Около полудня, когда парижские кабачки наполняет шумная гомонливая разношерстная толпа, включающая в себя торговцев из провинции; парижских барыг; маклеров и шулеров, что часто одно и то же; погонщиков скота и скучающих без работы бретёров, а так же простых крестьян, оказавшихся в городе по какому-нибудь ничтожному дельцу, в трактире "Гнездо кукушки", за столом, на месте где их можно было обычно застать, сидело двое мужчин. Один из них, рослый, плечистый блондин, ловко крутивший в руке массивный, увесистый кинжал, набалдашник которого украшали два изумрудных глазка, о чем-то беседовал со своим угрюмым, коренастым товарищем, не сводившим глаз с мелькавшего над столом оружия. Впрочем, если быть предельно точным, то следовало бы отметить, что определение "беседа" вряд ли соответствовало сему странному действу, так как диалог, непременно требует участия обеих персон. Происходившее же за столом, едва ли можно втиснуть в сии рамки, так как монолог светловолосого балагура Тибо, только по необходимости, сопровождался кивками и качаниями головы безмолвного Крюка, что, признаться, несколько удивляло людей мало знакомых с этой необычной парочкой.
Ловкач-Тибо, как называли владельца диковинного кинжала, с которым мы имели возможность встречаться ранее на страницах нашего повествования, быть может, от бессилия, а скорее, от отчаяния, с досадой вонзил в дощатый стол клинок узорного дамаска. Словно одинокий кипарис, посреди бескрайних просторов лавандовых полей Прованса, шатаясь на ветру, возвышался стройный силуэт великолепного кинжала над поверхностью засаленного трактирного стола.
И раз уж "стальное жало" попало в фокус нашего уважаемого читателя, трудно удержаться, чтобы не сказать несколько слов об этом славном и древнем оружии, что мы с вашего позволения и попытаемся сделать. Даже от невооруженного и невежественного глаза дилетанта не могла укрыться принадлежность сего дивного предмета к рыцарям Храма: ордену Тамплиеров, официально учрежденного в 1119 году, и оставшемуся в памяти потомков, пожалуй, одним из самых загадочных образований в истории человечества. Вся история ордена, а так же его атрибутика носит глубоко мистично-символичный характер. Каждая деталь имеет своё значение, порой общеизвестный, а зачастую потаенный смысл, дозволенный для понимания лишь посвященным. Сей кинжал, на рукоятке и лезвии которого были отражены основополагающие символы ордена и его исторические знаки, являлся ярким тому подтверждением. Герб рыцарей Храма в виде белого щита с черной полосой, на котором изображен красный крест, символизирующий кровь Господню, был нанесен на рукоятке, которую венчал упомянутый набалдашник с двумя изумрудными глазками. Изогнутая гарда, служившая плавным переходом от рукояти к отсутствующим ножнам, являлась, чертой прерывающей фразу известную как один из девизов Тамплиеров – "Non nobis, Domine, non nobis, sed tuo nomini da gloriam!" – дав пристанище лишь окончанию слова "nobis". Последнее можно скорее отнести к предположениям, так как Тибо владел лишь кинжалом, держа в строгом секрете историю приобретения сего примечательного оружия, а также сведения о ножах, о месте нахождения которых, вероятнее всего не имел ни малейшего представления.
Уставившись на колышущийся кинжал, оба молодчика сосредоточили бездумные взгляды на узорчатой рукояти, словно на божестве, которое вследствие проведения столь незатейливого обряда, обязано указать путь к осуществлению цели, растолковав, что именно следует делать. После продолжительной паузы, наполненной созерцанием, Тибо злобно прошипел:
– Куда подевался, этот чертов Гаррота?
Он метнул суровый взгляд на товарища.
– Ты был у Живоглота?
Крюк утвердительно кивнул.
– У одноногого Роже, у Тертого Жермена, у Железнобкого со Двора Чудес?
С прежним безразличием Крюк кивал, глядя на кинжал.
– Хитрая бестия этот Гаррота…
Вдруг лицо Тибо исказилось от мысли, которая ранее не приходила ему в голову.
– Послушай Крюк, а быть может, его уже нет в живых?! Да-да, перерезали глотку "медноголовые". Ты вспомни, как Гарроте едва удалось выбраться из "Гнезда кукушки", во время нашей последней встречи. Ну, а если даже в тот вечер ему удалось ускользнуть, то нельзя ручаться, что он впоследствии избавился от преследователей. "Колокол Нотр-Дама" звонит о том, что у Гарроты появился влиятельный враг, который рано или поздно настигнет и прикончит его, где бы он ни укрылся.
Крюк внимательно слушал Ловкача.
– А ведь и я времени зря не терял.
Он, криво улыбнувшись, подмигнул товарищу.
– Я нашел дом этого приора, или кто он там, господина Буаробера. Того месье которого предлагал общипать Гаррота. Домик и вправду невдалеке от Шатле, но местечко тихое, можно рискнуть.
Тщательно пережевывая кусок вареной телятины, Крюк оставался невозмутимым.
– Стоило бы денек другой понаблюдать за домом, не разобравшись, что к чему лезть опасно.
Крюк кивнул, наполняя кружки вином.
– И вот ещё, что…нам двоим много не унести, нужен кто-то ещё. Какой-нибудь простак, который не войдет в долю. Тот, кому можно заплатить пару монет и он отвалит. Кто-нибудь не из наших…
В это миг послышался голос, прорезавшийся сквозь трактирный гомон, и перед молодцами предстал беззаботный и веселый Гаспар. Он хлопнул ладонью по столу, вследствие чего на засаленных досках засверкал золотой экю "куронндор", и громогласно провозгласил:
– Что ж, друзья, сегодня угощаю я!
Переведя изумленные взгляды с простодушного слуги виконта де Сигиньяка на "куронндор", Тибо с Крюком, многозначительно переглянулись.
1 "Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему ниспошли славу!"
2 куронндор – (фр.) écu d’or a la couronne, couronne d’or – в переводе "экю с короной" – одина из средневековых монет.
ГЛАВА 4 (63)"Графиня Трамбаччи"
ФРАНЦИЯ. ГОРОД ШИНОН.
С того времени, как неподалеку от крепостных стен Шинона, в доме, что много лет простоял в мрачном запустении, на северо-западной окраине, где заканчиваются огороды предместья, поселилась племянница интенданта Монси, прибывшая из Падуи вдова, графиня Трамбаччи – в городе начали происходить весьма странные события.
Кроме того, что графиня, давала роскошные балы и устраивала блестящие приёмы, которых Шинон не видывал со времен Генриха Короткого Плаща, что было в диковинку для горожан, мадам Трамбаччи, ещё и сорила деньгами, направо и налево. Расплачиваясь с торговцами, поставлявшими ей различный товар; ремесленниками в торговых рядах; кабатчиками и простыми торговками на рынке, она демонстрировала завидную щедрость, просто таки, невиданное в этих местах пренебрежение к деньгам. Молодая графиня, не брезговала расхаживать среди черни, торгуясь, без сомнений ради собственного удовольствия за каждый лиар, опираясь на сильные плечи сопровождавших её охранников, и наполняя бархатным смехом, тесные пространства убогих лавчонок. Натешившись, она рассыпала звонкие монеты прямо на пороге, порой даже забыв взять купленную вещь.
Слава о веселой и безмерно богатой вдове облетела все без исключения близлежащие города и села. К тому же личная жизнь синьоры Трамбаччи, отныне не была ни для кого секретом. В каждом, мало-мальски приличном кабачке города, можно было встретить людей, которые за кружкой вина, а то и без всякого угощения, берутся с удовольствием обсудить жизнь графини, и поведать о расточительности и огромном состоянии веселой вдовы, любому желающему.
"Вот только ненадолго этот праздник…" – останавливая собственную горячность, с сожалением заключали подвыпившие рассказчики – "Скоро кончиться траур по усопшему мужу, и отправится наша бескручинная графиня куда-нибудь в большой город: Орлеан ли, Руан, а то и в сам Париж…"
ГЛАВА 5 (64) "Постоялый двор "Гусиная шейка"
ФЛАНДРИЯ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР ВБЛИЗИ ЛИЛЛЯ.
После откровенной и доверительной беседы с аптекарем Альдервейденом и бегства от людей Черного графа, через подземный туннель, едва не стоявшего впечатлительному приору жизни, наш "Веселый аббат" провел бессонную ночь, снедаемый сомнениями и страхами. Но с восходом солнца, всё это улетучилось, и он, как честный человек, решил, во что бы то ни стало спасти несчастную девушку, обитавшую в далеком и незнакомом Брюгге, тем более, что связал себя словом, дав обещание дядюшке, юной особы.
И вот, поспешно отправившиеся во Фландрию Буаробер и Дордо, уже преодолели большую часть пути, добравшись до постоялого двора близ Лилля. Их ладный, желтый рыдван, позаимствованный предприимчивым пикардийцем у разбогатевшего погонщика мулов, а ныне владельца каретной мастерской с улицы Де-Ла-Бретонри, соседа и собутыльника Дордо, известного вам метра Перришона, вкатил в низкие ворота, очутившись на обнесенном стенами просторном дворе фермы, именовавшейся – "Постоялый двор "Гусиная шейка".
Буаробер.
Сие нелепое сооружение, сложенное по всем правилам фортификации, существовавшем ещё при Филиппе-Августе, не отличалось ни архитектурной изысканностью, ни гостеприимством, больше напоминая крошечную крепость, чем сельскохозяйственную постройку, примостившуюся на краю дороги, словно охраняя бескрайние просторы габсбургских владений. Невысоким, серым стенам древнего умета, разделенным несколькими остроконечными башнями, предавало суровости громоздкое строение, таившее в своём чреве арку, где, словно крылья обессиленной птицы, повисли распахнутые ворота, едва державшиеся на ржавых петлях. На вершинах приземистых, пузатых башен, под самой кровлей, во все стороны свет, глазели незрячие бойницы, скрывая в чернеющей глубине каменных утроб, затхлый смрад сырости и воспоминания дряхлой старины, до сей поры звенящий, во мраке забытия, булатом мечей и упругостью тетивы. Постоялый двор, воздвигнутый на перекрестке дорог, что вели из Лилля в Аррас и Бетюн, а из Секлена в Армантьер, словно покрытый мхом одинокий прискорбный холм, неприветливо возвышался на опушке леса.
Кучер, малыш Люмье, которого, за скромную плату, наняли в той же каретной мастерской, что и рыдван, натянул вожжи, остановив усталых лошадей, у ворот конюшни. Несколько сонных крестьян, узрев вновь прибывшую карету, поспешили навстречу гостям, выбравшись из тени черепичной кровли, примыкавшей одним краем к фасаду двухэтажной харчевни, а другим взвалившейся на ряд изувеченных временем колон.
Из салона экипажа, бодро выпрыгнул толстяк Дордо, и, оглядываясь по сторонам, не заметил, как угодил запыленным башмаком в ещё теплый конский помет. В отличие от бравого капрала, приор, неуклюже, кряхтя и причитая, выполз из рыдвана, схватившись за поясницу. Перед ними, как из-под земли, возник хозяин фермы, рослый фламандец, с мясистым, покрытым красными прожилками носом и вздувшимся от пива животом. Кабатчик насторожился, когда услышал французскую речь, даже не удосужившись постараться скрыть сие от приезжих. Смерив трактирщика изучающим доброжелательным взглядом, и ничего не объясняя, Дордо, вцепившись в руку обессиленному от усталости Буароберу, твердо произнес, лишив возможности хозяина учинить расспрос:
– Отведи-ка братец, усталых путников и добрых католиков в комнату, где они смогут отдохнуть. Мы, с господином аббатом, намерены остановиться на ночлег в вашей милой обители сытости и беззаботности.
Уже через несколько минут, затворив за собой дверь комнаты, куда их сопроводил трактирщик, пикардиец, уложив Буаробера в постель, распахнул окно, окинув взглядом окрестности. Его проворный взор остановился на Люмье, который распрягал лошадей, и крестьянах, служивших на конюшне "Гусиной шейки", что заводили утомленных животных в ворота просторного сарая. От глаз зоркого капрала, так же, не ускользнула группа всадников, очевидно прибывших сразу вслед за ними, и сбившихся в кучу, в тени развесистого каштана, в дальнем углу двора, явно стараясь не привлекать внимания.
Осторожный Дордо, посвященный во все тонкости дела, и от этого ещё острее осознававший опасность предприятия, что лишь усиливало его бдительность, на протяжении долгого путешествия, внимательно следил за всем, что происходит на дороге и в харчевнях, где им доводилось останавливаться. Наблюдения и размышления, которые он тщательно скрывал от Буаробера, лишали его оснований обрести спокойствие, что ввергало капрала в подозрительность и толкало на недоверие ко всем встретившимся в пути. Именно это обстоятельство побудило пикардийца, покинуть пределы комнаты, оставив мерно похрапывавшего приора, на кровати под блеклым старым балдахином, и спуститься во двор.
Не сводя глаз с прбывших всадников, спешившихся возле небольшой прямоугольной ямы наполненной водой, обнесенной бортиком, выложенным из серого песчаника, капрал медленно, словно прогуливаясь, направился к крыльцу харчевни, стараясь оставаться незамеченным для группы людей толпящихся под сенью могучего дерева. Неспешно продвигаясь вдоль зубчатой стены фермы, краем глаза он заметил, что один из толпящихся у водопоя мужчин, покинув своих пятерых товарищей, двинулся прямо по направлению к крыльцу, месту куда устремился и наш пикардиец. Замедлив шаг, напуганный слуга, обшарил глазами двор, в поисках предотвращения встречи, с срешительно шагающим незнакомцем. На пути толстяка, в углу образованном примыкавшим к стене контрфорсом, росла развесистая ива, пристанище встревоженного взора Дордо, рассматривавшего дерево как единственное надежное укрытие, что может спасти его от нежелательных взглядов. Но как туда добраться, не привлекая внимания? Что сделать для того, чтобы не столкнуться нос к носу с незнакомцем? Беспокойство сковало разум капрала, налив свинцом конечности. Но вдруг, то ли от испуга, то ли от пробудившегося бесстрашия, в голове прохвоста мелькнула быстрая, словно клинок сарацина, мысль, сродни соломинки, за которую хватается утопающий.
Находчивый слуга остановился, преднамеренно рассыпав на землю несколько мелких монет, что позволило ему замешкаться, склонившись, собирая деньги, оттягивая, тем самым, время, и давая незнакомцу пройти, а самое главное – лишая его возможности рассмотреть лицо толстяка Теофраста.
Но вдруг, будто Небо услышало мольбы "праведника" Дордо, окрик из полумрака винного погреба, обращенный к кому-то из многочисленной челяди постоялого двора, отвлек внимание человека шедшего наперерез капралу, что позволило пикардийцу, вздохнув с облегчением, на четвереньках переползти под сень спасительной ивы, откуда, как оказалось, весьма, удобно вести наблюдение. Под пристальным взглядом Дордо, мужчина подошел к голосящему человеку, выбравшемуся из подвала, и оказавшемуся хозяином фермы, о чем-то с ним заговорил. Капрал, подобравшись как можно ближе, отчетливо разглядел приезжего, лицо которого показалось ему знакомым. Он встречал этого господина уже несколько раз, за время пути, то ли в Компьене, то ли в Аррасе, где они останавливались для смены лошадей, как почудилось Дордо, что вызвало тревогу в душе пикардийца. Наблюдательный капрал, заприметил и запомнил сего неизвестного, благодаря необычной особенности его лица, причудливость которого скорее можно отнести к изъянам, чем к достоинствам. Лицо сего сорокалетнего мужчины было, как будто разделено на две половины, одна из которых поражала своей безжизненной бледностью и неподвижностью, другая же, на первый взгляд, ничем не отличалась от лиц обычных людей.
Незнакомец, беседуя с трактирщиком, тайком сунул ему в ладонь монету, после чего фламандец заметно оживился и повеселел. Серебро, столь действенное средство заохотить кого бы то ни было, возымело должное влияние и на простоватого кабатчика, мгновенно превратив его из хмурого молчуна в словоохотливого любезного балагура.
Невзирая на столь запоминающиеся особенности незнакомца, Дордо всё же не покидала неуверенность, которую люди испытывают всякий раз, когда над ними берут верх ничем не подтвержденные догадки, строящиеся на сомнительных свойствах человеческой памяти. Но когда кабатчик, кланяясь, указал пальцем на окна комнаты, что снял его хозяин, Дордо понял – это слежка, которая наверняка тянется с самого Парижа.
Дождавшись когда, после разговора с трактирщиком, все шестеро преследовавших их господ, скрылись в дверях таверны, пикардиец, покинув укрытие, в нерешительности остановился посреди двора. Его беспокойный взгляд, метался по окружающим замкнутое пространство фермы стенам и зданиям, как будто где-то там, в темных углах, среди бочек и ящиков таился спасительный ответ на его многочисленные вопросы.
– Что же делать?
Прошептал он. Разнообразные, тревожные мысли роились в голове толстяка, не находившего выхода из сложившейся ситуации. "Значит так…" – размышлял он, взяв себя в руки – "…прежде всего, нужно успокоиться и всё неспешно обдумать. Да! И ни в коем случае не посвящать в это Франсуа!" Он очистил от грязи и пересчитал деньги в ладони, чуть слышно промолвив – "К слову о трезвости мысли…недурно было бы опрокинуть стаканчик бургундского". Очевидно низкая распахнутая дверца, что вела в кухню, воспламенила в его раскалившемся от жара опасности мозгу некую идею, подарившую надежду на спасение. Дордо, хитро прищурив глаза, решительно поднялся по выщербленным ступеням, переступив порог просторной кухни.
Внушительная, сложенная из камня плита, под которой пылал огонь, занимала большую часть помещения. На стенах медной чешуёй сверкали в несколько рядов кастрюли, тяжелые сковороды, различных размеров сотейники и черпаки. Чарующие запахи жаренного мяса, соусов и паштетов, невидимыми потоками устремились в ноздри пикардийца, призывая поглотить всё, что попадется под руку. Толстяк, прикрыв глаза, едва ли ещё успел окунуться в райское многообразие ароматов, порожденных кулинарными изысканиями грубоватой крестьянской кухни, как услышал резкий окрик:
– Какого дьявола нужно!? Не видишь, здесь кухня!?
В длинных белых передниках, два огромного роста фламандца, радующих глаз чрезмерной откормленностью и режущих слух сытым хамством, недружелюбно глазели на, как могло показаться, заблудившегося Дордо. Капрал окинул невинным взглядом загроможденное гастрономическим изобилием помещение, окутанное аппетитными парами, вздымавшимися под арки романского потолка, из раскаленных, занимающих всю поверхность плиты кастрюль, и робко произнес:
– Мне нужен ваш хозяин, господин Леопольд, нет Барт…Барто-ло-мей…?
От глаз бывшего капрала не ускользнул, стоявший в углу, протазан, к древку которого был приторочен маленький, белый флажок с красным Андреевским крестом, символом испанских Габсбургов.