- Скучно, - призналась она. - Все одна и одна. Тебя редко вижу. Когда в госпитале работала, время как-то быстрее шло. А сейчас приду туда, девчата кричат: "Иди, иди домой, отдыхай". Стыдно мне в такое время без дела…
Дубровин считал ее слова справедливыми и не знал, что сказать в ответ. Он молча гладил ее белые руки, обнаженные по локоть, испытывая прилив необычайной нежности. "Сейчас следовало бы окружить ее особой заботой, ведь скоро она будет матерью", - думал он, невольно ужасаясь при мысли о том, что в такое время может никого в доме не будет…
"Не будь войны, взял бы сейчас отпуск, чтобы находиться все время около нее", - подумал Дубровин и, скрывая тревогу, шутливо спросил:
- Как наш сын чувствует себя?
Нина смущенно улыбнулась, вскинула на мужа счастливые глаза и сообщила:
- А он опять ножками бил…
- Торопится хлопчик, - благодушно рассмеялся Дубровин.
Он встал и подошел к письменному столу. Молча перелистал несколько страниц в раскрытой книге, которую читала Нина, переставил статуэтку адмирала Нахимова, потом сел в плетеное кресло и задумался.
Нина с удивлением смотрела на молчавшего мужа. Она редко видела его таким. Дубровин был всегда жизнерадостным, задорным. На его скуластом загорелом лице кончик курносого носа приподнят вверх, а углы четко обрисованных губ постоянно в усмешечке, словно он всегда чему-то рад.
- Что-то серьезное предполагается? - спросила она тревожно.
- А у нас всегда серьезное, - отшутился он и перевел разговор. - Ты договорись с Марфой Семеновной, чтобы она жила у нас. Все же не одна.
- Завтра зайду к ней, - сказала Нина. Глянув на будильник, стоявший на столе, она положила руки на плечи мужа и вздохнула: - Тебе пора…
Он хотел сказать жене, что сегодня ночью действительно предполагается нечто необычное, но не сказал.
В дверь постучали.
- Войдите, - сказала Нина.
На пороге показался высокий худощавый моряк с холодным блеском в голубых глазах и тонкими, лихо закрученными черными усиками.
Глянув на него, Дубровин радостно ахнул:
- Сережка! Братишка!
Он бросился к нему, крепко обнял и поцеловал. Потом отступил назад, чтобы лучше разглядеть, и с восхищением проговорил:
- А и здоровый же вытянулся!.. Вот и свиделись… сколько лет мы не встречались?
- Два года… - невесело улыбнулся Сергей.
- Откуда ты взялся?
- Из госпиталя… штопаный.
- Ну, давай раздевайся, садись, рассказывай, - засуетился Дубровин. - Тощий ты немного, нос вытянулся, ну, это не беда, на флотских харчах мигом подобреешь. А ростом ты стал выше меня. Как сумел обогнать? И усы…
И вдруг спохватился:
- Эх, черт! Идти же мне надо! - он положил руку на плечо брата. - Сам понимаешь - служба… Ты, Cepera, посиди у Нины. Она тебя покормит, винцом "Черные глаза" угостит, а потом загребай ко мне на катер. Обязательно. Найдешь?
- Найду…
- Ну и добро. Я побежал.
Выйдя из комнаты в прихожую, он позвал брата и шепнул ему:
- Я догадываюсь, почему ты раньше времени из госпиталя выписался и в Геленджике оказался. Смотри, Нине ни слова о том, что готовится.
- Молчу, - коротко сказал тот.
Нина приоткрыла дверь и с упреком проговорила:
- Секреты от меня?
- Что ты, Ниночка, - смутился Иван. - Я ему говорю, как лучше найти меня в порту.
- Шепотком на ушко…
Иван громко рассмеялся.
- Ой и жинки! - воскликнул он и кивнул брату: - Иди в комнату.
Когда он ушел, Дубровин привлек Нину к себе, поцеловал в глаза, провел рукой по ее лицу и волосам.
- Завтра я приду в полдень… На наши секреты не сердись. Служба такая… Ни о чем не волнуйся. Угощай братишку… - и с тихим вздохом произнес: - А я пошел…
4
В порту Дубровина окликнул знакомый капитан 2-го ранга из штаба флота. Рядом с ним стоял человек среднего роста, одетый в мундир английского морского офицера.
Дубровин подошел, поздоровался.
- Познакомьтесь, - сказал капитан 2-го ранга.
Англичанин подал Дубровину руку и с вежливой улыбкой произнес на русском языке:
- Мне говорили о вас, как о смелом морском офицере.
- Возможно, - согласился Дубровин, заметив, что серые глаза англичанина сохраняли холодное выражение.
Он вопросительно посмотрел на капитана 2-го ранга, не зная, как вести себя с англичанином. Да и не до него, признаться, было сейчас.
- Это корреспондент. Из английской миссии, - сказал ему капитан 2-го ранга. - Хочет написать о наших офицерах-катерниках. Расскажите ему о себе.
- Товарищ капитан 2-го ранга, - взмолился Дубровин, - избавьте! Вы же знаете, что мне сейчас не до разговоров. Завтра днем - пожалуйста.
Но корреспондент уже вынул записную книжку и вечное перо.
- Всего несколько вопросов, - сказал он. - Имеете ли вы образование?
"Какое имеет отношение подобный вопрос к боевым действиям?" - сердито подумал Дубровин и скороговоркой выпалил:
- Окончил машиностроительный техникум, высшее морское училище. Раньше был слесарем, родом из Саратова, фашистов ненавижу, и борьба с ними - цель моей жизни. Все? Разрешите идти?
- Вы торопитесь? Извините, еще задержу вас на минутку.
Корреспондент вынул другую записную книжку. Перелистав несколько страничек, он сказал:
- Вот послушайте, что прочитал я недавно о вашем флоте в одной газете: "После падения Новороссийска, последнего южного порта Черноморского флота, положение флота стало критическим. Конференция в Монтре обязала Турцию открыть проливы в том случае, если через них должны будут пройти корабли страны, ставшей жертвой войны. Русский флот, изгнанный из черноморских баз и ищущий убежища вне черноморских портов, должен пройти в Средиземное море через Эгейское, которое находится под контролем держав оси. Что останется от флота? Об интернировании русские никогда не мыслят. Это противоположно духу русских. Капитуляция тоже немыслима. Для этого дух советских моряков слишком высок. Остается единственный, трагический исход - самопотопление". Что вы скажете о мнении этой газеты?
Внимательно слушавший Дубровин спросил:
- Эта газета, вероятно, фашистская?
- Безусловно.
- Сразу чувствуется. Но в этой заметке есть доля правды.
- Какая? - оживился корреспондент.
- А вот где пишут, что дух советских моряков слишком высок. С этим согласен. А остальное - чушь. Удовлетворены таким ответом?
- У меня еще есть вопросы. Но я вижу, что у вас нет времени.
- Верно, времени у меня в обрез. Если желаете написать о наших катерниках, то я могу когда-нибудь взять вас на борт своего катера во время боевой операции. Нужно только на это получить разрешение.
- А сегодня что-нибудь опасное предвидится? - насторожился англичанин.
- Сегодня? Как всегда… Война - не для прогулок выходим в море.
- Ваше предложение надо обдумать, - произнес англичанин, пряча в карман обе записные книжки. - Я не имею права рисковать своей жизнью.
- Еще бы! - усмехнулся Дубровин и, озорно сверкнув карими глазами, добавил: - Придет время, и честные английские моряки позавидуют советским морякам и недобрым словом помянут Черчилля.
- О! Как это понимать? - широко раскрыл глаза англичанин и снизу вверх вопросительно посмотрел на капитана 2-го ранга, молчаливо улыбающегося.
- Когда-нибудь поймете. А пока прощайте! - и Дубровин сунул в карман трубку, не понимая, почему в его душе начала закипать злость против толстого корреспондента.
"Да и не похож этот толстяк на настоящего англичанка, пробовал успокаивать себя Дубровин. В его представлении они все были высокими и сухопарыми. - А впрочем, кажется, Черчилль такой же".
Вступив на палубу корабля, Дубровин сразу окунулся в повседневные заботы, и чувство раздражения, вызванное разговором с англичанином, прошло. Он проверил, как делал обычно, весь катер от форштевня до ахтерштевня, все отсеки, посмотрел, все ли лежит на месте, в наличии ли аварийный пакет.
Закончив осмотр, Дубровин поднялся на мостик. Дождь перестал, но дул холодный ветер. По небу неслись черные взлохмаченные облака. Вахтенные матросы поеживались в коротких бушлатах и дождевиках. Около носовой пушки комендор Терещенко рассказывал что-то смешное, и матросы оглушительно хохотали. До командира катера донеслись слова: "Небо ясно, корабль у причала, а морячков словно штормом укачало. Подхожу к ним…"
На стеллаже малых глубинных бомб, подперев ладонью голову, сидел рулевой Никита Сухов. К Дубровину он попал недавно с подорвавшегося на мине катера лейтенанта Веденеева. Был он замкнутым и неразговорчивым человеком, ни с кем не дружил, чем удивлял общительных по натуре матросов, считающих дружбу священным чувством. Дубровину новый рулевой не нравился, хотя он не мог сказать о нем, что это плохой матрос. Сухов отлично стоял у руля, никогда не нервничал, не перекладывал резко руль. Однако в горячей боевой обстановке Дубровин еще не видел его.
"Как он себя поведет во время боя?" - подумал Дубровин, стараясь по выражению лица рулевого определить его настроение.
Подозвав Сухова, Дубровин спросил:
- Как рулевое управление?
В полной боевой готовности, - быстро ответил рулевой, замирая в стойке "смирно".
- Запасные штуртросы не снесли на берег?
- Нет, с некоторым недоумением проговорил Сухов
Дубровин некоторое время молчал, затем сказал:
- На горячее дело идем, товарищ Сухов. И люди, и механизмы должны работать безотказно…
Он хотел напомнить рулевому о внимательности, о том, что груженый корабль, идущий полным ходом, при резком перемещении руля может перевернуться, что в румпельном отделении должны быть в запасе штуртросы и аварийный инструмент. "А зачем я буду говорить ему, он сам отлично знает", - подумал Дубровин и начал набивать трубку табаком.
- Почему у вас нет друзей? - наклоняясь к нему, спросил он тихо.
- Не успел, - хмурясь ответил Сухов.
- Тяжело без друга… Мысли разные в голову лезут, а поделиться не с кем.
- Это так, - согласился Сухов, его голос чуть дрогнул.
- Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что вы сторонитесь товарищей, чувствуете себя здесь неродным сыном.
Сухов промолчал, насупился.
С пирса раздался голос командира дивизиона:
- Командиры катеров, построить команды!
Сухов поднял голову.
- Неверно, товарищ старший лейтенант. Характер у меня просто такой.
"Что-то не то говоришь", - подумал Дубровин.
Он подозвал боцмана и распорядился выстроить команду на палубе,
5
В строю стояли двести семьдесят матросов и старшин. Это были сильные и смелые люди, испытанные в боях за Одессу и Севастополь, под Ростовом и в предгорьях Кавказа, готовые ко всему, даже к смерти.
Перед строем стоял среднего роста коренастый офицер в стеганке, с биноклем на шее и потертой полевой сумкой через плечо. У него были строгие черты лица, прямой, чуть крупный нос и черные добродушные глаза, доброту которых не скрывали широкие брови и поперечная складка на лбу. Это был командир морской пехоты майор Цезарь Куников.
Он прославился в боях в приазовских плавнях под Ростовом. Батальон морской пехоты, которым Куников командовал, противостоял целой немецкой дивизии. После сдачи Новороссийска Куникова назначили командиром батальона в 83-ю бригаду морской пехоты. Но там он пробыл недолго. Ему поручили возглавить третий боевой участок Новороссийской морской базы.
Несколько месяцев тому назад было решено создать при базе десантный отряд. Кого назначить командиром отряда самых храбрых моряков? Начальник штаба порекомендовал Куникова. Костяком отряда явилась рота морских разведчиков. Много труда вложил неутомимый майор, чтобы укомплектовать отряд, привить каждому качества, необходимые десантнику. К нему приходило немало добровольцев, с каждым он подолгу беседовал, наводил справки. И вот отряд готов к выполнению боевой задачи.
Сейчас должна быть последняя проверка.
Старшина второй статьи Сергей Дубровин стоял в строю на правом фланге и не сводил глаз с командира, который удивлял его неиссякаемой энергией, умением быть хладнокровным в любой обстановке. Сергей воевал в батальоне Куникова в приазовских плавнях и в предгорьях Кубани. В бою за Новороссийск Дубровина ранило. В госпитале он узнал о создании отряда и постарался быстрее выписаться, чтобы попасть к Куникову.
Рядом с Куниковым стояли его заместитель по политической части старший лейтенант Николай Старшинов и начальник штаба Федор Катанов. Оба боевые офицеры. Старшинов был комиссаром базовой роты разведчиков, не один раз ходил в тылы противника. Катанов кадровый офицер, во время обороны Севастополя командовал батальоном, потом был заместителем командира 137-го полка морской пехоты, руководил подготовкой офицерских кадров на курсах командного состава.
Куников обвел десантников внимательным взглядом, заложил руки за спину.
- Среди нас, - начал он, - есть люди, которые воевали со мной. Я хочу напомнить о том, что моряки в прошлом году обороняли Новороссийск и оставили его последними. Дрались там четверо суток. Позади была Цемесская бухта, а впереди горели фашистские танки. Но слишком неравны были силы. На каждого приходилось до сотни вражеских солдат. Однако тот кусочек земли, который обороняли моряки, так и не отдали врагу, пока не поступил приказ командования. Ночью подошли катера. На память гитлеровцам остался пустой деревянный ящик, на котором написали: "Мы еще вернемся! Черноморцы". И вот возвращаемся, полные сил, энергии, ненависти к врагу…
Куников замолчал и склонил голову, словно вспоминая героев-моряков, павших в том бою смертью храбрых. Строй стоял недвижимым. Молчание было недолгим. Куников поднял голову и заговорил горячо:
- Товарищи! Каждый из вас знает, что ждет нас впереди. Холод, ледяная вода, огонь врага. Короче говоря, идем на смерть. Надо это понимать. Будет очень тяжело. И теперь на каждого придется по десятку гитлеровцев. У них - пушки и танки. А у нас только автоматы, гранаты и противотанковые ружья. Может быть, кто передумал служить в отряде? Сейчас не поздно отказаться. Не каждому по силам вынести то, что должны вынести мы. Будете по-прежнему воевать в своих частях. Того, кто желает вернуться в свою часть, прошу выйти вперед.
Строй не шелохнулся. "Кто же выйдет на позор, хотя бы и хотел вернуться в часть?" - подумал Куников и, повернувшись к Катанову, громко, чтобы все слышали, сказал:
- Распустите отряд и снова постройте через пять минут. Кто не хочет оставаться в отряде, пусть не становится в строй, а зайдет в штаб за документами.
Повернувшись, Куников пошел к дому, где находился штаб отряда. Через пять минут вернулся.
- Посчитайте людей, - сказал он Катанову и для чего-то расстегнул полевую сумку, чувствуя, что нервничает.
- Двести шестьдесят восемь, - доложил Катанов.
- Так. Ясно, - спокойно проговорил Куников и за стегнул сумку. - Этих двух отправьте в их части.
Услышав рапорт Катанова, Сергей с неприязнью подумал о тех двух. "Были среди нас, оказывается, и такие. Хорошо, что отсеялись. Теперь каждый из нас может быть уверенным в товарище, как в самом себе".
- Претензии есть? - обратился Куников к матросам. - Недовольство чем-либо?
Некоторое время царило молчание.
Затем Сергей поднял руку.
- Разрешите, товарищ майор?
Куников глянул на него удивленно - чем мог быть недоволен старшина Дубровин?
- Говорите, товарищ Дубровин.
- У меня, собственно, не претензия, а предложение. Хозяйственники выдали нам столько сухарей, консервов и прочей гастрономии, что впору для трюма хорошего парохода. А я так думаю, что нам поменьше съестного брать надо, а побольше гранат, патронов. Боевым опытом проверено. Будет чем воевать - харч добудем. Так что разрешите нам боевой паек увеличить, а продовольственный сократить.
- Гм… мысль дельная. Что вы скажете, товарищи матросы?
Со всех сторон раздались одобрительные возгласы.
- Примем предложение нашего товарища?
- Примем! - дружно ответил строй.
- А что старшина скажет? - Куников посмотрел на старшину отряда Алешичева.
Алешичев всегда невозмутим, в серых глазах полнейшее спокойствие. Моряк он бывалый, его ничем не удивишь.
- Что ж, - коротко ответил он.
- Добро, - басовито кашлянув, сказал Куников. - Я согласен. А теперь давайте-ка проверим экипировку.
Закончив проверку, майор сказал Катанову:
- Ведите людей в клуб на собрание.
В клуб бывшего дома отдыха пришли не только десантники, но и катерники. Здесь Дубровин увидел брата и подошел к нему. Они сели рядом, прижавшись плечом друг к другу. Им хотелось о многом поговорить после долгой разлуки, но оба молчали, взволнованные предстоящими событиями. Иван положил руку на руку Сергея и сжал ее.
- Наконец-то, Cepera, вперед пойдем, - проговорил он.
Тот молча кивнул головой.
На трибуну поднялся старший лейтенант Старшинов. Он обвел взглядом притихший зал и звонко произнес:
- Товарищи! Сегодня идем в тяжелый бой. В этот бой идем с мыслью о победе, с мыслью о Родине. Я предлагаю дать перед боем клятву. Прочитаю текст этой клятвы.
Он стал читать.
Куников стоял на эстраде и наблюдал, как лица людей становились напряженнее, в их глазах появилось то одухотворенное выражение, которое он видел лишь в особо торжественные моменты в жизни человека.
Старшинов читал звонким голосом, медленно, веско. Куников знал клятву наизусть, но сейчас как-то по-новому воспринимал каждое слово, придавал всему более глубокий смысл. Ему вспомнилась Москва, где он жил и работал до войны, ставшая теперь такой далекой и еще более близкой сердцу. "Знала бы Наташа…" - подумал он.
Сергей наклонился к брату и зашептал:
- Вот бы сразу и в бой…
Когда Старшинов закончил читать, в зале стало шумно, многие зааплодировали. Дождавшись, когда в зале стихло, Старшинов сказал:
- Каждый из нас должен подписать клятву.
Первым поставил подпись Куников. Один за другим наклонялись над столом моряки, расписывались и отходили с торжественным выражением на лице.
Выйдя из клуба, Иван сказал:
- Пойдем на мой катер. До посадки успеем поговорить…
На берегу Дубровин увидел готовую к отплытию "Скумбрию". На палубе находился Терновский. Рядом! с ним стоял старшина первой статьи Анатолий Кузнецов, русоволосый, с румянцем на круглых щеках.
- Уже? - окликнул его Дубровин. - Не рановато собрался?
- Пока на моей посудине доползу до места, вы сто раз меня обгоните.
- Ну, чапай, чапай! Кстати, Жора, подними флаг над своей шаландой. В море выходишь, порядок надо соблюдать.
Стоящие на берегу рассмеялись. Не было на "Скумбрии" ни одной мачты, не к чему прикреплять флаг.
- На шею флаг приспособь, - посоветовал кто-то.
- Ладно, хватит подначивать, - отозвался Терновский и с озабоченным видом пошел в рулевую рубку.
- Ни пуха, ни пера! - крикнул ему Дубровин.
Терновский по-традиционному ответил:
- К черту!