- Чо там? - допытывалась Нюрка.
- Не про тебя! - мрачно ответил он уходя.
Жгла Илью подметная пакость, не давала покоя. Хорошо, ежли все энто навет. Но скорее всего - правда. Грунька часто ходит убирать избу Хорунжего. А девка вымахала здоровая. И вся рыжая в мать - солнечная, улыбчивая. Вспомнилось, что недавно видел ее голой в бане. Бедра сильные, как у бабы. Груди по-девически тугие, высокие, но налитые и могутные. Илья тогда даже смутился. Господи! В голове все перемешалось, не узнал Груню, увидел Нюрку! Потому и растерялся, крикнул:
- Нюрка!
- Чаво орешь? Я ишо не ополоснулась, - вышла в предбанник и жена.
- Да я так, не знаю! - выскочил он в огород.
А мать с дочерью гольные за ним под небо вышли. Засмеялись и побежали к реке, нырнуть в холодную воду. И что за привычка шастать нагишом? Да, выросла Грунька. А давно ли все с печки падала. Бегала сопливой, худенькой, голенастой. Хорунжий любил с ней водиться. Все, бывало, приходил в гости и шумел от самой калитки:
- Где мой любимый Рыжик? Где моя синеглазка Грунька?
"Никому и ничего не скажу. Вернусь с похода, войду в избу Хорунжего и зарублю его! Без единого слова! Сразу ударю саблей, если даже спит. Или заколю кинжалом. Выстрелю из пистоля!"
- А за что? Разве мало в станице казаков такого же возраста, как Хорунжий, с женами-юницами? - спросил беззвучно чей-то голос.
- Есть и такие. Но они не обманно единились, а через свадьбу.
- А ты со своей Нюркой?
- Замолчи. Я не хочу говорить с тобой! Я убью Хорунжего!
Все эти замыслы Илья Коровин мог исполнить с легкостью. Не по его нутру было долго раздумывать, с кем-то советоваться, сомневаться. Смертный приговор Хорунжему был утвержден сразу и окончательно. И не было на земле человека, который бы мог помешать исполнению замысла...
- Я убью его! - твердо сказал Илья сам себе.
- Кого? - поинтересовался Охрим.
- Хорунжего!
- За какие провинности?
- Энто мое дело.
- Хорунжего не можно убивать, он не женимши ишо, не оставил потомства. Дай ему хоть ночку с молодухой поласкаться! - не к месту веселился Сергунь Ветров.
- Хорунжий мухи в жизни не обидел! - вздохнул Охрим.
Ермошка вспомнил, как Хорунжий брал в полон Соломона. И горящая степь колыхнулась перед глазами в памяти. И беспрерывные набеги на кызылбашей, хайсаков и ногаев. И сабля, занесенная над башкирином у Кричной ямы возле Магнит-горы. Но теперь, пожалуй, не выжить Хорунжему. Илья Коровин не бросает слов на ветер...
От раздумий отрывали холодные брызги, всплески волн. Ледяная вода текла за ворот зипуна. И вдруг впереди где-то, за туманом, прозвучали отдаленно два выстрела. Илья Коровин оживился, задвигал плечами, начал выстраивать ватагу в полукруг. Нечай известил, наткнулся на купеческий караван. Третьего выстрела не прозвучало. Значит, надобно пока таиться в засаде, пользуясь туманом. Прятаться на всякий случай. Корабли Нечай обшарпает и утопит сам. У него сейчас сто шестьдесят челнов с казаками, тридцать пушек. А добыча на дуване разделится по справедливости. Поровну достанется и тем, кто брал корабли, и тем, кто таился в засаде.
Но время для ватаги Коровина почти остановилось. Казаки суетились, проверяли пистоли, заряжали пушки, дымили запалами. Ветер доносил изредка вопли, беспорядочные выстрелы, скрежет сабель. Затем наступила тишина.
- Разгружают корабли, передают добро купецкое на челны! - объяснил Ермошке Коровин.
- Взяли две посудины приступом, - поднял палец Охрим.
- Три! Бог любит троицу! - заспорил Овсей.
Все сначала происходило так, как и предполагал Илья Коровин. Учение закончилось неожиданной удачей: четыре ватаги по сорок челнов выскочили с разных сторон в одно место. А там, будто островок хорошей погоды. Тумана нет, идут тихонько три купеческих корабля. И не успели на заморских парусниках ударить в колокола тревоги. Мгновенно окружили купцов казаки, забросили хищно железные кошки на борта. И полезли со всех сторон с пистолями и саблями. Отбивались купцы и моряки слабо. Убили токмо Лукашку Медведя, Фому Беглого, Филата Акулова и Корнея Пухова. Ранили Гаврилу Козодоя и Всеволода Клейменого. Громила Блин руку потерял. Отрубили вороги, когда лез на палубу купца. Трифону Страхолюдному какой-то турок или казылбашин откусил в рукопашной схватке нос. Но Тришка после этого дрался еще злее. Серьезных потерь у Нечая не было. Три больших корабля, набитых богато товарами и золотом, покачивались на волнах с опущенными парусами. Казаки перебили всех, кто был наверху и под палубами. Трупы сбросили в море.
- Разгружай! - торопил друзей Нечай.
- Куда поспешать. В энтом тумане нас и черт не найдет! - отмахнулся Богдан Обдирала, раскупоривая бочку с вином.
- Продрогли! - оправдывался Макар Левичев.
И ватага Еремы Голодранца залезла вся почти на палубу купца. Казаки открыли две бочки вина, ломали сыры, веселились. Прошка Тараканов нашел котел с горячим вареным мясом, лепешки и мед. Молодцы Демьяна Задиры ударили шапками о палубу, заплясали пьяно с первого ковша. Остап Сорока вытащил откуда-то клетку с попугаем, начал потешаться.
- Как тебя зовут, попка? - спрашивал он.
- Салям алейкум! - отвечала птица.
- Так ты попугай - басурманин? - удивился Остап.
- Дурак! - сказал попугай по-русски, чем развеселил всех казаков окончательно.
Нечай нашел под палубой, за тюками сукна, купца-грека, выволок его на потеху.
- Разболокайся и мыряй в море!
- Смилуйтесь, братья-казаки!
- Господи, еще один брат!
- Я купец-грек! Вы зря убили Сулеймана. И за него, и за меня можно получить большой выкуп!
- Раздевайся!
Казаки сорвали с купца одежу, отобрали три золотые цепи, гаман с драгоценными камнями. На палубу выпал откуда-то комок застывшей черной смолы. Пленник подхватил его и протянул Нечаю:
- Вот, возьми, атаман, сокровище!
- Как ты посмел издеваться над славным Нечаем? - освирепел Касьян Людоед, бросив голого купца за борт.
- Це снадобье целебное - мумие! Сгодится! - заметил Нечай, пряча черный комок в подмышнике.
- Эх, пей-гуляй! - призывал Клим Верблюд.
Милослав Квашня сбросил свои мокрые и рваные штаны, начал натягивать теплые порты купца. Никита Обормот разулся, менял сапоги.
- Салям алейкум! - гортанил попугай. - Я Цезарь! Кровь за кровь!
- Наша ворона умнее, больше слов произносит, - рассуждал Голодранец.
- Молчи, старый хрен! - выркнула заморская птица.
- Стервец! - удивился Нечай.
В это время попугай нахохлился и обрушил на казаков руладу отборной похабной ругани.
- Раз, два, три, семь... тридцать... семьдесят... сто двадцать!
Казаки считали, сколько раз изругнется птица. Такой грязной брани никогда не слышали. Попугай ругался в мать, в бога, в печенку, в селезенку, в дым, в якорь...
- Сто двадцать выражений!
- И одно другого краше.
- Вот чему их за морем-то учат!
- Нет, наша ворона скромнее.
- Зело похабная птица!
- Такую и в дом не принесешь, срамота!
- В шинок отдадим, Соломону.
Вино пили нечаевцы, обсуждали похабщину заморской птицы. И не заметили казаки, как выплыли из тумана двенадцать галер с пушками. Они шли подковой, поэтому сразу замкнули круг. И загрохотали пушки. Упал замертво Клим Верблюд, уронив братину с вином. Схватился за живот и повалился за борт Тришка Страхолюдный. Не успел надеть новые портки Милослав Квашня. Он ткнулся носом в палубу, уставился срамно в небо голым задом. Макар Левичев загородил грудью Нечая от картечи. Пушки били в упор. На галерах, однако, опасались утопить богатые корабли, захваченные казаками. Нечаевцы прыгали, скользили по вервям в свои челны. Но по челнам с галер стреляли ядрами. Нечай, Ерема Голодранец и Демьян Задира сготовили все же к бою сорок лодок. Но они пока крутились, прятались за бортами купеческих кораблей, чтобы не попасть под пушки. Высунуться просто не было возможности.
- Энто погибель! Но мертвые сраму не имут! - бросил свой челн на прорыв Касьян Людоед. За ним устремился и Демьян Задира. Они намеревались проскочить убыстрение на веслах между двух галер. Но первое же огненное ядро оторвало голову Касьяну, а второе разнесло лодку в щепки. Погибли и челны Демьяна Задиры.
Илья Коровин сразу бросился на выручь нечаевцам. Но когда выскочили из тумана к месту боя, много казаков уже пошли ко дну кормить рыб. Перелом наступил молниеносно. Рявкнули сорок пушек коровинцев. Вой на галерах растерялись. Илья не распылял силы. Обрушил удар сразу токмо на четыре вражьих корабля. Били казаки в упор по самым уязвимым местам: туда, где были пороховые погреба. И четыре галеры после трех залпов взорвались, осыпав море обломками и огнем. Воспряли духом и поредевшие ватаги Нечая, Остапа Сороки и Еремы Голодранца. Они, искупая свою оплошку, во мгновение ока растерзали и утопили еще четыре десятипушечных посудины. Но и сами казаки несли тяжелые потери. Большой урон терпела от пушек ворога и ватага Ильи Коровина. Погиб Сергунь Ветров, ушли в пучину морскую отважные братья Яковлевы. Андриян Шаленков улетел от взрыва в море. Однако приближалась перемога. Тимофей Смеющев и Василь Скворцов проскочили вплотную к одной галере, вцепились в нее острогами, начали рубить борт секирами.
- Рехнулись? - удивился Илья.
Но есаулы прорубили борт и ворвались на галеру с казаками через пороховой погреб. Нечаевцы окружили две последние посудины, бросали кошки на борта, лезли с воплями на палубы. Сопротивлялись на галерах отчаянно. Бились саблями, стреляли из пистолей и пищалей. Оглушали казаков ударами дубин, разбивали головы, сбрасывали в море десятками. И все же враги были обречены. Внезапность коровинского удара решила исход битвы. И токмо один самый большой, двадцатипушечный корабль, уходил от поражения. Приблизиться к нему было невозможно. Он крошил челны издалека ядрами и крупной сечкой. Илья показывал своей ватаге: догонять, в бой! Все уже почти погибли из ватаги Коровина. Ринулись последние четыре ватаги-чайки. И тут же три были разбиты вдребезги. Пробился к ворогу всего один челн, на котором были Илья Коровин, Овсей, Охрим и Ермошка. Мертвого Сергуню атаман выбросил в море. Овсей размахнулся и вонзил острогу в борт вражеского двадцатипушечника, приторочил чайку вервью. Враги с палубы теперь не могли их достать. Казаки укрывались под пузатыми боками корабля, как под навесом. Но корабль поднял паруса, набирал скорость, уходил. А упускать его было нельзя.
- Концы в воду! - наказывал строго Меркульев перед походом.
Илья Коровин заметил в борту вражеского корабля пролом, подтянулся на руках, заглянул...
- Что там? - спросил Овсей.
- Кажись, пороховой погреб.
- Подсадите, помогите! Я залезу и взорву себя и вражину! - попросил слезно Охрим.
- Там вои, втроем. Ты слабоват, Охрим, для боя. Не успеешь, тебя убьют. Я полезу сам. А вы обрубайте вервь, ложитесь на дно челна. Вас отнесет за корму.
- Я с тобой! - взялся за пистоль Овсей.
- Давай! Пошли, Овсей! Прощай, Охрим! Прощай, Ермолай!
- Я тоже пойду! - встал Ермошка.
- Придет и твой черед умереть по-казацки. Не суйся в пекло уперед батьки! - осадил его Овсей.
Илья подсадил Овсея, сам забросился в пролом на руках легко и ловко.
- Передайте Нюрке... - начал было он, выглянув на миг, но тут же исчез.
На них уже набросились служители порохового погреба. Охрим обрубил приторочную вервь. Челн скользнул вдоль борта и, быстро крутнувшись, ушел за корму в море, где еще слышались изредка стрельба, где казаки добивали последние три галеры. Ермошка упал на дно челна, как было велено. Но вскоре он заметил, что Охрим не прячется. Тогда и он сел смело, стал смотреть на удаляющийся вражеский корабль.
А Илья с Овсеем перебили обслугу в пороховом погребе басурманской посудины. Но к ним скатилась по двум лестницам еще дюжина рослых нехристей. Овсей отбивался саблей, истекая кровью. Богатырю Коровину пропороли живот, выткнули клинком глаз. Двое отвлекли его шумным нападением, а тихий смуглый великан в чалме в стремительном прыжке отрубил Илье правую руку. Овсей заколол вражину, но и сам рухнул, пронзенный мечом. Илья Коровин вытащил пистоль из-за пояса левой рукой и выстрелил в пороховой сусек. И вспучился над морем огненный шар, бросая по сторонам обломки корабля... Погиб Илья Коровин, погиб Овсей.
- Зажарит ведьма сердце петуха, луна кроваво в море упадет! - заголосил, будто бы запел Ермошка, плечи его вздрагивали.
Охрим крякнул неопределенно, поднял парус и взялся за рулевое весло. Он направил чайку к трем горящим вражеским галерам. Там ликовали оставшиеся в живых нечаевцы. И толмач запричитал по-древнему хрипло и воинственно:
- Острите сабли, казаки! За волю вольную! За веру верную! За землю русскую!
Цветь двадцать пятая
Добро, захваченное в море, не поместилось бы на уцелевших двадцати семи челнах. И привел домой Нечай по шуге добытые в бою корабли. Полковник Скоблов отобрал в устье пушки. А с Нечаем говорить не стал, когда узнал, что погиб Илья Коровин.
- Горе-вои! Из двухсот челнов двадцать семь коснушек осталось! Девятьсот сабель потеряли! И какие казаки погибли! Сергунь Ветров, семь братьев Яковлевых, Андриян Шаленков, Клим Верблюд, Трифон Страхолюдный, Демьян Задира, Касьян Людоед! На ком же будет держаться Яик?
- Нет вины у Нечая! Славен наш атаман! - кричали оставшиеся в живых казаки.
Есаулы Тимофей Смеющев и Василь Скворцов молчали. Из всей ватаги Коровина возвращались токмо они да Охрим с Ермошкой. Нечаевцы могли изрубить их, меркульевских дозорщиков. На дуване, однако, никого не обидели. Товары купцов и золото разделили справедливо. Кус выделили в казну войсковую. Пусудины купецкие разобрали на брусья и плахи для церкви, укрепа хат. Морскими цепями перегородили брод. Якоря кузне пожертвовали. Отцу Лаврентию поднесли короб золотых. Поп от радости-то чуть не тронулся.
Меркульев был доволен Нечаем и его походом, хотя искренне жалел о гибели есаулов, особенно - Ильи. Зато теперь долго будет на Яике покой: из набега не вернулись сотни воров, почти вся голутва канула в море. Сбылась меркульевская задумка. Весь Яик из домовитых казаков! Нет, не можно запрещать набеги! Велика от них польза! Можно вскоре и круг провести. Крикуны сгинули, стоятельные казаки согласятся на соединение с Московией. Не можно прозевать время выгодного соединения, с благами, освобождением от податей.
О серьезных делах атаману мешала думать Нюрка Коровина. Она почему-то вспоминалась очень уж часто. Блазнилась баба такой, какой была на защите брода: с расплетенной рыжей косой, с порванной и заголившейся юбкой.
- Все началось с брода! - вздыхал он.
И вообще на всех женщин Меркульев смотрел через тот день защиты брода от ордынцев. Именно с того дня одни бабы упали в его глазах, другие возвысились. И сон даже такой атаману приснился: стоит Меркульев на коленях, кланяется Марье Телегиной. Бил он челом благодарно перед Пелагеей-великаншей. Молился на Лукерью, Устинью, Насиму... А у Нюрки Коровиной начал во сне целовать сладко колени, ноги под задранной и порванной в бою юбкой.
- Жену токмо что погибшего друга возжелал! - смутился Меркульев от сновидения.
А Дарья все чует, все видит на двенадцать саженей под землей. И не удерживает, а наоборот, подталкивает.
- Сходил бы, перестелил Нюрке полок в бане. Пособил бы бабе, пожалел!
- Опосля, не горит! - отмахнулся Меркульев небрежно, а сам дивился...
Мол, неуж так вот всегда! Про клад в огороде могла догадаться по рыхлой земле. Могла и подсмотреть ночью. Как Остап Сорока вытащил из ямы Зойку Поганкину, а подбросил пуговицу шинкаря - докопалась по своей природной хитрости. Но как Дарья может знать про сны мужа? Уж не проговорился ли во сне? И даже спросил об этом. Дарья успокоила:
- Ничего ты не говорил во сне. Но притрагиваешься ко мне по-другому. Искры из твоих пальцев вылетают.
- Померещилось тебе, Дарья!
- Бабы это чуют.
- Да у меня уж вон седина...
- Седина в бороду, бес в ребро.
- Мам, ты ревнуешь отца? - прищурилась Олеська.
- Гром и молния в простоквашу! - хлопнула в ладоши Дуня.
...Меркульев шел в шинок с попугаем в руках. Ермошка подложил свинью: продал заморскую птицу. Мол, птица грамотейная, разговаривает развлекательно и уважительно. Содрал два золотых с Дарьи. Ну и негодяй! Дома дети: Федоска, Дуняша, Олеська... А попугай зело похабен. Правда, первый день птица выглядела прилично.
- Салям алейкум! Я - Цезарь! - все слова.
- Обманул нас Ермошка, плохо говорит попугай, - пожалел атаман.
На второй день зашла Дарья в избу, а Федоска сидит рядом с попугаем и ругается непотребно.
- Ты зачем учишь птицу пакостям? Где ты услышал такие слова? - разгневалась мать.
- Это он меня учит! - объяснил Федоска. Меркульев хотел было отвернуть голову охальной птице, но Богудай Телегин присоветовал одарить попугаем шинкаря.
"В шинке самое место этому яркоперому разбойнику", - подумал атаман.
- Да и не виновата птица, ругаться ее обучил твой Федоска, вся станица говорит о том, - насмешничал Телегин.
- Чо? Не понравилась птичка? - спросил участливо у атамана встретившийся по дороге Ермошка.
- По ночам бормочет, молитвы читает, спать не дает. Вот я и порешил ее подарить шинкарю, - схитрил Меркульев.
- Так энтой птице самое место в церкови святой. Подарите ее лучше уж отцу Лаврентию. Попугай, мабуть, начнет отпевать покойников, служить молебны...
- Я бы не сказал, что сия птица общалась всю жизнь с почтенными монахами, - улыбнулся Меркульев.
- Возьми, атаман. У Ильи Коровина гаман оторвался, когда он полез взрывать корабль, - протянул Ермошка Меркульеву кожаный мешочек.
- Отдал бы Нюрке.
- Не можно Нюрке, там писулька наветная. Про Хорунжего и Груньку!
- Давай, разберусь!
Эти наветные писульки просто бесили атамана. Кто их пишет? Поймать бы и отрубить руки! Язык бы вырвать, глаза выколоть! Силантий Собакин погиб из-за такой вот подметной бумажки, кто-то написал его сыну старшему сказку: мол, твой отец ратует за общих жен, потому спит пока с твоей молодухой... Сын за солью уезжал, вернулся ночью, стучит, а ему долго не открывают. Выломал дверь, навстречу отец в исподнем. Ударил его сын ножом в живот. А жены-молодухи и в избе не было, она у своей матери ночевала. Зазря отца зарезал сын. И сам в яме удавился. Часто стали появляться в станице наветные писульки. И Меркульев убедился, что пишет их не один, а три человека. Кто же это? Таятся рядом три черные тени. Хорошо, конечно, что погиб Собакин.
- Но так и про меня сочинят! - возмущался Меркульев.