- Ваш рапорт с просьбой отправить на учебу в академию я не подписал, - сказал командующий.
Заметив растерянность, промелькнувшую на лице молодого офицера, генерал-полковник улыбнулся.
- Думаю, что для пользы дела вам нужно покомандовать батальоном. А учеба не уйдет. Сколько вам сейчас? Двадцать пять. Ну вот, видите, замечательный для комбата возраст.
Здесь, в старых стенах, подполковник Карташов сдавал батальон своему молодому преемнику и, хотя его впереди ждала солидная должность, все еще не мог свыкнуться с мыслью, что завтра утром уже не к нему, а к капитану Александру Черножукову, подав команду "Смирно", подойдет с рапортом дежурный по батальону.
Южная ночь уж дохнула свежим неповторимым запахом цветущей акации, омытой скоротечным грозовым дождем, а они - уже бывший командир мотострелкового батальона подполковник Карташов и уже бывший начальник штаба капитан Черножуков все еще сидели в опустевшей комнате.
- Эх, время-времечко, - вздохнул Карташов. - Кажется, вот совсем недавно я, командир роты, в этой комнате представлял лейтенанта Черножукова старому комбату. Кто решился бы тогда сказать, что придешь ты нам на смену?
В воцарившейся тишине Черножукову не могло не передаться настроение Карташова. Он тоже грустно улыбнулся в пшеничные усы. Еще с утра он заметил тихую печаль в глазах комбата, и доброе чувство к старшему товарищу целый день не оставляло его. Еще не стар Леонид Михайлович, подумалось ему, а скольких лейтенантов вывел на столбовую дорогу армейской службы из этих старых стен!
Подполковник Карташов старательно завязывал тесемки последней папки. Сложил их в сейф. Щелкнули замки.
- Держи ключ, комбат, - улыбнулся Леонид Михайлович. - Засиделись мы, однако. Пора по домам.
Миновав КПП, офицеры попрощались и разошлись.
Да, время-времечко, не остановишь его. Нет уже того юного лейтенанта Черножукова, а есть командир батальона капитан Черножуков. И это на его плечи легла масса забот, над которыми он должен мозговать изо дня в день. Все, что достигнуто, осталось в прошлом. Его, конечно же, не зачеркнуть. Но оно уже прошлое, надо создавать настоящее, которым бы впоследствии можно тоже гордиться.
***
Домой, в маленькую квартирку, которую снимали Черножуковы, Александр пришел поздно. Люся не спала. Ее чистые добрые глаза засияли радостью. Как, подумалось ему, столько лет мы жили порознь? В детской кроватке посапывала маленькая Иришка.
Люся сразу заметила пасмурное настроение мужа. Любящие женщины видят не глазами, а сердцем. Глазами-то многого не увидишь, "Случилось ли что?" Саша промолчал. Пил чай и смотрел в окно, в котором то пропадали, то появлялись отблески фонаря, болтавшегося на столбу под порывами ветра.
- Наша доченька и ела сегодня хорошо, и не плакала, - хлопотала у стола жена. А сама нет-нет да и бросала украдкой вопросительный взгляд на мужа.
- Не беспокойся, Люся, - заметив ее тревогу, улыбнулся Александр. Пристально посмотрел на нее и, будто выдавливая из себя, произнес: - Понимаешь, один офицер проявил нечестность.
- По отношению к тебе?
- Ну, это мы как-нибудь пережили бы, - усмехнулся Черножуков. Безымянным пальцем левой руки он потер висок и продолжил: - К делу проявил нечестность.
- А разве это не одно и то же? - удивилась Люся.
- Может быть, может быть... Только мне кажется, нечестность к делу гораздо аморальнее. Получается, вроде и меня обманул, и товарищей, и государство. Если, конечно, по большому счету. Впрочем, довольно об этом, - озорно махнул он головой: - Вот послушай...
В одной знакомой улице
Я помню старый дом...
Александр до конца прочитал стихотворение, которое запомнилось ему однажды и навсегда.
- Друг мне эти строчки читал в Афганистане, Андрюша Борисов - я тебе о нем рассказывал. Так вот, читал Андрюша, а я как наяву видел наш дом, в котором твое окно, как звездочка, до полночи светило...
Люся покраснела от неожиданных лирических воспоминаний мужа. Ему же подумалось, что когда жена краснеет, приятно смотреть на нее, - Саш, - встрепенулась вдруг она. - А мама письмо прислала.
Мать Александра, Захра Кудратовна, преподаватель русского языка и литературы в бакинской школе № 53, писала сыну часто, особенно когда он служил в Афганистане. Рассказывала о городских новостях, о родных, товарищах и как бы ненароком добавляла: мол, видела Люсю, которая стала еще краше и которая ждет тебя.
Мать... Опять Саша вспомнил, что она, как педагог, всей душой желала и сына направить по своим стопам. "Ты же прирожденный воспитатель, - убеждала она Александра. - Дети к тебе сами льнут - и в школе и во дворе".
"Разве это профессия для мужчины, - ворчал отец, всю жизнь проработавший моряком на торговом флоте. - В мореходку пойдешь".
Может быть, им удалось бы вырастить из него хорошего учителя или отменного моряка, но неподалеку от дома находилось Бакинское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета Азербайджанской ССР. И душа маленького Саши была отдана ему. Здесь он бывал каждый день. Видел, как пружинисто вышагивают ребята с алыми курсантскими погонами на плечах, как ловко занимаются они на спортивных снарядах, и сердце его наполнялось гордостью, когда во время парада слышал голос диктора: "Идут курсанты..." Себя он видел только среди них.
Родители однажды заметили истинное желание сына и больше не настаивали на своем. Нельзя лепить человеческий характер, как бюсты из глины. Юноша ведь формировался не только под материнской или отцовской опекой, но и под влиянием разных обстоятельств. Пожалуй, можно разве что исправить известные его слабости, если делать это с величайшей осмотрительностью, увлажнять душевными чувствами, подобно тому, как ваятель увлажняет затвердевшую под своими пальцами глину...
После бесконечных вопросов о здоровье сына, невестки, внучки, о их настроении, заботах, планах, погоде мать рассказала о том, что отец, Виктор Иванович Черножуков, уйдя на пенсию, каждый день ходит в порт посмотреть на корабли - "болен морем".
"В школе дети часто спрашивают меня, каким ты рос, чем увлекался, замечала ли я у тебя "героические начала", а я даже и не знаю, что ответить - вроде бы был, как и многие другие твои сверстники. Разве что упорством да усидчивостью отличался, никогда не лгал. Ложь чаще проистекает от безразличия, чем от притворства. А равнодушия, Саша, мы у тебя никогда не наблюдали.
Вот еще что, сынок, принесли мне на днях газету "Красная звезда". А в ней о тебе пишут. Не поленилась, выписала несколько запомнившихся мне строк - вдруг ты просмотрел:
"Жестко, решительно звучал его голос (то есть твой голос) на полигоне, среди гулких от выстрелов и взрывов скал, наполнялся проникновением, задушевностью в минуты беседы с подчиненными, скажем, в "курилке", куда он частенько заглядывает просто так, поговорить "обо всем". В такие минуты он для солдат - интересный собеседник, товарищ, умеющий и пошутить, и вступить в жаркий спор. Тут же ненароком выяснит, что беспокоит рядового Т. Бормузаева и почему хмур рядовой С. Шишаев.
- Коллектив мне попался замечательный, - говорит Александр, - люди золотые...
Он (то есть ты) заволновался, подыскивая слова, чтобы как можно лучше, как можно теплее рассказать о подчиненных. О смелом и добродушном младшем сержанте Сергее Гришине, награжденном медалью "За отвагу", непоседе рядовом Рубике Саркисяне, тоже удостоенном этой медали.
- А что, плохих у вас нет? - спросили у него.
- Плохих, говорите... Плохих нет. Недостатки там какие. А у кого их нет".
Ты, наверное, понял, для чего я выписала эти строки? Считала и теперь считаю: хороший из тебя учитель вышел бы и увидел бы ты со временем "могучий поздний возраст" своих питомцев. Хотя, конечно, профессия офицера немыслима без педагогического труда.
На этом, дорогие детки и внучка, писать заканчиваю. Ждем вас домой в отпуск. Ваши мама и папа".
Прочитав письмо, Александр стал рассказывать об одном сержанте, но спохватился:
- С твоих ресниц свисают капли сна, - заметив, как мужественно Люся борется со сном, сказал он.
И начал заводить будильник. Эта операция входила в его ежедневный ритуал с разницей лишь во времени, которое характеризовалось словами "поздно" или "слишком поздно". Крутил автоматически ручку звонка и смотрел в темное окно. В густой смоле ночи светились звезды. Их свечение проникало в душу. Хотелось заглянуть в нее и расставить некоторые вещи по своим местам.
За две минуты до подъема он был в казарме. Дежурные по подразделениям, старшины рот деловито посматривали на часы, пока солдаты досматривали последние, может, самые удивительные, сны. Но вот требовательный сигнал разом оборвал тишину, а через минуту все уже выстроились на улице. Черножуков занял место в строю одного из взводов, на равных с подчиненными выполнял команды дежурного по батальону. Бежал по плацу, чувствуя единое биение молодых сердец, потом с азартом занимался на снарядах. По внешнему виду он почти не отличался от солдат и сержантов - по годам недалеко ушел от них. Так же ловки и упруги его движения, так же, устав, он потряхивал руками и подтрунивал над рядовым Алиевым, у которого упражнения на снарядах получались пока не очень.
- Ничего, - не остался в долгу солдат. - Посмотрите на меня через полгода.
И Александр нисколько не сомневался в том, что через полгода Алиев станет сильным и тренированным. Он верил в силу воли, в человеческую всепобеждающую целеустремленность. Черножуков любил эти утренние занятия вместе со своими подчиненными. Любил, что называется, сливаться в одно целое с коллективом, чувствовать монолитность строя. Конечно, понимал, как важно командиру-воспитателю быть с людьми заодно. Вряд ли найдется такой солдат, даже из числа самых трудных, который бы начал "сачковать", зная, что где-то рядом вместе со всеми занимается зарядкой комбат.
Спортом Александр и раньше занимался, до службы в Афганистане. Но только там до конца осознал, как важно быть готовым к бою физически, особенно при действиях в горах. Жгучее солнце, кислородное голодание, нарастающее по мере подъема в горы, нехватка воды, резкие перепады дневной и ночной температуры, стремительные действия в условиях дефицита времени... Да разве все перечислишь! И все эти так называемые факторы, конечно же неблагоприятные, - в бою строгие экзаменаторы.
Уже тогда, при первом сопровождении автоколонны, когда Черножуков принял решение атаковать душманов, и не снизу вверх, а наоборот (кто выше, тот сильнее - закон боя в горах), на вершине он понял, что выдохся. Хотя со спортом был вроде бы в прекрасных отношениях. Нет, силы в нем оставались, но их не хватило бы для другой высоты. Это он понял, преследуя душманов. Бежать приходилось все время впереди, и Александр почувствовал в своем дыхании посвист. Такое ощущение было, будто долго находился без воздуха, а теперь никак не заглотнешь нужную порцию кислорода. В училище он с однокурсниками не раз говорил о втором дыхании, которое обязательно приходит во время кросса. В общем-то так оно и случилось. Правда, на дистанции всегда знаешь, как расходовать силы на километровку или трехкилометровку, заранее рассчитываешь каждый отрезок пути. В бою подобной возможности не представляется. Да и маршрут выбирать не приходится: чем круче скалы, тем вернее. И тут особая сноровка нужна - навыки скалолазания, преодоление бурных потоков, психологическая подготовленность.
С того памятного случая Черножуков день обязательно начинал вместе с подчиненными - с физзарядки, с отработки элементов горной подготовки, каждый раз усложняя и усложняя программу. Поэтому его и бойцов роты стали шутливо именовать "горными оленями". Командиру же и среди самых подготовленных надо быть первым: ведь он, как флаг, на виду у всех. Его место в таких делах - на корпус впереди подчиненных.
Однажды Черножуков со своими "горными оленями" преследовал отходящую банду. Ущелье, узкое, петлистое, давало преимущество душманам. Нашим воинам приходилось идти осторожно: каждый камень в этой ситуации был, как говорится, на стороне врага, к тому же встречались и минные заграждения. Если продолжать в том же духе осторожничать, то банда могла выйти из горного ущелья и рассеяться в зеленой зоне, раствориться в кишлаках - попробуй тогда определи, кто местный житель, а кто пришел из-за кордона.
Надо было во что бы то ни стало перекрыть единственный для душманов выход. Александр выбрал маршрут по вершине хребта, хотя, и понимал, что он зверски труден. Идти приходилось на высоте свыше двух тысяч метров над уровнем моря, где не хватало кислорода, то и дело встречались препятствия, преодолевали которые с помощью страховочных веревок. А время, как неугомонный пресс, сжималось с каждым шагом. Но ни секунды передышки. Спешили, чтобы упредить врага. И удалось. Внезапная, дерзкая и неудержимая атака сверху вниз была для душманов неожиданной и сокрушительной.
Все, кто тогда был с Черножуковым, бесспорно обладали лучшими качествами бойца - самоотверженностью, решительностью, смелостью, выносливостью... Уже здесь, в "красных казармах", Александр как-то всего лишь на минуту представил их такими, как некоторые его сегодняшние подчиненные, и сразу увидел картину: по склону хребта бредут уставшие солдаты, их силы растрачены, а в глазах - равнодушие. И душманы спокойно проходят в зеленую зону.
Не случайно капитану рисовались такие ситуации. В батальоне были офицеры, которые считали физподготовку второстепенной учебной дисциплиной. Мол, сейчас все подразделения действуют на технике, а коль есть техника, то зачем длительные марши, да еще в пешем строю? А затем, дорогие товарищи, не раз отвечал им Черножуков, чтобы быть победителем, а не побежденным.
После завтрака - развод на занятия. На него капитан Черножуков вышел в отутюженной, словно влитой в него форме, начищенных до блеска сапогах. И хотя знал, что "происшествий не случилось", до конца выслушал привычный утренний доклад дежурного. Таков военный уклад жизни, отступать от него нельзя ни в большом, ни в малом.
В кабинете застал незнакомого офицера. Тот представился: лейтенант Юрий Черненко, назначенный заместителем командира батальона по политчасти. Был он молод, если не сказать юн. Пожалуй, только глаза, серьезные и строгие, говорили о его зрелости. Александр давно ждал в батальон политработника - служивший на этой должности офицер получил повышение по службе. "А без комиссара я - как без души", - говорил как-то Черножуков начальнику политотдела дивизии, прося поторопить кадровиков с назначением к нему заместителя по политчасти.
И вот он прибыл, Александр вдруг понял, что не испытывает радости. Смотрел на лейтенанта и думал:
"А станешь ли ты таким, как Андрюша Борисов? Тот и говорил по-другому, и держался, и... Впрочем, что же я? Под один аршин всех равняю. Поживем - увидим".
Вслух произнес:
- Заждались вас. Представлю личному составу и будете знакомиться с людьми.
Получилось суховато, зато по существу.
Шли в учебные классы, и Черножуков поинтересовался послужным списком лейтенанта. Биография Юрия уместилась, наверное бы, на половине тетрадного листа. Закончил военно-политическое училище, потом два года работал заместителем командира мотострелковой роты по политчасти, теперь назначен сюда.
"Куда ему до Андрюши!" - снова с грустью подумал Александр.
И он опять как наяву увидел Борисова, его добрый прищур глаз, услышал его спокойный окающий голос. Вот он сидит в кругу солдат и, по-детски подперев подбородок рукою, размышляет вместе с ними, что-то рассказывает им. Только слова почему-то неразборчивы. О чем же они говорят? Ну конечно же, о революции. И все более отчетливо доносится:
- Сегодня в Афганистане решается проблема мировой значимости. Идет великая схватка с дикостью, отсталостью, средневековьем. Мы с вами - на острие этой схватки. Мы с вами не позволяем и не позволим заокеанским деятелям использовать Афганистан в качестве плацдарма для угрозы Советскому Союзу. Для советского человека чужого горя не бывает.
Да, когда Андрей рассказывал о чем-то, все старались уловить его слова.
"Сможет ли вот так говорить с людьми мой новый замполит? - думал Черножуков. - Сможет ли донести до них те идеи, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца?"
Испытующе присматривался Александр к лейтенанту Черненко, знакомя его с батальоном.
- Вот, пожалуй, показал я вам в основном все и всех, - поглядывая на часы, заметил Черножуков. - Подробнее друг о друге узнаем, как говорится, в деле. Мне пора проверить, как идет учеба.
- Совершенно верно, - отчеканил лейтенант Черненко. - В деле познакомимся ближе.
Наедине с собой Александр проанализировал свое впечатление о политработнике и пришел к выводу, что, пожалуй, он еще не может сформулировать о нем своего мнения. Внешность не всегда портрет души человека, его устремлений, способностей. Даже глупца не всегда распознают по первой фразе. А к понятию "мнение" надо подходить с величайшей осторожностью. Черножуков, имея доказательства, мог сказать: это мне известно. Имея ограниченное число доказательств, он отваживался сказать, что имеет на этот счет мнение. Обладая еще меньшими доказательствами - только предполагал. Однако, как это ни парадоксально, со временем пришел к выводу: предположения почему-то чаще выпирают, чем факты. Факты ведь можно опровергнуть, их можно перетолковать; предположения же, подобно липучке или заразе, легко не отбросишь. И потому чеканная фраза "Совершенно верно, в деле познакомимся поближе", показавшаяся сразу несколько вызывающей, обрела приятный смысл, обещала, что хоть и молод Черненко, но дело ставит прежде всего.
Каждый день комбат проверял ход занятий. Не то чтобы не доверял офицерам, просто видел в контроле организующее начало учебно-воспитательного процесса. Выявлял недостатки, размышлял над ними, чтобы потом, сообразуясь с собственным опытом, выдать четкие рекомендации, принимать нужные меры. Особенно нетерпимо, можно сказать жгуче нетерпимо, он относился к любителям приукрасить положение дел.
Знал, видел: в бою побеждает умный, подготовленный командир, в которого верят солдаты. Это только внешне кажется, как просто отдавать команды. Простота не выходит из простого. Это - синтез сложных умственных и физических усилий.
Память часто возвращает его к тем дням и ночам, к тем людям, с которыми, что называется, съел пуд соли под испепеляющим афганским солнцем. Память - она активна, она действует. Весь свой опыт Александр старался отдавать боевой учебе, чтобы главный экзаменатор - бой, если сегодняшним подчиненным придется участвовать в нем, поставил им победную оценку. Без учебы нельзя, не просто без учебы - без напряженного постижения тех премудростей, из которых слагается бой. Вроде бы азбучная истина, но сколько таких азбучных истин пришлось осваивать ему, образно говоря, выхватывая их из огня.