Сейчас у вас сезон мимоз и начинают носить соломенные шляпы. У нас снег, снег и снег. Мы еще добрых полтора месяца будем ходить на лыжах и носить шубы.
Шлю самый сердечный привет и еще раз благодарю Вас и Ваню. Если не будет нескромно с моей стороны, то я хотела бы спросить (а также Мака и сестры) - Вы собираетесь жениться на русской или на француженке?
Люба.
М.А. Булгаков ― Н.А. Булгакову
11 марта 1932 г.
Москва
Дорогой Никол!
сейчас пришло твое письмо от 3.III - Par Avion -. Берусь за перо.
Ты не получил моего и жены моей письма, в котором мы извещали тебя, что посылка твоя получена в полной сохранности. Так как я лично этим пером его писал, а жена его отправила заказным, остается предположить, что или оно до З.III. к тебе не пришло, или пропало.
13.III. (Продолжение письма)
Конечно, все очень понравилось. Крепко тебя целую! "Учение о бактериофагах" на русском языке я также получил и прочитал. Рад всякому твоему успеху, желаю тебе сил! Напиши мне, сколько стоит большой Мольер, я тебе тогда сообщу, как поступить (сколько он обойдется с пересылкой).
Большое письмо сочиняется, но медленно, медленно. Но сочиняется.
Семье Ивана передай привет. Я свалил с плеч инсценировку "Войны и мира" Л. Толстого , есть надежда, что за письма я теперь сяду. За большие.
Пиши, пиши, не забывай.
Михаил
М.А. Булгаков - В.В. Вересаеву
15.III.32.
Мой телефон теперь Г-3-58-03
Дорогой Викентий Викентьевич!
Все порываюсь зайти к Вам в сумерки, поговорить о литературе, да вот все репетиции.
У Станиславского репетируем - поздно кончаем .
А между тем иногда является мучительное желание поделиться.
Вчера получил известие о том, что "Мольер" мой в Ленинграде в гробу. Большой Драматический Театр прислал мне письмо, в котором сообщает, что худполитсовет отклонил постановку и что Театр освобождает меня от обязательств по договору .
Мои ощущения?
Первым желанием было ухватить кого-то за горло, вступить в какой-то бой. Потом наступило просветление. Понял, что хватать некого и неизвестно за что и почему. Бои с ветряными мельницами происходили в Испании, как Вам известно, задолго до нашего времени.
Это нелепое занятие.
Я - стар.
И мысль, что кто-нибудь со стороны посмотрит холодными и сильными глазами, засмеется и скажет: "Ну-ну, побарахтайся, побарахтайся"... Нет, нет, немыслимо!
Сознание своего полного, ослепительного бессилия нужно хранить про себя.
Живу после извещения в некоем щедринском тумане.
На столе лежит пьеса, на пьесе литера "Б" Главреперткома . Но если вглядеться, то оказывается, что ни пьесы, ни литеры нет! Чудеса.
На репетицию надо идти!
Целую Вас, а Марии Гермогеновне прошу передать привет.
Ваш М. Булгаков.
М.А. Булгаков ― П.С. Попову
19.III.1932 г. Москва
Письмо II-е
Дорогой Павел Сергеевич!
Разбиваю письмо на главы. Иначе запутаюсь.
Гл[ава] I. Удар финским ножом.
Большой Драматический Театр в Ленинграде прислал мне сообщение о том, что Худполитсовет отклонил мою пьесу "Мольер" . Театр освободил меня от обязательств по договору.
A) На пьесе литера "Б" Главреперткома, разрешающая постановку безусловно.
Б) За право постановки Театр автору заплатил деньги.
B) Пьеса уже шла в работу.
Что же это такое?
Прежде всего это такой удар для меня, что описывать его не буду. Тяжело и долго.
На апрельскую (примерно) премьеру на Фонтанке я поставил все. Карту убили. Дымом улетело лето... ну, словом, что тут говорить!
О том, что это настоящий удар, сообщаю Вам одному. Не говорите никому, чтобы на этом не сыграли и не причинили бы мне дальнейший вред.
Далее это обозначает, что, к ужасу моему, виза Главреперткома действительна на всех пьесах, кроме моих.
Приятным долгом считаю заявить, что на сей раз никаких претензий к государственным органам иметь не могу. Виза - вот она. Государство в лице своих контрольных органов не снимало пьесы. И оно не отвечает за то, что театр снимает пьесу.
Кто же снял? Театр? Помилуйте! За что же он 1200 рублей заплатил и гонял члена дирекции в Москву писать со мной договор?
Наконец, грянула информация из Ленинграда. Оказалось, что пьесу снял не государственный орган. Уничтожил Мольера совершенно неожиданный персонаж! Убило Мольера частное, не ответственное, не политическое, кустарное и скромное лицо и по соображениям совершенно не политическим. Лицо это по профессии драматург . Оно явилось в Театр и так напугало его, что он выронил пьесу.
Первоначально, когда мне сообщили о появлении драматурга, я засмеялся. Но очень быстро смеяться я перестал. Сомнений, увы, нет. Сообщают, разные лица.
Что же это такое?!
Это вот что: на Фонтанке, среди бела дня, меня ударили сзади финским ножом при молчаливо стоящей публике. Театр, впрочем, божится, что он кричал "караул", но никто не прибежал на помощь.
Не смею сомневаться, что он кричал, но он тихо кричал. Ему бы крикнуть по телеграфу в Москву, хотя бы в Народный Комиссариат Просвещения.
Сейчас ко мне наклонилось два-три сочувствующих лица. Видят, плывет гражданин в своей крови. Говорят: "Кричи!!" Кричать, лежа, считаю неудобным. Это не драматургическое дело!
Просьба, Павел Сергеевич: может быть. Вы видели в ленинградских газетах след этого дела . Примета: какая-то карикатура, возможно, заметки. Сообщите!
Зачем? Не знаю сам. Вероятно, просто горькое удовольствие еще раз взглянуть в глаза подколовшему.
Когда сто лет назад командора нашего русского ордена писателей пристрелили , на теле его нашли тяжелую пистолетную рану. Когда через сто лет будут раздевать одного из потомков перед отправкой в дальний путь, найдут несколько шрамов от финских ножей. И все на спине.
Меняется оружие!
Продолжение последует, если не возражаете. Пасмурно у меня на душе.
Ваш М. Булгаков.
М. А. Булгаков ― П.С. Попову
27.III.1932. Москва
Письмо III
Дорогой Павел Сергеевич!
Гл[ава] II. Vous vous trompez!
Нет, нет, дорогой друг, дело не в капитальном строительстве . Пьеса находится не в Александрийском (Ак-Драма), а в Большом Драматическом Театре (БДТ) на Фонтанке в № 65.
То есть, вернее, находилась, потому что сейчас она находится в земле.
Похоронил же ее, как я Вам точно сообщаю, некий драматург, о коем мною уже получены многочисленные аттестации. И аттестации эти одна траурнее другой.
Внешне: открытое лицо, работа "под братишку", в настоящее время крейсирует в Москве.
Меня уверяют, что есть надежда, что его догонит в один прекрасный момент государственный корвет, идущий под военным флагом, и тогда флибустьер пойдет ко дну в два счета.
Но у меня этой надежды нисколько нет (источник не солидный уверяет).
Да черт с ним, с флибустьером! Сам он меня не интересует. Для меня есть более важный вопрос: что же это, в конце концов, будет с "Мольером" вне Москвы. Ведь такие плавают в каждом городе.
Да, да, Павел Сергеевич, комплект очень бы хорошо посмотреть. Помню - январь-февраль 1932 г. Наверное, "Вечерняя Красная". Там, возможно, найдется кровавый след убийства.
Вот новая напасть. В последние дни, как возьмусь за перо, начинает болеть голова. Устал. Вынужден оставить письмо. Ждите продолжения. Анне Ильинишне мой привет!
Ваш Михаил.
М.А. Булгаков ― П.С. Попову
14.IV.32. Москва
I-ое
Пять часов утра. Не спится. Лежал, беседовал сам с собой, а теперь, дорогой Павел Сергеевич, позвольте побеседовать с Вами.
Я очень благодарен Вам за выписку. Вот, если бы Вы были так добры и извлекли для меня заметку из "Красной газеты" (ноябрь 1931 г.) под заглавием "Кто же вы?". Очень был бы признателен Вам - нужно мне полюбоваться на одного человека.
Старых друзей нельзя забывать - Вы правы. Совсем недавно один близкий мне человек утешил меня предсказанием, что, когда я вскоре буду умирать и позову, то никто не придет ко мне, кроме Черного Монаха. Представьте, какое совпадение. Еще до этого предсказания засел у меня в голове этот рассказ. И страшновато как-то все-таки, если уж никто не придет. Но, что же поделаешь, сложилась жизнь моя так.
Теперь уже всякую ночь я смотрю не вперед, а назад, потому что в будущем для себя я ничего не вижу. В прошлом же я совершил пять роковых ошибок . Не будь их, не было бы разговора о Монахе, и самое солнце светило бы мне по-иному, и сочинял бы я, не шевеля беззвучно губами на рассвете в постели, а как следует быть, за письменным столом.
Но теперь уже делать нечего, ничего не вернешь. Проклинаю я только те два припадка нежданной, налетевшей как обморок робости, из-за которой я совершил две ошибки из пяти. Оправдание у меня есть: эта робость была случайна - плод утомления. Я устал за годы моей литературной работы. Оправдание есть, но утешения нет.
15.IV. Продолжаю.
Итак, усталый, чувствуя, что непременно надо и пора подводить итог, принять все окончательные решения, я все проверяю прошедшую жизнь и вспоминаю, кто же был моим другом. Их так мало. Я помню Вас, во всяком случае помню твердо, Павел Сергеевич.
20.IV. Что это за наказание! Шесть дней пишется письмо! Дьявол какой-то меня заколдовал.
Продолжаю: так вот в дружелюбные руки примите часть душевного бремени, которое мне уже трудно нести одному. Это, собственно, не письма, а заметки о днях... ну, словом, буду писать Вам о "Турбиных", о Мольере и о многом еще. Знаю, что это не светский прием, говорить только о себе, но писать ничего и ни о чем не могу, пока не развяжу свой душевный узел. Прежде всего о "Турбиных", потому что на этой пьесе, как на нити, подвешена теперь вся моя жизнь и еженощно я воссылаю моления Судьбе, чтобы никакой меч эту нить не перерезал.
Но прежде всего иду на репетицию, а затем буду спать, а уж выспавшись, письмо сочиню. Итак, до следующего письма. Привет Анне Ильиничне!
Ваш М.
М.А. Булгаков ― П.С. Попову
24.IV.32. Москва
II-е
Дорогой Павел Сергеевич,
итак, мои заметки. Я полагаю, что лучше всего будет, сели, прочитав, Вы бросите их в огонь. Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией. Мне нравится она за то, что она, ничего не бракуя, одинаково охотно поглощает и квитанции из прачечной, и начала писем, и даже, о позор, позор, стихи! С детства я терпеть не мог стихов (не о Пушкине говорю, Пушкин - не стихи!) и, если сочинял, то исключительно сатирические, вызывая отвращение тетки и горе мамы, которая мечтала об одном, чтобы ее сыновья стали инженерами путей сообщения. Мне неизвестно, знает ли покойная, что младший стал солистом-балалаечником во Франции, средний ученым-бактериологом, все в той же Франции, а старший никем стать не пожелал. Я полагаю, что она знает. И временами, когда в горьких снах я вижу абажур, клавиши, Фауста и ее (а вижу я ее во сне в последние ночи вот уж третий раз. Зачем меня она тревожит?), мне хочется сказать - поедемте со мною в Художественный Театр. Покажу Вам пьесу. И это все, что могу предъявить. Мир, мама?
Пьеса эта была показана 18-го февраля. От Тверской до Театра стояли мужские фигуры и бормотали механически "Нет ли лишнего билетика?" То же было и со стороны Дмитровки.
В зале я не был. Я был за кулисами, и актеры волновались так, что заразили меня. Я стал перемещаться с места на место, опустели руки и ноги. Во всех концах звонки, то свет ударит в софитах, то вдруг как в шахте тьма и загораются фонарики помощников и кажется, что спектакль вдет с вертящей голову быстротой. Только что тоскливо пели петлюровцы, а потом взрыв света и в полутьме вижу, как выбежал Топорков и стоит на деревянной лестнице и дышит, дышит... Наберет воздуху в грудь и никак с ним не расстанется... Стоит тень 18-го года, вымотавшаяся в беготне по лестницам гимназии и ослабевшими руками расстегивает ворот шинели. Потом вдруг тень ожила, спрятала папаху, вынула револьвер и опять скрылась в гимназии. (Топорков играет Мышлаевского первоклассно.) Актеры волновались так, что бледнели под гримом, тело их покрывалось потом, а глаза были замученные, настороженные, выспрашивающие.
Когда возбужденные до предела петлюровцы погнали Николку, помощник выстрелил у моего уха из револьвера и этим мгновенно привел меня в себя.
На кругу стало просторно, появилось пианино и мальчик-баритон запел эпиталаму.
Тут появился гонец в виде прекрасной женщины. У меня в последнее время отточилась до последней степени способность, с которой очень тяжело жить. Способность заранее знать, что хочет от меня человек, подходящий ко мне. По-видимому, чехлы на нервах уже совершенно истрепались, а общение с моей собакой научило меня быть всегда настороже.
Словом, я знаю, что мне скажут, и плохо то, что я знаю, что мне ничего нового не скажут. Ничего неожиданного не будет, все - известно. Я только глянул на напряженно улыбающийся рот и уже знал - будет просить не выходить...
Гонец сказал, что Ка-Эс звонил и спрашивает, где я и как я себя чувствую?..
Я просил благодарить - чувствую себя хорошо, а нахожусь я за кулисами и на вызовы не пойду.
О, как сиял гонец! И сказал, что Ка-Эс полагает, что это - мудрое решение.
Особенной мудрости в этом решении нет. Это очень простое решение. Мне не хочется ни поклонов, ни вызовов, мне вообще ничего не хочется, кроме того, чтобы меня Христа ради оставили в покое, чтобы я мог брать горячие ванны и не думать каждый день о том, что мне делать с моей собакой, когда в июне кончится квартирный контракт.
Вообще мне ничего решительно не хочется.
Занавес давали 20 раз . Потом актеры и знакомые истязали меня вопросами - зачем не вышел? Что за демонстрация? Выходит так: выйдешь - демонстрация, не выйдешь - тоже демонстрация. Не знаю, не знаю, как быть.
До следующего письма.
Анне Ильиничне привет.
Ваш М.
М.А. Булгаков ― П.С. Попову
Москва, 30.IV. {19} 32 г.
III-е
Дорогой Павел Сергеевич!