Степан Александрович дрожал мелкою дрожью… Он пошел в переднюю и надел шубу. В кармане он нашел два куска хлеба, завернутых в бумажку, - ученицы положили. Эта находка его еще больше расстроила. В шубе стало немного теплее, и, потираясь щеками о мягкий котиковый воротник, постарался он, хотя бы ради этих двух кусков хлеба, ясно представить себе, в чем задача педагогики. Но ничего не мог себе представить, кроме двухсветного гимназического зала, по которому он бегал некогда веселый в серой курточке, и еще швейцара, стоящего со звонком в ожидании надзирателя. Милое детство!
"Вот сегодня будет заседание объединения, - думал он, - может быть, что-нибудь и выяснится из обмена мнений".
* * *
Заседание было назначено в три часа и происходило в зале бывшего реального училища, почти рядом.
Соврищев и Лососинов должны были присутствовать как председатель и секретарь.
В ожидании трех часов они сидели у себя в учительской, но не разговаривали. Школа опустела. Во всем здании было тихо.
Пришла экономка интерната и принесла им по тарелке винегрета. Роскошное блюдо по тому времени.
Но Степан Александрович почти не притронулся к своей тарелке. Ему был как-то даже противен вид этого красивого кушанья. Поэтому Пантюша съел обе порции. Затем они пошли заседать.
Реальное училище вовсе не отапливалось, в зале заседания стоял холодный сырой туман. За длинным столом усаживались педагоги и представители от учащихся. Страшный инструктор ввалился вдруг, стуча ботиками и утюжа на ходу бороду. Интересно было знать, улыбался ли когда-нибудь этот человек? Но улыбка на этом лице была бы очень странным и жутким явлением.
- Ну-с, товарищи граждане, - произнес он, садясь и оглядывая бородатые тусклые физиономии, - извиняюсь, что опоздал, задержал сам, изволите ли видеть, Луначарский… Сами понимаете, от министра не удерешь, как Подколесин от невесты… Так вот сегодня у нас вопрос о новых методах… По поводу последнего циркуляра. Кому угодно высказаться?
Он умолк, и все молчали, переглядываясь исподлобья. Некоторые перешептывались. Инструктор стал выражать нетерпение. Он заерзал на стуле, и взгляд его стал саркастичен и злобен. Но в тот миг, когда он собирался, по-видимому, отпустить какое-то ядовитое замечание, самый поблекший и самый унылый на вид педагог неожиданно сказал:
- Я бы попросил…
- Пожалуйста.
Однако молчание долгое время еще не нарушалось. Наконец, педагог откинулся на спинку стула, плечами поднял воротник шубы до уровня ушей и начал говорить глухо и равномерно, без интонаций и даже не считаясь со знаками препинания.
- Помню давно-давно, еще будучи ребенком и живя с родителями на хуторе у своих родных в Курской губернии… Сам я москвич, но со стороны матери у меня есть родные-малороссы… Так вот, живя на хуторе, имел я, подобно многим другим детям, обыкновение гоняться в поле за бабочками… У меня был сачок и зеленая коробка, которой я очень гордился. Коробка эта сохранилась у меня до сих пор. Вот Евгений Петрович знает довольно хорошо эту коробку.
- Жалко, что не принесли, - пробурчал инструктор, становясь все мрачнее.
- Ну, она не так уже замечательна. Мне-то она дорога по воспоминаниям. И вот в ясные солнечные дни бегал я по полям, ловя бабочек, этих красивых представителей органического мира… Мир представлялся мне тогда таким прекрасным… И вот однажды, когда коробка моя была почти полна, увидал я бабочку из семейства подалириев, привлекшую меня своею удивительною раскраскою… я кинулся за ней и бегал до полного изнеможения… И помню, как судьба наказала меня за мою жадность… Я споткнулся, упал, коробка моя раскрылась, и все мои бабочки разлетелись во все стороны… Так, не поймав этой новой бабочки, я потерял и прежних…
Педагог умолк и долго молчал.
- Бывает-с! - иронически вздохнул инструктор. - Когда падали, коленку не ссадили ли?
- Нет… Так вот я и хочу сказать. Школьная реформа напоминает мне эту бабочку. Как бы мы, гоняясь за ней, не остались вообще ни при чем, как я тогда в детстве…
- Ну-с, а какой же выход вы предлагаете?
- Да никакого… Я только высказываю свои сомнения.
- Так-с… Еще кому угодно…
- Позвольте, я еще не кончил… Вот я и говорю, что, гоняясь за новым, мы можем утратить старое и, не поймав одного подалирия, потерять десять махаонов…
- Теперь все?
- Да… все…
Педагог закрыл глаза и затих.
- Еще кому угодно?
- По-моему, - начал нервного вида человек, издали похожий на зубного врача, - надо немедленно закрыть все школы. Это безобразие заставлять детей учиться при нуле градусов! Надо сначала позаботиться о дровах, а потом вводить реформы…
- Об этом толковать нечего, ибо школы закрыты не будут…
- Все равно, я протестую… Я не могу требовать знаний от ребенка, который мерзнет и голодает. Это нонсенс!
- Совершенно верно! - раздались голоса.
- Об этом, государи мои, повторяю, нечего рассуждать. Школ не закроют… Прошу высказываться по существу дела.
- Позвольте мне, - сказал подслеповатый старичок, слегка картавя. - Я полагаю, что всегда можно найти компромисс… Мы все знаем недостатки прежней постановки дела… Ну, и будем постепенно отметать все, что нам кажется ненужным… а незаметно вводить новое.
- Да что новое?
- Ну вот… этот циркуляр. Я, например, с детства любил физический труд, у меня дома есть даже верстачок… Пусть за уроками все что-нибудь клеют или шьют… Можно даже к партам приспособлять тисочки…
- Где вы их достанете?
- Ну, в это я входить не могу… Наступило молчание.
- Еще кому угодно?
- Позвольте мне, - вдруг тихо, но твердо сказал Степан Александрович.
Он откашлялся и, не глядя ни на кого, страшно волнуясь, начал:
- Я полагаю, что самое главное во всех этих вопросах - это честное отношение к своему делу. Прежде чем рассуждать, какая школа лучше, старая или новая, мы должны прямо задать себе вопрос: зачем мы преподаем? Затем ли, что нас увлекает дело просвещения, затем ли, что мы хотим действительно работать на пользу нового поколения, или нас просто привлекает бумажка, спасающая от домового комитета, и те деньги, которые нам платят? Я знаю, что многие сейчас стоят на точке зрения "чем хуже, тем лучше"… Пусть, мол, все скорей разрушится и тогда скорей опять все восстановится… Ну пусть так говорят те, кто имеет дело, я не знаю, ну с транспортом, с продовольствием… Но ведь мы-то имеем дело с детьми, господа… Они-то не виноваты в том, что кому-то нравятся, а кому-то не нравятся большевики… То есть я хочу всем этим сказать, что, если мы подойдем к школьной реформе чисто формально и начнем ее проводить без всякой критики, то мы поступим нечестно… И напротив, если мы будем из упрямства противиться ей и сознательно, нарочно разрушать школу, то мы поступим тоже нечестно… Если мы любим свое дело, хотим ради него бороться, давайте это делать… Если же нет, перейдемте служить в какую-нибудь канцелярию, где мы получим те же деньги, не вступая в компромисс со своей совестью.
Он умолк.
Все молчали, удивленно и насмешливо глядя на него.
Лицо у инструктора расплылось вдруг в добродушную улыбку. Оказалось, что ради улыбки перестраивалась на особый лад вся его физиономия, и из Пугачева превращался он в картинку при стихотворении "Ну тащися, Сивка".
Молчание не нарушалось, но до слуха Степана Александровича вдруг донеслось еле слышно: "Карьеру делает!"
Он не вздрогнул, ибо и так дрожал все время мелкою дрожью, а только повел плечом.
- Я вот задаю себе сейчас такой вопрос… Имею ли право я оставаться здесь и обсуждать реформу?.. И смело отвечаю: "нет!"
И среди мертвой тишины он вышел из зала.
Глава 6
Серый дымок
Уже совершенно стемнело. Было холодно, и начиналась метель. Снег еще не шел, но края крыш уже курились снежными смерчами. Люди с санками шли угрюмо и сосредоточенно, глядя под ноги, с завистью посматривая на тех счастливцев, которые входили в подъезды домов. "Уже дошел. А мне еще сколько идти?"
Шли красноармейцы и пели песню, которую заглушал крепчавший ветер.
Степан Александрович шел и удивлялся тому, что ему вовсе не хочется домой. Ему бы, наоборот, хотелось брести так очень долго, ибо внутри у него горело, а холодный ветер так хорошо освежал. На бульваре он сел на скамейку и сидел часа два, пока наконец не явились какие-то люди и не сказали: "А ну-ка, встаньте, товарищ!" Люди взяли скамейку и понесли ее на грузовик, где лежали другие скамейки. Грузовик уехал, увозя скамейки. Степану Александровичу вдруг стало совсем жутко. Он подумал о том завтрашнем дне, который неминуемо придет. Так-таки и тащиться изо дня в день.
"А ведь правильно сказал Соврищев, - подумал он, - я ведь действительно все делал всегда только ради себя".
И ему представился вдруг тот призрак его самого, который некогда создал он своей мечтою: знаменитый, богатый, уважаемый и признанный всем миром.
Ему неожиданно стало весело. Он засмеялся, чем обратил на себя внимание двух женщин.
- Вон еще иные смеются…
Он пошел по каким-то неизвестным переулкам, где было пустынно и мрачно.
Ноги уже сильно заплетались, но домой не тянуло.
Вдруг в большом подъезде с колоннами увидал он женщину, сидевшую в углу с младенцем на руках. Младенец пронзительно кричал, а женщина шипела и укачивала его, утирая глаза свободною рукою.
- Отчего он так плачет? - спросил Степан Александрович.
- Видите, замерзает! - сердито отвечала та.
Степан Александрович вгляделся и увидел, что ребенок был действительно покрыт только жалким тряпьем.
Он снял с себя шубу и подал ее женщине.
- В кармане есть два куска хлеба, - прибавил он, наслаждаясь прохладою, его окутавшей.
- А вы-то как же?.. господин…
- Мне и так жарко.
Пройдя еще несколько пустынных переулков, он сел на случайно еще не сожженную дворницкую скамейку. Перед ним был ярко освещенный особняк. Если бы сейчас шел тринадцатый год, можно было бы подумать, что в особняке бал, фрукты, барышни, цветы. Тогда-то зародился призрак и был он так близок, так действителен.
Из ворот особняка вышел человек с портфелем.
Он поскользнулся и упал.
- Ушиблись? - учтиво спросил его Степан Александрович, поднимая ему портфель.
- Нет, ничего. Спасибо.
Человек удивленно глядел на Лососинова.
- Лососинов?
- Да.
- Не узнаешь? Не узнаете? Мешков… С бородой меня, правда, трудно узнать…
- Мешков. Ну, как же! Отлично помню. Мешков - первый ученик!
- Да вы что? Ограбили вас, что ли?
- Нет… Я просто так… Мне тепло. Так вы Мешков?
- Какое к черту тепло. Морозище и ветер к тому же. Вы бы домой шли.
- Дома мне делать нечего… Я вот тут сижу… Давайте вспоминать.
- Послушайте, - сказал Мешков, взяв его за руку, - вы больны?
- Нет, нисколько.
- Конечно, больны! Где вы живете?
- Где-то там… Наплевать в общем, где я живу… Помните, как мы любили за столбами ходить для карты.
- Ну еще бы… только… право… Нельзя в таком виде по улицам бродить, ведь вы же замерзнете… Скажите ваш адрес!..
- Арбат, Спaco-Щегловский… восемь…
- Далеко… Вы вот что… зайдемте ко мне… я вам дам… куртку, что ли… потом пришлю за ней. Так невозможно. Я вон тут рядом живу. В большом доме.
- Ну что ж, я пойду… Если это, конечно, удобно.
- Удобно… я холостяк… Только вам надо немедленно врача… Уж идемте скорее. На вас лица нету.
Они поднялись по темной лестнице.
- Вот куртка, - сказал человек, когда они вошли, в маленькую комнату с диваном и двумя стульями возле кривого стола. - Она довольно теплая, из теленка. Это нам выдали. Скажите, у вас тифа не было?
- Нет.
- Гм… Дайте адрес… или лучше уж я вас доведу… Вы идти-то можете?..
Степан Александрович сел на мягкий диван и вдруг сам для себя неожиданно лег.
- Могу, - прошептал он, сладко потягиваясь.
- Вы отдохните…
- Заметьте это, - вдруг перебил его Степан Александрович, - а ведь если бы все люди были абсолютно честные и думали только о справедливости, то прекрасна была бы людская жизнь… Но только как сделать так, чтобы все стали честными?
- Чудак, чего захотели. Да из-за этого в мире спокон века весь кавардак происходит. Попали пальцем в небо.
- А по-моему, можно это сделать… Надо только все время думать… Я вот всю жизнь думал о разных вещах… а о важном… о самом важном не думал… А теперь я буду думать и придумаю…
- Уж вы лежите… Слушайте… Я сейчас схожу в соседнюю квартиру… там живет врач… Все-таки посоветует, что и как.
Мешков вышел из комнаты.
Степан Александрович лежал на мягком диване и говорил, пощелкивая себя по виску:
- Вот я отдал женщине пальто, вы даете мне куртку, это вот справедливость… Понять это очень просто, но нужно, чтобы все поняли. А за сим, как говорил физик, приступим к рассуждению на тему смерти. Я, предположим, умру, а ребенок, которому я дал шубу, будет жить. По существу, не все ли равно, жизнь или смерть? Ведь если взять все кладбища и все гробницы во всем мире, то покойников окажется в миллион раз больше, чем живых. Вы знаете, что мне пришло в голову: живые это интернациональное меньшинство.
- У вас что болит? - спросил чей-то незнакомый голос.
Лососинов с трудом открыл глаза. Лысый человек в очках был похож немного на Анатэму.
- Мне очень приятно лежать.
- Гм… Голова у вас болит?
Но Степана Александровича не интересовал этот разговор. Он снова закрыл глаза.
- Нехорошо только, что мертвых зарывают в землю, - сказал он, - сжигать гораздо лучше.
И вдруг сама собою объяснилась причина утренней тоски. Ему представилась Москва в ясное морозное утро. Над снежными крышами неподвижные серые дымки… Хорошо и вовсе не страшно стать таким тоже дымом и в морозное утро застыть под самым небом… Может быть, там встретится тот счастливый призрак… Он, вероятно, будет сиять, как огонь, и на него больно будет смотреть… Вот он близится. И уже в глазах в самом деле горят золотые и зеленые огни.
Он открыл глаза.
В комнате было темно, но какие-то светлые тени пролетали по потолку.
- Что это, - спросил Степан Александрович, - на потолке?
- Лежите смирно, - отвечал голос, - это автомобиль в переулок заворачивает… Я потушил свет, чтоб вам было спокойнее. Сейчас приедут за вами.
- Хоронить?
- Ну зачем хоронить! Поправитесь великолепным образом. Только уж молчите!
Но Степану Александровичу хотелось говорить.
- Я, знаете, - сказал он, - только сейчас понял смысл жизни.
- Да уж вижу - вы лучший русский человек… Горе с вами…
- Смысл жизни в том, чтобы делать свое хотя бы самое маленькое дело… Но делать честно.
- Открыл Америку!
- Что ж, если для меня она не была еще открыта. И надо быть обыкновенным человеком… Знаете, совсем простым… без всяких запросов… без всяких Наркомпросов…
- Лежите вы, а поправитесь, будете это свое маленькое дело делать… Ладно!
- Да, да. Ты будешь ко мне по вечерам приходить чай пить… Я женюсь на простой девушке… т. е. все-таки пусть она будет со средним образованием, но, понимаешь… без штук… И будут приходить друзья… тоже совсем обыкновенные и честные… и шутки будут такие простые, но смешные… Скажи… что ты мне положил на грудь? Мне трудно говорить.
- Ничего не положил. Помолчи!
Он опять закрыл глаза и опять увидал дымки над московскими снежными крышами. Один маленький дымок был особенно мил и уютен. И что-то было в нем даже родное и знакомое. Чтоб не терять из виду этот дымок, Степан Александрович не открывал больше глаз. Он не открыл их даже тогда, когда его подняли и понесли, приятно раскачивая.
"Меня везут в больницу, - подумал он, - это очень хорошо. Мешков молодец. Вообще все очень хорошо".
Почувствовав свежий морозный воздух, он на миг открыл глаза и увидел прямо над собой яркие зимние звезды.
"Значит, метель кончилась и идти домой будет легко, - подумал он. - Какие яркие звезды. Вот… вот в чем дело. Я же говорил, что это очень просто".
Он с трудом приподнялся.
- Тебе чего? - спросил, наклоняясь над ним, Мешков.
- На звезды надо смотреть. Чаще смотреть на звезды!
И прошептав это, он с удовольствием лег, а дымок все разрастался и вот уж черной тучею окутал вселенную…
* * *
Возвращаясь из больницы, Мешков долго стоял на углу своего переулка и смотрел на ясное ночное небо.
- Гм! - сказал он. - Если поправится, нужно будет в самом деле зайти к нему как-нибудь вечерком.
* * *
На этом обрывается рукопись.
Конец
1928
Примечания
1
Замечательно, что С. В. Кубический, высказывая это положение, разумеется, никоим образом не был знаком с теорией Эйнштейна (Примеч. автора).
2
Что бы это ни было, я боюсь данайцев, даже дары приносящих (лат.)
3
"С восторгом Лососинову посвящается" (нем.)
4
И все это ради пустяка, который нас чарует и не отпускает а который зовется любовью (фр.)
5
Вы готовы? (англ.)
6
Да! (англ.)
7
Прыгай! (англ.)
8
Наконец девочка
Спокойно вас покидает (фр.)
9
И мы также? (фр.)
10
Перестаньте! (фр.)
11
Доброй ночи (англ.)
12
Извините за выражение (фр.)
13
Государь! Я знаю, как спасти нацию! Разрешите мне говорить! (фр.)
14
Перевороту (фр.).
15
Это хорошо сказано! (фр.)
16
Игру (фр.)
17
Эта прекрасная женщина, а она действительно прекрасная (фр.)
18
Итак, барон! Новости (фр.)
19
По-видимому, Общество Восстановления Самодержавия и Дворянства и Уничтожения Красной Сволочи.
20
Надо работать (фр.)