Роман известного английского писателя Джека Линдсея рассказывает о знаменитом итальянском учёном, философе и поэте XV в. Джордано Бруно, обвинённом Инквизицией в ереси и сожжённом на костре.
Содержание:
Часть первая - ВОЗВРАЩЕНИЕ 1
Часть вторая - ПРЕДАТЕЛЬСТВО 30
Часть третья - СУД 56
Часть четвёртая - В РУКАХ ИНКВИЗИЦИИ 64
ОБ АВТОРЕ 81
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА 81
Примечания 81
Адам нового мира. Джордано Бруно
Энциклопедический словарь
Брокгауза и Ефрона,
т. IVa, СПб., 1891
БРУНО (Джордано) - итальянский философ, родился в Ноле в 1548 г., в 1563-м вступил в Доминиканский орден, но вскоре за свои сомнения относительно пресуществления и непорочного зачатия Девы Марии навлёк на себя подозрения в еретичестве, принуждён был бежать и в 1576 г. покинул Италию.
С этих пор он скитался по Европе: в 1577 г. был в Женеве, оттуда отправился в Тулузу, где читал публичные лекции о книге Аристотеля "De anima", а в 1579 г. посетил Париж, где читал лекции о книге Раймунда Люлля "Великое искусство"; этим двум предметам посвящено и значительное число его сочинений. Его споры со сторонниками Аристотеля принудили его покинуть Париж, и он в 1583 г. отправился в Лондон, где оставался в продолжение двух лет.
Здесь он жил под покровительством французского посланника Мишеля де Шатонеф де ла Мовисьера и написал свои главнейшие произведения; в 1585 г. снова отправился в Париж, а в следующем году - в Марбург, где ему запрещено было читать лекции, вследствие чего он переехал в Виттенберг, где в 1586 - 1588 гг. читал лекции и при своём отъезде произнёс горячую похвальную речь Лютеру.
В следующие годы Бруно жил в Праге, Гельмштедте, Франкфурте-на-Майне и Цюрихе и в 1592 г. возвратился в Италию. Несколько месяцев он прожил в Венеции и Падуе, никем не беспокоемый. Но 22 мая 1592 г. он был схвачен инквизицией в Венеции и в январе 1593 г. отправлен в Рим, где после семилетнего тюремного заключения и тщетных попыток склонить его к отречению от своих учений, 17 февраля 1600 г. был сожжён на Кампо ди Фиори как еретик и нарушитель монашеского обета.
Мужественно заявил Бруно своим судьям, подобно Сократу, что им приходится с большим страхом встретить свой приговор, чем самому осуждённому. Освобождённая Италия (1865) поспешила воздвигнуть в Неаполе памятник знаменитому мученику за свободу мысли и исследования, а 9 июня 1889-го, был торжественно открыт ему памятник на той самой площади Кампо ди Фиори, на которой инквизиция около 300 лет тому назад позорно предала его казни.
Сочинения Джордано Бруно, из которых главнейшие написаны на его родном языке, обнаруживают ум твёрдый, смелый, впечатлительный, способный к сильному одушевлению, но тщетно стремящийся достигнуть ясности. Его "Сепа delle ceneri" (речи в среду на первой неделе Великого поста) являются апологией Коперниковской астрономии; "Spaccio della bestia trionfante" (Париж, 1584) представляет собою написанную в духе того времени довольно тяжёлую аллегорию, в которой он вместо звериных образов переносит на небо добродетели и делает сатирические замечания насчёт современников. В "Cabala del cavallo Pegaseo coll’aggiunta delPasino Cillenico" (Пар., 1585) он иронически восхваляет счастье невежества. Стихотворение, изданное им под заглавием "Degli eroici furori" (Париж, 1585), прославляет божественную любовь к истине.
Несколько ранее (1582) он написал сатирическую комедию "II candelajo". Главнейшие произведения Бруно относятся к метафизике, и из них особенно замечательны: "Della causa, principio ed uno" (Венеция, 1584); "Del infinito universo c mondi" (Венеция, 1584) и стихотворение "De innumerabilibus, immenso et infigurabili, s. De universo et mundis" (вместе с сочинением "De monade, numero et figura", Франкф., 1591). Заслуга Бруно состоит в том, что он впервые стал защищать философские выводы из системы Коперника, беспощадно полемизируя против учения схоластической метафизики о центральном положении земли.
Наряду с мыслью о бесконечности мироздания он защищал идею единства и внутренней связи всех вещей как против эмпирического ограничения познавательной способности человека, так и против догматики схоластиков Аристотелевой системы.
Его учение оставалось почти незамеченным, пока не обратили на него внимание Ф. Г. Якоби в своих "Briefen ilber die Lehre des Spinoza", в которых он сделал извлечение из главнейших сочинений Бруно, а за ним Шеллинг в своём диалоге о мировой душе, озаглавленном "Bruno". Оригинальные издания сочинений Бруно вообще редки; на итальянском языке они напечатаны Вагнером в "Ореrе di Giordano В." (2-й т., Лейпциг, 1830), с биографическим введением, и П. Де-Логардом (Гёттинген, 1888 - 1889); на латинском языке их собрал отчасти Гефрёрер (т. 1 и 2, Штутг., 1834 - 1836); сочинение "De umbris idearuni" издал Туджини (Берлин, 1868).
"НАСТУПИТ ДЕНЬ, КОГДА ЧЕЛОВЕК БУДЕТ ХОДИТЬ,
КАК НОВЫЙ АДАМ В СОЗДАННОМ ВНОВЬ МИРЕ".
Джордано Бруно.
Часть первая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
I. Приезд в Венецию
Чиновник просмотрел свидетельство о здоровье и, хмурясь, вернул его худощавому мужчине с темно-каштановой бородой и живыми глазами.
- Всё в порядке, - сказал он.
Громко кричали лодочники, и люди на пристани, опасаясь, как бы лодка не отплыла без них, поспешили к ней. По крики лодочников объяснялись только тем, что один из них уронил в воду канат. Босоногая, растрёпанная девчонка продавала медовые пряники. Вокруг группы пассажиров шныряли нищие, щеголяя своими язвами, и лодочники время от времени отгоняли их вёслами. Утреннее солнце ярко освещало восточную стену Падуи и скучавшую у городских ворот стражу с небрежно опущенными копьями. В конце пристани сверкали на солнце разбросанные по земле осколки стекла, напоминавшие о происшедшем вчера несчастном случае с каким-то грузом. Карантинный чиновник ковырял в зубах и своим зловонным дыханием отравлял утренний воздух. Худощавый человек отвернулся от него, прижав рукой к бедру полученное свидетельство. Он посмотрел на маслянистые переливы воды под скрипучими досками пристани, вдохнул в себя резкий запах реки. Ноздри его тонкого носа дрогнули, он сощурил глаза и огляделся, словно только сейчас заметив и толпу людей на пристани, и лодочников, крепивших часть полотняного навеса, которая оторвалась и хлопала на ветру, и движение экипажей через городские ворота.
Девчонка с пряниками, лениво бродившая около группы занятых разговором купцов, торопливо подошла к худощавому мужчине, протягивая вперёд свой лоток. Худощавый мужчина, не посмотрев, что она продаёт, достал из кармана два сольдо и бросил на лоток.
- У тебя и грудей-то ещё нет, - сказал он и отошёл.
Огорчённая торговка поплелась за ним, упрашивая его взять пряники:
- Ну пожалуйста, возьмите хоть один.
- Съешь его сама, - ответил он и улыбнулся.
Боязливое и хмурое выражение исчезло с лица девушки; нежный румянец преобразил это лицо, придав ему естественное очарование юности, но затем оно снова стало похоже на унылую маску, снова сгустились на нём тени голода и горя, омрачив взгляд подозрительностью, сразу как-то заострив тонкие черты. Мужчина открыл было рот, собираясь что-то сказать, но потом передумал. Он молчаливым жестом отказался от пряников и зашагал к краю пристани. Здесь он подошёл к группе пассажиров.
Карантинный чиновник пререкался с толстой крестьянкой, крепко прижимавшей к груди корзинку с яйцами. Через ворота с грохотом проезжали телеги крестьян: они везли продукты на рынки, которых в городе было пять. Лошади с прикрытыми мордами провезли фургон вина. С башни карантинного лазарета солдат в кольчуге и алом плаще, перегнувшись, кричал что-то вниз. Лошади на помосте за пристанью бренчали упряжью и ржали.
- Все в лодку! - прокричал весёлый лодочник с взлохмаченной головой, в рубахе и коротких рваных штанах.
Высокий человек в плаще из голубой бумажной материи, с убожеством которого совсем не вязалась исполненная достоинства осанка владельца, подошёл к незнакомцу с каштановой бородой и, отведя его в сторону, с учтивым поклоном сказал:
- Вы, конечно, знаете, что переезд стоит шестнадцать сольдо . - В его чёрной бороде застряли хлебные крошки от завтрака.
- Да, так мне сказали, - ответил тот, глядя на крошки в бороде. - И больше я платить не буду.
Осанистый мужчина махнул пухлой рукой, как бы устраняя невидимое препятствие. Но худощавый продолжал:
- Расстояние от Падуи до Венеции измеряется, по-видимому, двадцатью милями или шестнадцатью сольдо. Какое же из этих измерений истинно? - В голосе его звучала резкая насмешка. - Как видите, я предоставляю вам честь ответить на подлинно исторический вопрос: что есть истца? Буду весьма признателен, если вы мне на него ответите. Меня глубоко интересуют различные точки зрения, в особенности когда дело касается системы измерения. Странно, видите ли, что математика... - Тут он приподнял бархатную шапочку: - Это слово для меня так священно, что, произнося его, я не могу не выразить своего благоговения... Математика предполагает деление объектов, ибо она исчисляет их, и непрерывную связь между ними, так как ряд немыслим без основания, гарантирующего соотношение между его членами. Эту истину я постиг вчера вечером в три четверти седьмого, когда девушка с родинкой в левом углу рта подавала мне салфетку. Прошу вас заметить этот факт, ибо в том, что меня осенила эта идея, сыграли некоторую роль своеобразие и гармоничность форм этой девушки.
Высокий мужчина отпрянул под натиском такого потока слов, но его собеседник наклонился ближе к нему. Его тёмные зрачки расширились и блестели.
- Послушайте, - с беспокойством начал первый, теребя бороду. Он вытащил хлебную крошку, на которую всё время смотрел худощавый, и держал её между большим и указательным пальцами. Худощавого, видимо, что-то смутило. Он заморгал глазами и сказал сердито:
- Я ваших методов не признаю. Я хочу, чтобы мир стал иным.
Он опять заговорил ироническим, любезно-конфиденциальным тоном, но скороговоркой, словно отвечая затверженный урок:
- Я знаю вас и ваши фокусы, с помощью которых вы ловите покупателей. Вы предлагаете рассрочку и повышаете цену. Вы объявляете себя банкротами, укрываетесь в монастыре и, договорившись с должниками об уплате им только незначительной части долга, получаете таким образом огромные барыши. Вы сбиваете цену на товары, чтобы уничтожить своих конкурентов, а затем, монополизовав рынок, повышаете цены. Прежде чем продать шерсть, вы мочите её, чтобы она больше весила...
- Сударь! - с негодованием остановил его высокий. - Я торгую стеклянными изделиями. И ни разу не объявлял себя банкротом.
Худощавый осмотрел его с головы до ног своими живыми карими глазами и опять приподнял шапочку.
- От всего сердца прошу у вас прощения. Видно, я ошибся. Сегодня утром - только в Италии бывают такие утра! - я сильно возбуждён и необычайно смело и безрассудно смешиваю воедино essentia и proprietas personnalis, выходя за пределы Аристотелевой логики. Вы поймёте это через триста лет. А сейчас позвольте узнать, по какому делу вы решились обратиться ко мне, так как я уже слышу крик: "Пассажиры, в лодку!"
- Я хотел вам сказать, - сердито ответил торговец стеклом, - что если каждый из нас уплатит на четыре сольдо больше, - так что проезд обойдётся всего по одной лире с человека, - то припрягут ещё одну лошадь, и баржа пойдёт быстрее...
- Четыре сольдо! - воскликнул худощавый. - Как философ, я стремлюсь к крайнему пределу, ищу общий делитель всех видов опыта. Я ищу дух в материи или материю в духе. Я всё ещё отуманен словами. Вон там стоит молодая девушка, для которой два сольдо - это два сольдо. Ответь мне, мудрец в бумазейном плаще...
- Это не бумазея, а байка, - веско возразил купец, отвернув край плаща, чтобы показать его изнанку.
- Классификация вещей меня подавляет, - сказал худощавый, - ибо материя многообразна. Я отвержен миром. Плачьте обо мне!
Затем, когда рассерженный купец отвернулся, собираясь уйти, худощавый философ бросил ему деньги, которые тот просил. Неохотно поблагодарив, купец взял деньги и поспешил к капитану.
Худощавый вошёл в лодку и сел на своё место над люками, предварительно заглянув на нос, чтобы убедиться, что его багаж в сохранности. Здесь уже сидело несколько пассажиров; остальные стали взбираться на палубу только после того, как раздался последний громовой клич полуголых лодочников.
Пассажирами баржи стали пять-шесть венецианских купцов, степенных, одетых во всё чёрное, один немец, студент-медик Падуанского университета, три итальянца, изучавших право, еврей в жёлтой шапке, высохшая, сморщенная старуха, измождённый священник, куртизанка, неумело и грубо накрашенная, крестьянка с корзинкой яиц, которую она заботливо прижимала обеими руками к пышной груди, обтянутой старомодным корсажем, голландский купец, торговавший полотном, и переплётчик из Дании. Последними пришли молодая девушка с матерью, толстощёкий монах-францисканец и два француза: нотариус из Анжера и торговец шёлком из Лиона.
- Сегодня на борту только одна весталка, - сказал кто-то из студентов-итальянцев, подзадоривая товарищей. - Это впервые. Я не припомню такого переезда, когда бы их было меньше трёх. Позовите капитана и потребуйте от него объяснений.
- Ничего, я одна сойду за трёх, - сказала куртизанка, визгливо засмеявшись.
Один из венецианских купцов неодобрительно кашлянул. Датчанин усердно записывал что-то в книжку, поставив между колен роговую чернильницу.
- Запишите и это, - обратилась к нему куртизанка, сидевшая напротив. - А заодно и мой адрес.
Переплётчик с недоумением поднял на неё бледно-голубые глаза.
- Я пишу письмо жене, - сказал он невнятно, на своём ломаном итальянском языке. - Какой сегодня день? Простите за беспокойство, но кто из вас помнит, почём в Падуе свинина? Я хочу написать жене. Я запомнил цены повсюду, кроме Падуи.
- Если вы платили дороже восьми сольдо за фунт, так с вас содрали лишнее, - отозвалась женщина с корзиной и сразу замолчала, словно застеснявшись звуков собственного голоса в этой чуждой ей компании.
Студент-немец, покачиваясь, прошёл между скамеек, наступил на ноги священнику, молча стерпевшему это, и сел возле человека с каштановой бородой.
- Вы меня простите, - заговорил он хриплым, гортанным голосом и, упёршись руками в колени, наклонился к соседу. - Я случайно слышал, как вы говорили на пристани, что вы философ.
Среди общего говора выделился громкий голос голландского купца:
- В миле от Докема бросили якорь и стали дожидаться прилива. И вдруг с берега слышится сильный шум, лай собак, крики людей, колокольный звон. Это налетели из Гронина испанские пираты и грабили крестьян...
Говоривший заметил, что его все слушают, и откинулся назад, расчёсывая бороду пальцами. А датчанин, к которому он обращался, сказал осторожно:
- В Докеме я не бывал, а вот в Эмдене был один раз и купил там фунт вишен за восемь стиверов.
- Мама! - вдруг резко вскрикнула молодая девушка.
- У меня нигде ничего не подложено, - говорила куртизанка студентам своим визгливым голосом, игриво и вызывающе.
- Velle me tangere, - вмешиваясь в разговор, сказал худощавый. Куртизанка обратила к нему свои добрые карие глаза, в которых удивление постоянно сменялось замешательством, а замешательство - апатией, сквозившей и в лениво опущенных углах рта.
Худощавый отвернулся.
- Вы философ, - повторил немец, отодвинув конец каната, который мешал ему удобно усесться.
- Это слово теперь употребляют на каждом шагу. Я слыхал, как им величают себя уличные скоморохи, и многие из них, пожалуй, имеют на это больше права, чем профессора в пурпуровых тогах. Например, среди профессоров Оксфордского университета в Англии ставится в заслугу не учёность, а способность накачиваться пивом. С золотыми цепями на шее они влекутся за королевским двором, редко озаряя университеты хотя бы блеском своих пылающих носов.