Но столь же историчны и вымышленные его персонажи. В этом смысле наименее характерны те двое молодых людей, которые ведут любовную интригу. Вальтер Скотт пытался изобразить их как носителей страсти, свойственной всем эпохам, и потому они многим критикам казались слишком модернизированными. Зато второстепенные персонажи, ничуть не утрачивая своего общего значения, являются чрезвычайно типичными для изображаемой эпохи и страны. Вальтер Скотт создавал их с большей свободой, как образы-типы, обобщая и конденсируя в них все, что знал об эпохе и совершавшихся в ней процессах. Эти второстепенные персонажи и создают тот исторический фон, на котором развиваются перипетии любви двух главных героев романа.
7
Чтобы изобразить трагическую судьбу Шотландии в ее извечной борьбе с поработителями и с более могущественным соседом, чтобы показать ее отсталость, вызванную в значительной мере родовым строем, сохранявшимся у горцев до последнего времени, Скотт должен был поставить в центре своего произведения народные движения и гражданские войны, которые происходили почти непрерывно на протяжении всей истории страны. В эти периоды внутренние общественные противоречия, интересы и убеждения проявляются особенно отчетливо, и люди в своем поведении обнаруживают такие качества души, которые в другие периоды остаются незаметными даже для искушенного взора.
Кроме того, объяснить поступки (персонажей и самое действие романа можно лишь интересами, задачами и психологией борющихся партий. В "Уэверли" Вальтер Скотт просит простить его за то, что он так много говорит о ганноверцах и якобитах, вигах и ториях: ведь без этих разъяснений его рассказ останется непонятным.
Эпохи гражданских войн и восстаний изобилуют драматическими конфликтами. Неожиданно перед свежим сознанием возникают трудные нравственные проблемы общественной справедливости. Личные интересы или влечения сталкиваются с законами "чести", голос совести противоречит долгу службы, и люди мучительно пытаются определить, "кто прав, кто виноват".
Вальтер Скотт особенно хорошо мог понять эти трагические колебания. Ему, как потомку Скоттов, была близка психология шотландских приверженцев Стюартов, у которых патриотизм сочетался с беззаветной преданностью павшей династии. С другой стороны, логика государственной жизни, казалось ему, уже и "шестьдесят лет тому назад" ясно требовала Ганноверской династии и объединения королевств. В частых национальных, религиозных, династических войнах трудно было разобраться, на чьей стороне справедливость, где кончается вполне оправданная национальная гордость шотландцев и начинается воспитанная веками ненависть к англичанам. Феодальная верность Стюартам вступала в конфликт с присягой и долгом гражданина. Пуритане, доведенные до отчаяния религиозными преследованиями, приходили в ярость и совершали дела, которые не могли быть одобрены целиком с нравственной точки зрения. Все эти проблемы Скотт глубоко прочувствовал. Он возвращался к ним почти во всех своих романах.
Уже в "Уэверли" возникает эта трудная нравственная проблема ориентации в общественной борьбе в момент наивысшего ее напряжения. Уэверли, получив отпуск из полка, в котором он служит офицером, отправляется на прогулку в горы и, неожиданно для самого себя, оказывается участником якобитского заговора. Арестованный властями и освобожденный заговорщиками, увлеченный любовью к сестре восставшего вождя, подталкиваемый обстоятельствами, он вступает в войска повстанцев и становится государственным изменником.
Уэверли не только скомпрометирован. Он должен быть осужден не потому только, что против него есть улики, но и потому, что он действительно виновен. Его вовлекают в восстание продуманными методами, его ставят в двусмысленные положения, соблазняют и убеждают. И все же его поведение имеет глубокие нравственные мотивы и, по мысли автора, может быть оправдано с нравственной точки зрения. Если бы неопытный юноша оказался просто жертвой случайностей и изменником только по видимости, то ни политической, ни нравственной проблемы в романе не было бы. Вывод из романа можно было бы сделать один: веди себя осторожно и смотри под ноги, чтобы не оступиться.
Однако Уэверли увлекают не столько обстоятельства, не столько даже страсть, сколько соображения нравственного характера. Он как будто убеждается в справедливости восстания, во всяком случае он охвачен симпатией к повстанцам. Потому-то он и поддается обстоятельствам, а не борется против них.
На чьей стороне правда? Где справедливость? В борьбе наций побеждают сильные. Но всегда ли сильные бывают правы? Малые национальности, с таким упорством защищающие свою независимость от мощного соседа, как будто бы правы. Но внутренние раздоры, истребляющие целые сотни людей, отсталость экономическая и хозяйственная, крайняя нищета, переживший себя родовой строй - все это поддерживается тем национальным консерватизмом, который не позволяет Шотландии, особенно горной, усваивать современную цивилизацию. И тем не менее несравненный героизм, с которым шотландцы борются за свои права, за своих вождей и за свое рабство, заключает в себе нечто привлекательное, достойное уважения и даже справедливое. Их вековая борьба и героический патриотизм овеяны поэзией баллад, а их разбойники кажутся и в известной мере являются борцами за национальную независимость. Следовательно, "измена" Уэверли представляется как некоторое оправдание - если не восстания, то восставших.
Имеют ли древние кланы такое же право на существование, как и более развитое общество? Не являются ли набеги горцев на равнинную Шотландию священным правом и патриотическим долгом гэлов, изгнанных с родных земель? Чем оправданы разорение и без того нищего крестьянства, религиозная нетерпимость, древние права аристократии, экономическое господство буржуазии? Многие из героев Скотта взволнованы этими вопросами. С различной степенью сознательности эти вопросы обсуждают Родерик Ду ("Дева озера"), Роб Рой, Берли и Клевер-хауз ("Пуритане"), шут Вамба и Седрик Сакс ("Айвенго"), швейцарцы в "Анне Гейерштейн", турки в "Талисмане". Историк и правовед, шотландский дворянин и английский писатель, Вальтер Скотт словно самым своим рождением и образованием был предназначен для того, чтобы выдвинуть точку зрения побежденных национальностей и местных традиций и по-новому рассмотреть вопрос, не вызывавший сомнений у историков предшествовавшей эпохи.
Начиная серию своих шотландских романов, Скотт надеется на то, что англичане забыли древнюю вражду и не чувствуют ненависти к своему побежденному врагу. Враг стал или должен стать равноправным гражданином нового Соединенного королевства, и повествование о старинных распрях не вызовет у современного английского читателя ничего, кроме сочувствия. В "Антикварии" Скотт подчеркивает великобританский патриотизм своих шотландских героев, что было весьма важно в те времена, когда Наполеон пытался расколоть союз, взывая к патриотизму Ирландии и Шотландии. В "Роб Рое" сочувствие герою, именем которого назван роман, почти не сопровождается негодованием к его притеснителям, и весь конфликт рассматривается как недоразумение, которое должно быть разрешено правильными отношениями между "бывшими" покоренными и "бывшими" завоевателями, хотя сущность конфликта лежит гораздо глубже, В "Эдинбургской темнице" подозрения королевы по отношению к шотландским "бунтовщикам" опровергнуты фактами, а лорд Аргайл верно характеризует, действительное положение вещей и чувства подлинных шотландских патриотов. В "Айвенго" та же проблема перенесена в другую эпоху. Здесь изображена борьба между норманнами и англосаксами через сто с лишним лет после завоевания, но разрешается этот древний спор приблизительно в том же плане. Старый Седрик Сакс принужден прекратить свою бесполезную оппозицию. Ричард I благоволит совершенно одинаково и к саксам и к норманнам и уничтожает антагонизм, который существовал в правление "норманского" принца Иоанна. Сам Айвенго, сакс по происхождению и соратник Ричарда, усваивает норманскую культуру, получает прощение отца и символизирует союз двух национальностей.
8
Излюбленный герой Вальтера Скотта - молодой человек добрых нравов и идеальных взглядов, наивный и неопытный. Наивность и неопытность малогероичны, и Скотт наделяет ими своих молодых людей совсем не для того, чтобы вызвать восхищение читателя. Задача заключается в том, чтобы столкнуть это свежее сознание с ужасающей сложностью жизни. Герой попадает в новую для него среду, в его существование неожиданно врывается история. Если вначале действительность представлялась ему слишком простой и серой, то теперь события, мелькающие с необычайной быстротой, кажутся непостижимыми и абсурдными.
Но это только первое впечатление, которое иногда длится до последних страниц книги. Случайное как будто столкновение обнаруживает в себе явную преднамеренность. Биография героя приобретает логику, а судьба оказывается результатом чьей-то сознательной воли.
Фрэнсис Осбалдистон, герой "Роб Роя", не любит коммерции, к которой его готовит отец: элементарной логике бухгалтерских книг он предпочитает "Неистового Роланда" Ариосто. Он отправляется скучать в имение своего провинциального дядюшки. Но с первых же шагов из-за каждого угла на него обрушиваются приключения: его обвиняют в грабеже, оправдывают по суду, преследуют за долги, арестовывают в горах. Этот каскад событий кажется герою рядом нелепых случайностей. Однако бессмысленная фантасмагория объясняется закулисной борьбой Дианы Вернон и Рэшли.
Уэверли беззаботно живет у Брэдуордина и Фёргюса. Вдруг по непонятным причинам его дела запутываются: его подозревают в государственной измене, заключают под стражу, потом освобождают, держат в плену, доставляют в лагерь повстанцев. Это сцепление событий впоследствии объясняется как планомерное вмешательство чужой воли в судьбу наивного героя. То же можно сказать почти о каждом романе Скотта - о "Талисмане", "Гае Мэннеринге", "Приключениях Найджела" и т. д.
В этом принципиальная разница между романами Скотта и приключенческими романами XVIII века. Читатель приключенческого романа пребывает в постоянном изумлении перед превратностями фортуны. Нападения разбойников, неожиданные дуэли, бегство, приводящее героя в незнакомую обстановку и начинающее новый ряд приключений, поразительные встречи, "удары судьбы", низвергающие человека в бездну несчастий с вершины могущества, следуют одно за другим без строгой внутренней связи. Приключения имеют самостоятельное значение: их чередование несет с собою одно основное чувство - изумление перед необычайными возможностями жизни, и одну основную идею - всемогущество случая. Биография героя, вырванная из колеи обыденного, идет навстречу неожиданному. Чем полнее торжество случая, чем необычнее происшествия, тем яснее выражена мысль автора. События не объяснены, за ними нет ничего. Это сцена без кулис, и единственный режиссер здесь - случай.
Однако уже в XVIII веке возникает новый тип романа, в котором приключения приобретают совсем другой смысл. Этот роман получил название "готического", "черного", или "страшного". Особенностью таких романов было то, что они вызывали "сладкий ужас". Обычно они повествовали о страшных приключениях в средневековых замках, в которых было совершено когда-то чудовищное злодеяние. События кажутся вначале совершенно непонятными; они приобретают смысл только после того, как разгадана тайна. Сюжет объясняется волей злодея, который преследует свою жертву, либо другим рядом событий, совершающихся за кулисами. Следовательно, приключения, которые происходят с героем или героиней, не являются игрою случая. Случай как верховный владыка жизни устранен. Это не он сталкивает друг с другом людей и создает происшествия. События возникают из тьмы неведомого, но в этой тьме скрывается чья-то воля - злодея, желающего погубить героя, или благодетеля, который хочет его спасти. В организации этой закулисной режиссуры, этого второго ряда событий, объясняющих то, что происходит на поверхности, и заключается характерная для готического романа "техника тайны".
Следовательно, между готическим романом и романом приключенческим - большая и принципиальная разница. Развенчание случая и введение "второго плана" действия предполагает более глубокое его осмысление. То, что прежде рассыпалось по поверхности, теперь собирается в правильный рисунок, то, что прежде казалось случайным и потому непостижимым, теперь считается причинно обусловленным и доступным исследованию. Вместе с тем жизнь представляется не хаотичным столкновением вещей и обстоятельств, а борьбой разумных, хотя и тайных сил, столкновением человеческих воль, а иногда провиденциальным замыслом. Отсюда и возникает то, что можно было бы назвать "глубоким сюжетом".
Вальтер Скотт с огромной энергией прояснил и вместе с тем переосмыслил то, что уже намечалось в "черном" романе. Ему, очевидно, казалось, что приключенческий роман XVIII века скользит по поверхности жизни, не задумываясь над значением событий. Герои этого романа не строят никаких планов и живут тем, что посылает им судьба. Для Скотта такой способ восприятия жизни и композиции романа был явно неприемлем. Кажущуюся нелепость жизненных событий он пытался истолковать как закономерный результат постоянно действующих сил. Теорию случая, широко распространенную в философии истории XVIII века, он решительно отвергал - и как историк и как писатель.
Внешне роман Вальтера Скотта иногда напоминает готический. В начале романа у него почти всегда встречаются один или несколько традиционных незнакомцев, которые впоследствии играют в действии ведущую роль. Таковы, например, Айвенго, изгнанный сын Седрика, вернувшийся на родину из крестового похода и совершающий на турнире чудеса храбрости; "Черный рыцарь", который исчезает после турнира и оказывается королем Ричардом, инкогнито странствующим по своему королевству; Эльши, страшный карлик, которого жители окрестных сел принимают за беса ("Черный карлик"); Берли, полугерой-полубезумец ("Пуритане"); героический разбойник Роб Рой и т. д. Часто встречаются у него потерянные или похищенные дети, которые потом находят своих родителей или открывают свое происхождение. Этот мотив, весьма распространенный в литературе эпохи, играет центральную роль и в "Гае Мэннеринге" и в "Антикварии", напечатанных один за другим в течение одного года, а затем в "Пирате".. Напоминают "черный" роман и преступники, кающиеся и нераскаянные, на душе которых тяготеет страшный грех, -это старуха Элспет из "Антиквария", Мег Меррилиз из "Гая Мэннеринга", Фрон де Беф и Урфрид из "Айвенго".
Напоминают готический роман не только отдельные образы или мотивы Скотта, но и общая схема его романов. Почти в каждом из них герой является жертвой каких-то темных махинаций со стороны неведомых врагов, и только к концу ему удается выпутаться из сетей и восстановить истину.
Во многих романах Скотта существует персонаж который словно выполняет роль режиссера спектакля. В руках его сосредоточены все нити интриги, и сюжет возникает и развивается благодаря его вмешательству в мирное течение жизни. В ранних романах Скотта он встречается чаще, в более поздних его роль значительно урезана. Словно опытный возница, он правит всей колесницей повествования, связывая непостижимыми узами целые толпы персонажей, определяя судьбу героя, разрешая за него проблемы его биографии. Он принимает на себя роль провидения, неисповедимыми путями ведущего героя к намеченной цели. В "Гае Мэннеринге" таким провидением оказывается цыганка и колдунья Мег Меррилиз. Сквозь сложные события романа проходит ее воля, завязывающая и развязывающая интригу. В кажущейся бессвязности приключений обнаруживается руководящая мысль; действие, рассыпающееся на "случайные" происшествия, оказывается обдуманным осуществлением логического замысла.
Такие режиссеры присутствуют почти в каждом романе Скотта, хотя значение их бывает далеко не одинаково. Эту роль выполняют и короли и нищие, обиженные богом и людьми, В "Антикварии" управляет событиями Эди Охилтри, старый бродяга, раскрывающий все тайны и приводящий действие к благополучному концу. В "Квентине Дорварде" - это Людовик XI и Цыган Гейраддин Мограбин, в "Уэверли" - Доналд Бин Лин, в "Черном карлике" - Эльши, в "Талисмане" - арабский врач, который оказывается султаном Солиманом. Иногда таких режиссеров бывает двое, как, например, в "Приключениях Найджела" (Ричи Мониплайз и Маргарет Рэмзи) или в "Певериле Пике" (Фенелла и карлик Гудсон).
В других романах роль режиссера осмыслена иначе. В "Пирате" старуха Норна, которая, как говорили современные Скотту критики, весьма напоминает Мег Меррилиз, приводит действие, вопреки собственному желанию, к несчастной развязке; в романе "Сент-Ронанские воды" трагический конец вызван неуместным вмешательством такого же несообразительного "провидения", мистера Тагвуда.
Эти герои придают действию особый смысл. Запутанный ряд событий можно было бы разрешить и без их помощи. К услугам Вальтера Скотта был другой режиссер, которому старые романисты охотно поручали ведение своих дел, а именно случай. Добиться некоторого правдоподобия и заставить читателя поверить в "стечение обстоятельств" в конце концов было нетрудно. Но тогда человеческая воля утратила бы свое ведущее значение, а интрига - свое единство. Действие не было бы причинно объяснено, а в этом-то и заключалась главная задача Скотта.
Заимствовав многое из "готического" романа, Вальтер Скотт переосмыслил эти традиции. Герой-режиссер и "глубокий сюжет", которые в "готическом" романе возбуждали интерес или страх, у Скотта служат другим целям и приобретают философско-историческое значение. В этом отношении Скотт гораздо ближе к Гете, который (в романе "Годы учения Вильгельма Мейстера") дал своему герою невидимых покровителей, тайно, из-за кулис, руководящих его судьбой, чтобы воспитать его для более глубокого понимания жизни.