Запах дезинфекционного средства распространился по кабинету Остермана.
– А он? Он умирает? – быстро спросил Бирон.
Доктор выразительно посмотрел на Остермана и вместо ответа спросил:
– Могу я говорить?
– Да, да, говорите все, любезный Оскар Карлович! Это – свой, наш человек. Это – господин Бирон, который, быть может, очень скоро будет полновластным хозяином России.
Немец-доктор отвесил Бирону поклон и сказал:
– Виноват, я не знал… В таком случае я могу сказать то, что видел и слышал, а так как вы – немец, то я буду говорить на нашем языке.
И он начал рассказывать все, что видел и слышал в спальне умирающего императора. Оказалось, что только одно ухо почтенного доктора было приковано к телу Петра Алексеевича, другое – воспринимало слова всех сцен семейки Долгоруких.
– Я слышал все, все! Да! Я забыл упомянуть, что я видел, как вошел старый человек, похожий на обезьяну, которому этот князь сказал: "Все ли ты принес, чтобы сделать фальшивое завещание?"
Остерман и Бирон переглянулись.
– Куда вошел этот человек? – спросил Остерман.
– В комнату рядом со спальней государя.
– Долго они там пробыли?
– О, нет! Минут пять… – Доктор громко расхохотался. – Вы думаете, откуда я это знаю? Слушайте! Я сказал Долгорукому, что мне надо ехать приготовлять лекарство для императора, а сам, выйдя из одной двери опочивальни государя, вошел в нее обратно через другую, секретную, и спрятался за кровать бедного мальчика. И я видел, как этот варвар снимал перстень с руки императора, как он громко говорил: "Прощай, Петр Алексеевич!" Тогда я торопливо побежал к вам, чтобы предупредить вас. О, они замышляют что-то недоброе!..
С тоской и тревогой глядел Бирон на Остермана, думая в то же время:
"Ну, если ты, великий искусник в интригах, не найдешься, как надо теперь поступать, то что же я могу поделать?"
Остерман, казалось, прочел это в глазах Бирона.
– Так, так! – произнес он. – Игра задумана мастерски, но…
– Но вы надеетесь помешать им? – перебил Бирон.
– Да, думаю… А вам, Оскар Карлович, большое спасибо за сообщение. Оно вовремя и кстати. Эту услугу не должен забыть господин Бирон, если случится то, что мы предполагаем.
– О, да! – воскликнул Бирон. – Вы будете щедро награждены императрицей.
– Императрицей? Какой? Разве у нас будет императрица?
– Ну, об этом еще нечего говорить. Поезжайте лучше поскорее к императору. Кстати, он непременно должен умереть послезавтра? – спросил доктора Остерман.
– Я уверен в этом.
– А дольше он может протянуть?
– Это будет зависеть от работы его сердца.
– А поддержать нельзя какими-нибудь возбудительными средствами?
Немец-доктор, пожав плечами, ответил:
– Можно, но надежды на отсрочку мало.
– А вы все-таки попытайтесь, милый Оскар Карлович! Для меня важен каждый лишний час жизни императора, – выразительно поглядел на доктора Остерман.
Когда доктор удалился, Бирон спросил Остермана:
– Я не могу понять, какое же подложное завещание собирается сфабриковать Долгорукий? В чью пользу?
Остерман усмехнулся:
– Это доказывает, мой милый друг, что из вас никогда не выработается дальнозоркий государственный человек. Неужели вы не догадываетесь, о ком будет идти речь в подложном тестаменте императора?
Бирона осенило.
– Как? – воскликнул он. – Неужели у Долгорукого явилась безумная мысль, что российский престол может перейти к его дочери Екатерине, нареченной – по пьяному делу – невесте умирающего Петра?
– А почему бы у него и не могла зародиться подобная безумная мысль? – невозмутимо продолжал Остерман. – Скажите, Бирон, положив руку на сердце: по какому праву Анна Иоанновна может надеяться на корону?
– Позвольте, Остерман, но ведь она – русская царевна, племянница Петра Великого.
– Ну, и что же? А разве у Петра нет двух дочерей, Анны и Елизаветы? Заметьте, они – дочери царя, а не племянницы, как Анна Иоанновна. С сегодняшнего вечера, когда стало известно о смертельной болезни императора, уже началась подпольная работа всех партий. В ту минуту, когда мы с вами говорим, я могу поклясться, что и у Голицыных, и у Долгоруких, и у… нас идут тайные совещания! – Остерман рассмеялся я продолжал: – Только я, право, не знаю, стоит ли мне принимать участие в хлопотах за Анну Иоанновну?..
– Как? Вы, Остерман, хотите изменить нашей партии? – в страшном испуге воскликнул Бирон.
– Подождите, подождите, мой милый Эрнст! – насмешливо произнес Остерман. – Я хочу только сказать, что в случае нашей победы вы весь успех припишете Джиолотти.
Бирон только руками замахал.
VI. Ночь во дворце в момент смерти императора
Прошел день после страшного приговора доктора-немца над участью несчастного венценосного страдальца.
Москва оглашалась звоном церковных колоколов: это во всех сорока сороков служили молебны о ниспослании исцеления страждущему государю императору Петру Алексеевичу Второму. Но слух о том, что надежды на выздоровление царя нет никакой, проник в народ и во все слои населения первопрестольной столицы.
– Кончается наш молодой царь!
И Петр Алексеевич действительно кончался. В течение дня он несколько раз ненадолго приходил в сознание.
– Что это… что со мной? – еле слышно говорил он.
– Вы тяжко больны, государь, – склонялся к его лицу бесстрастный Алексей Долгорукий.
– Я не умру? – с трудом шевелил языком император.
– Бог даст, оправитесь, ваше величество…
– Где Катя? Пусть она придет ко мне… Отчего она бросила меня?
– Недужится и ей, государь, – ответил Долгорукий.
Но вслед за этими короткими секундами просветления Петр Алексеевич опять впадал в предсмертное забытье.
Бедняга доктор Оскар Карлович еле держался на ногах от утомления, так как он не спал уже третью ночь. Несколько раз, для усиления деятельности сердца, он вводил под кожу императора возбуждающую жидкость камфоры.
В опочивальне Петра Алексеевича стоял отвратительный запах. Гнойные чернооспенные нарывы лопнули, и зловонная жидкость струила страшную заразу.
– Хоть подушили бы вы чем-нибудь, докториус! – не выдержав, обратился Алексей Долгорукий к доктору.
– Наденьте на лицо вот эту маску. Это предохранит вас от заразы, – сумрачно произнес немец и подал Долгорукому маску из марли, насыщенную карболкой.
– Не надену! – гневно воскликнул вельможа. – Негоже русскому князю щеголять в машкерадной личине!
– Как вам угодно!.. – пожал плечами Оскар Карлович. – Как врач, я обязан был предупредить вас об опасности заразы.
Волнение Долгорукого было понятно: он знал, что там, за дверями спальни, в комнатах дворца, сидят и ведут потайную беседу все власть имущие верховники, разбившиеся на различные партии.
* * *
В одной из отдаленнейших гостиных находилось несколько человек. Во главе их был князь Дмитрий Голицын.
– Я, господа, пригласил вас сюда, чтобы мы могли, пока не поздно, порешить, что следует нам делать, когда это случится, – начал он. – Не только дни, но и часы Петра Алексеевича сочтены. Ему остается жить очень недолго. Мы – члены Верховного тайного совета; на нашей обязанности лежит попечение о судьбе России. К сожалению, не все наши держатся одинаковых взглядов. Так вот, нам необходимо сговориться.
– Просим вас высказаться!.. – послышался голос второго Голицына.
Остальные хранили молчание.
– Не имея еще доказательств в руках, я не буду пояснять вам, почему князь Алексей Долгорукий упорно не желает, чтобы в спальне умирающего царя присутствовал кто-либо из нас, – продолжал Дмитрий Голицын. – Но я догадываюсь, в чем тут дело. Скоро и вы это узнаете, помяните мое слово! Но я полагал бы так: нам надо себе полегчать, воли себе прибавить.
– А как же нам удастся это? – послышался чей-то насмешливый голос.
– Очень просто: мы должны ограничить самодержавие. Разве не ведомо вам, сколь много Россия претерпела от самодержавия и от иностранцев? – спросил Голицын.
– Ведомо. Но как нам обойтись без самодержцев и без иностранцев? – задал вопрос другой голос.
– И это не трудно устроить. Мы должны выбрать на престол лицо, которое отказалось бы от полного самодержавии, которое предоставило бы нам, членам Верховного тайного совета, нести тяготу государственных забот.
– И кто же согласится на это?
Голицын тихо промолвил:
– Царевна Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская.
Гробовое молчание было ответом.
– Но ведь она не имеет права на престол! – воскликнул один из верховников.
– Почему? – вырвалось у Дмитрия Голицына. – И потом, разве мы не можем установить право? Вопрос о престолонаследии слишком запутан, чтобы церемониться с ним. Даете ли вы мне слово, что в заседании совета вы поддержите меня?
– Да! Да! Да! – послышались голоса.
* * *
А в это время во дворец прибыло духовенство для соборования Петра. Наступало утро…
Дверь опочивальни раскрылась, и на пороге выросли две фигуры: митрополита с крестом в руках и Алексея Долгорукого.
– С глубокой сердечной тоской имею честь сообщить высокому собранию вельмож и иных верноподданных, что его императорское величество, государь император Петр Алексеевич Второй, приобщившись Святых Тайн и получив обряд соборования, в Бозе почил, – дрогнувшим голосом громко произнес князь Алексей Долгорукий.
– А-ах!.. – ответил зал подавленным шепотом страха.
Тогда выступил митрополит:
– Мои возлюбленные во Христе чада! Восплачьте и предайтесь великой скорби! Се бо Царь Царей призвал в лоно Свое праведную душу Своего помазанника. Не стало возлюбленного государя императора Петра Алексеевича. Помолимся об упокоении души и о вечном его покое!..
И вскоре залы дворца огласились заунывным панихидным пением.
Похоронный звон всех церквей разбудил Москву.
– Царь умер! – заволновалась первопрестольная. И только одного не знала Москва, а с нею и вся Россия: кто явится преемником скончавшегося Петра II.
VII. Ягужинский у Остермана. Два гонца к Анне Иоанновне
Бирон продолжал находиться секретным гостем у Остермана. Они, пробеседовав всю ночь, только что собирались разойтись спать, как вдруг сильнейший стук в дверь заставил их вздрогнуть и насторожиться.
– Кто это? – испуганно спросил Бирон.
Остерман стал прислушиваться.
– Спрячьтесь, Бирон, за этой портьерой. Я догадываюсь, кто пожаловал ко мне, – совершенно спокойно произнес великий дипломат.
– Кто же это? – взволнованно спросил Бирон.
Голоса уже слышались из передней. "Помилуйте-с!.. Говорю вам; болен его превосходительство… Нельзя к ним!.." – испуганно сказал личный камердинер Остермана, не пуская гостя. "Брысь, немецкая харя! Раз я говорю тебе, что я должен видеть твоего господина, то как ты смеешь прекословить мне?!"
– Это Ягужинский, – тихо, с улыбкой бросил Остерман Бирону, который уже скрылся за портьерой двери.
– Он?! Ягужинский?! – пролепетал "конюх". – Для чего же это он?
– Вы услышите, Бирон! – ответил Остерман, распахнул дверь своего кабинета и произнес: – Пожалуйте, дорогой Ягужинский, я вас ожидал…
Ягужинский порывисто вошел и рявкнул:
– Больны?
– Болен.
– Но, черт возьми, вы смотритесь великолепно! А ваш лакей – каналья: он чуть меня в шею не выпроводил. Знаете, что случилось, Остерман? Император скончался!
Остерман покачал головой, спокойно произнес:
– Бедный мальчик! Я предчувствовал, что он плохо кончит…
– Я прямо из дворца к вам… Мне необходимо побеседовать с вами тайно.
– Я к вашим услугам… Только нездоровится мне сильно.
Ягужинский нетерпеливо передернул плечами.
– Вы извините меня, ваше превосходительство, но в вашу болезнь я мало верю. Россия знает, что такое, когда "великий Остерман" жалуется на насморк. Но, повторяю, теперь не до него. Теперь надо спасать Россию.
Эту последнюю фразу Ягужинский произнес такой страшной октавой, что Остерман вздрогнул и моментально вытащил табакерку.
– Не угодно ли? – бесстрастно произнес он, протягивая ее своему гостю.
Ягужинский даже побагровел.
– Вы извините меня, но вы – диковинный человек, господин Остерман! – воскликнул он.
– Это чем же?
– Я сообщаю вам о кончине императора, а вы меня нюхательным табаком угощаете!
– Одно другому, любезный господин Ягужинский, нисколько не мешает, – ответил Остерман. – И потом – а это главное – табак чудесно действует на голову, освежая мозги. Прошу вас, возьмите добрую понюшку. Ну-с, а теперь приступим. Что вы имеете мне сказать?
– Сейчас необходимо решить вопрос: кто заступит Петра Второго, – сильно волнуясь, начал Ягужинский. – Во дворце я случайно попал в ту гостиную, где шло тайное совещание князя Дмитрия Голицына с некоторыми членами совета.
– А-пчхи! – чихнул Остерман.
– Будьте здоровы! – насмешливо сказал Ягужинский.
– Благодарю вас!
– И я услышал, – продолжал Ягужинский, – что они прочат в императрицы Анну Иоанновну.
– А? Да неужели? – тоном искреннего изумления спросил Остерман.
– Да, да, но с одним непременным условием: ограничить до последней степени царскую власть. Они, конечно, нарочно остановили свой выбор на этой безвольной божьей коровке, которая с радостью из-за призрачной короны императрицы согласится на все их условия. Ваше мнение?
– А-пчхи! А-пчхи! – дважды чихнул Остерман.
– Экий, простите меня, чертовский насморк разобрал вас, ваше превосходительство! – побагровел от досады Ягужинский.
– А вы еще не верите, что я болен! – улыбнулся Остерман, забивая на всякий случай новую понюшку табака в нос. – Итак, Анну Иоанновну хотят просить царствовать?
– Да! – рявкнул Ягужинский. – Я лично ничего не имею против этого, но только при одном условии: ее власть ни на одну йоту не должна быть ограничена. Помилуйте! Разве нам не понятно, для чего Голицын, другие и их присные домогаются этого? Ведь только для того, чтобы захватить тогда всю власть в свои руки. Виноват, вы ответите или… чихнете опять на этот вопрос, ваше превосходительство?
И Ягужинский впился пытливым взором в лицо великого дипломата.
Остерман вынул цветной шелковый платок и, высморкавшись, произнес:
– Слава Богу, теперь насморку легче, любезный господин Ягужинский. Да, я отвечу вам: они не желают, чтобы продолжалось так, как шло прежде. А поэтому необходимо выбрать Анну Иоанновну.
– С ограничением? – вскочил как ужаленный Ягужинский.
– С самым суровым, добавьте. Пусть они свяжут ее по рукам и по ногам своими "конъюнктурами" и "кондициями". Пусть! И я вам советую не противиться этому.
– Как? – вскочил с кресла Ягужинский. – Это что же: из огня попасть в полымя?
Остерман, пожав плечами, возразил:
– Вы ошибаетесь. Это значит раз навсегда отделаться от них.
– Как так?
– Очень просто. Ограниченное самодержавие – еще непонятная для русских, для России штука. Когда это совершится, когда императрицу почти насильно свяжут ограничительной грамотой, – вот тогда только наступит время вашего активного вмешательства в расстройство планов Дмитрия Голицына и его присных. Вы поняли меня?
Ягужинский отрицательно покачал головой.
– Очень уж вы мудрено, господа дипломаты, объясняетесь! – с досадой вырвалось у него.