в Рауля де Вермандуа, бросилась в ноги к сестре.
- Алиенора, - отчаянно рыдала она у нее на коленях, - я люблю его! Люблю! Что мне делать? Я утоплюсь, если мы не будем вместе! Сброшусь с моста в вашу холодную и гадкую Сену! - Она поднимала прекрасные зареванные глаза на свою сестру и в кровь кусала губы. - Или выброшусь из башни! - И опять с глухими рыданиями утыкалась ей в колени.
Алиенора тоже кусала губы - ей искренне хотелось помочь сестре. Ведь у нее совсем не осталось родных. Был еще их дядя на Святой земле, князь Антиохии, Раймунд, дорогой для Алиеноры человек, но он казался почти мифическим героем. И она уже была неуверенна, существует ли он на самом деле. А милая Петронилла, ее кровиночка, находилась под боком.
Но что она могла для нее сделать?
А Рауль де Вермандуа, потерявший покой в том возрасте, когда его следует потихонечку приобретать, кусал ногти и не мог дать королю ни одного толкового совета по внешнему управлению государством. И это при том, что мудрого Сугерия по-прежнему не приглашали на Королевский совет. Людовик только хмурился, по своему обыкновению, и недоумевал: не заболел ли его советник?
В один из этих трагических дней, когда разбивались сердца и страдали души сиятельных особ, Алиенора напрямую сообщила о романе великого сенешаля и ее сестры. Что им делать? - спросила она у мужа. Любовь подняла их на своих крыльях, но если это чувство будет убито, то падение любого из них может закончиться смертью.
По крайней мере, теперь Людовик знал, почему его вельможа ходил все это время как в воду опущенный.
- Но у него есть жена, племянница Тибо Шампанского, - сказал он, стоя в ночной рубашке на медвежьей шкуре, грея руки у камина. - Церковь благословила их брак. Что ты хочешь от меня?
- Разорви брак Рауля Вермандуа с нелюбимой женой, - сидя на кровати, поджав ноги, просто ответила Алиенора.
- Разорвать брак?! - Людовик не верил своим ушам. - Я что, папа римский? - Он даже рассмеялся ее просьбе, как остроумной шутке. - Разорвать брак!
- У меня одна-единственная сестра, и я не хочу потерять ее! - грозно откликнулась с постели Алиенора.
- Милая, но это не в моей власти…
- Ты - король! А значит, тебе решать, с кем жить твоим вассалам, кем бы они ни были! Графами Шампани, Вермандуа или Аквитании! Это если мы с тобой, не приведи Господи, решим развестись, - при этих словах Людовик заметно побледнел, - нам придется обращаться к папе. Но развести Рауля Вермандуа и племянницу графа Шампани сможет и пара епископов. Разве не так?
- А повод?
- Повод всегда можно найти. Спроси у своего старого лиса Сугерия, он умен - вмиг подскажет, что делать.
- Я так и поступлю, - холодно откликнулся Людовик.