- Остап, можно возле тебя? - внезапно послышался голос Зои.
- Как хочешь. Места всем хватит, - не глядя на нее, буркнул он в ответ.
- Почему ты так... - присела на песок Зоя. - Даже смотреть на меня не хочешь.
- Было время - насмотрелся, - холодно произнес Остап. Однако открыл глаза и взглянул на Зою. Она наклонилась к нему, в глазах блестели слезы.
- Остап, Остап... что со мной делается? Скажи, как мне дальше жить? Скажи, Остап. Ведь я поехала сюда, чтобы хоть немного побыть с тобой, а ты...
- Тебе не кажется, что твои вопросы немного запоздали? ..
- Понимаю, но...
- Ну вот и договорились.
Остап встал и направился к воде. С разгона нырнул и поплыл под водой. Вынырнул далеко от берега. И вдруг увидел, что он не один - рядом плыла Марина.
- Ой, и здорово ты ныряешь, Остап! - прокричала Марина и ухватила его за шею.
Остап засмеялся. Он и не думал освобождаться, пускай видят! Пускай и Зоя видит! Ему-то что!...
Поплыли по течению.
Потом, накупавшись вволю, повернули к небольшому островку.
Зоя сидела одиноко на берегу, поджав колени и положив на них подбородок. Она неотрывно смотрела в ту сторону, где виднелись над водой головы Остапа и Марины.
Возле нее опустился Комашко.
- Что это ты, женушка, загрустила?
Зоя не шелохнулась, даже головы не подняла.
- Я, кажется, к тебе обращаюсь? - в голосе Комашко зазвучал гнев.
- Отстань! Надоел!
Арнольд Иванович впервые услышал от жены такие слова.
- Мне кажется, что с Остапом ты разговаривала куда вежливее. Я, между прочим, кое-что уже знаю...
- Ну и молодец. Рада за тебя.
- Знаю, что были влюблены...
- Самохвал просветил?
- Хотя бы и так.
- А ты поинтересуйся у него, сколько раз он сам приставал ко мне со своей любовью. Не говорил тебе об этом? Вот как раз он идет. Позови и спроси. Ну?..
Комашко, конечно, и не подумал звать Самохвала. Он понял, с женой происходит что-то неладное. А то, что ему стало известно, стоит, пожалуй, попридержать - пригодится в дальнейшем...
- Ну хорошо, хорошо. Пошли есть уху, - примирительно произнес он, потянув Зою за руку.
Вскоре все собрались около двух котлов. Пили вино, пиво, с удовольствием хлебали горячую уху и похваливали поваров. Правда или нет, что Драч был раньше шеф-поваром, никто не знает, но уху сварил он отменную. Многие такую никогда и не пробовали.
- Что-то Остапа долго нет, - ни с того ни с сего сказал вдруг громко Самохвал.
- Ну, если его Марина из реки выловила, то ему не до ухи, - проговорил кто-то в ответ.
Все дружно засмеялись. Зоя отодвинула миску и быстро ушла.
...Этот маленький островок показывается из воды только в субботу и воскресенье, когда гидроэлектростанция работает не на полную мощность и вода ниже плотины спадает.
Остап и Марина уединились на этом островке. Лежат, прислушиваются, как солнце смахивает с их спин капли днепровской воды.
Неожиданно Марина придвинулась ближе к Остапу, обняла его, положила голову на плечо.
- Остап!..
- Что?
- Полюби меня, Остап. По-настоящему полюби!
Белошапка удивленно поднял голову и грустно усмехнулся:
- Разве об этом договориться можно?
- А почему бы и нет?.. Ты полюби... Поймешь, какая я!.. Поймешь мою любовь!..
- К чему эти разговоры...
- Ты мне очень нравишься, Остап. Очень! Я на самом деле голову теряю, когда думаю о тебе...
- Ну, не только обо мне?
- Знаю, знаю, что вы там про меня говорите. Все такие, все так думают, но каждый пристает, отбою нет,- в голосе Марины зазвучала горькая обида.
- Все?
- А разве нет?
- Ну и хорошо. Прошу, сними руку с плеча, и так жарко...
Марина отодвинулась и вдруг заплакала.
Теперь растерялся Остап. Он не переносил, когда кто-нибудь плакал. Особенно когда плакал ребенок или женщина.
- Что ты? Прости, если что не так. И перестань хныкать. Ну, перестань...
Марина еще несколько раз всхлипнула и утихла.
Некоторое время молчали. Потом Марина повернула к Остапу голову и еле слышно с надрывом в голосе заговорила:
- Знаешь, с чего все началось?.. Полюбила я еще в десятом классе... Каким чудесным он мне казался. Мечтатель, собирался всю жизнь путешествовать по свету. Как сейчас помню, после выпускного вечера вышли мы на луг, а перед нами - даль необъятная. Тогда мы и дали друг другу клятву - никогда не разлучаться... После этой клятвы все лето мы были вместе. Потом он уехал в институт, а я не прошла по конкурсу... Через три года он вернулся, но... с женой. Вот тогда я и решила, что моя жизнь кончилась. И... на свете начала жить другая Марина - мстительная, ненасытная... Она влюбляла в себя парня, гуляла с ним некоторое время, потом бросала. Слезы, обида, горе - а ей только этого и надо... А настоящая Марина затаилась, ушла куда-то далеко в себя и все ждала, что появится тот, кто разбудит ее, вернет к настоящей жизни. И тогда забудется навсегда этот страшный сон...
Марина замолчала, посмотрела печальными глазами на Остапа, затем медленно поднялась и вошла в воду. Не оборачиваясь сказала:
- Мне казалось, что разбудишь меня ты...
Она шла и шла, пока подбородок не коснулся воды. Тогда крикнула:
- Поплыли к своим, Остап!
...Когда они подошли к костру, там звучал смех, кое-кто пытался запевать.
- Ага-а-а, прибыли!..
- Привет!.. Эй, кто там, выдайте Марине и Остапу по две миски! Сейчас у них волчий аппетит!
- Угадали! Рыбки по этому случаю побольше положите! - засмеялась Марина.
Она казалась веселой и беспечной, и трудно было поверить, что всего каких-то полчаса назад эта девушка плакала горькими слезами.
К ним подошла Зоя, но Остап даже не взглянул на нее. Он с аппетитом ел уху, пил пиво, весело переговаривался с Мариной.
2
Григоренко читал приказ о выговоре, объявленном ему главком за самовольное использование средств на строительство мойки, и недоумевал. "Переборщили! В "Положении о социалистическом предприятии" сказано, что директор имеет право решать такие вопросы сам, без согласования с главком. Другое дело, если с мойкой ничего не выйдет..." Да, теперь ему стало понятно, зачем приезжал к ним Соловушкин.
Не успел Григоренко дочитать приказ до конца, как в кабинет без стука ворвался коренастый парень в синей спецовке, а следом за ним - растерянная Люба.
Парень, очевидно, всю дорогу бежал, потому что никак не мог отдышаться.
- Вот... ложка!.. Читайте! - еле переводя дух, выпалил он.
Сергей Сергеевич взял ложку и... не поверил своим глазам - на ней было нацарапано: "Григоренко Сергей".
На другой стороне: "Нас выдал Ка..." Кто этот "Ка..." - неизвестно, так как последние буквы совсем исчезли, металл окислился.
- Откуда у вас эта ложка?
- Я бульдозерист. Может, слыхали - Иван Середа. Снимал песок там, где должна пройти новая дорога... Вдруг вижу - скелет человека. Сначала один, потом второй. Стал вокруг смотреть - нашел вот эту ложку и еще книгу. Книга вся истлела. Но название разобрал. Это - "Как закалялась сталь".
Сергей Сергеевич не мог оторвать взгляда от ложки. "Григоренко Сергей". Так это же его отец... И ложка, конечно, его, отцова... Отцова!
- Больше ничего не нашли?
- Нашли. С другими рабочими мы раскопали могилу. Судя по остаткам обуви, это были мужчина и женщина. .. может, девушка.
Люба заметила, как побледнел Сергей Сергеевич.
- Отец и сестренка... - прошептал он и выбежал из кабинета.
3
Едва передвигая словно свинцом налитые ноги, возвращался Григоренко с того места, где нашли останки его родных. Сомнений в том, что это отец и сестра, не было: мать опознала остатки обуви... Следователь и судебно-медицинский эксперт, вызванные из города, также подтвердили, хотя и прошло с тех пор много времени: да, это они...
- Я все думаю о надписи на ложке. "Нас выдал Ка..." Кто бы это мог быть? Что ты можешь посоветовать? - спросил Григоренко Боровика, который шел рядом с ним.
- Ничего не могу посоветовать. Но разыскать предателя нужно, если он еще жив. Сообщим о находке кому следует.
Григоренко протянул руку Боровику. Ему хотелось поскорее остаться одному.
Сергей Сергеевич вспомнил тот вечер, когда ушли из дома отец и сестра... и не вернулись. Ждали их весь следующий день, но так и не дождались. А ночью пришел незнакомый человек и сказал матери, чтобы они немедленно покинули город. Мать плакала, допытывалась, умоляла сказать, где муж и дочка, но человек, потупив голову, молчал.
Всю ночь мать не спала, собиралась в дорогу. Перед рассветом она взяла детей - Сережу и Наташу - и молча вышла из дома.
Только за городом сказала:
- Если вернутся - разыщут нас.
Ждал маленький Сережа своего отца. Много лет ждал. И сестру свою Галинку - нежную, славную, самую лучшую - тоже ждал.
Но они не вернулись...
Григоренко только теперь заметил, что находится на холме, за карьером, откуда видны и Днепр, и весь Днепровск. Остановился и сел на камень. Долго сидел поникший. Представил их последнюю ночь. Ночь перед расстрелом. Они, наверное, избитые, истерзанные палачами, лежали в холодном погребе, пытаясь согреть друг друга.
- Нас расстреляют? - спросила Галинка.
- Да, доченька, - ответил отец и крепче обнял ее. - Тебе очень холодно?
- Нет... Не очень, папа... Когда?..
- Не думай об этом. Давай лучше говорить с чем-нибудь хорошем... Вот вырастет наш Сергунька и будет жить, ты даже представить не можешь, как счастливо!..
- Да, будет жить... Счастливо... - прошептала Галинка.
Отец знал, что расстреляют их на рассвете. Значит, через час. И может, за этот час он вспомнил всю свою жизнь? Свои юношеские мечты, первую любовь? Вспомнил, как чудесно было в Днепровске перед войной...
- Пап, а пап, ты уверен, что наши победят? Что фашисты не одолеют нас? - снова нарушила молчание Галинка.
Наверное, каждый осужденный, поднимаясь по ступеням на эшафот, таит в себе надежду, что перед самой казнью ему все же могут отменить приговор. Этой надеждой живет он до последней секунды.
У отца и сестры такой надежды не было. От фашистов пощады не может быть никому! Отец знал это. И он не хотел обманывать дочь. Нельзя обманывать человека в последние минуты жизни. Ложь - призрачное убежище труса, правда - опора сильного.
- Верю! Никогда не одолеть наш народ, - твердо сказал отец. - Никогда, Галинка!
- А как будут жить после победы?
- Честно и счастливо.
- И про нас вспомнят?
- Вспомнят, обязательно вспомнят, доченька...
Небо порозовело. Скоро рассвет.
Их вывели за город. Они шли по желтому сыпучему песку. В лицо дул, завывал ветер, поднимал песок, бросал в глаза, сек щеки.
В последний раз они шли по родной земле.
Остановились перед могилой. Фашисты загодя заставили военнопленных выкопать. А может, просто нашли подходящую яму...
Подошел офицер. Говорит по-русски почти без акцента.
- Расстреливать будем по одному. Кто-то из вас проживет на минуту больше. Выбирайте. Кто хочет первым?
- Первой ее, - сказал отец. Он знал, что видеть, как умирает родной человек, тяжелее, чем самому умереть.
В глазах дочери он прочитал благодарность.
- Я горжусь тобою, доченька. И люди будут гордиться тобой, ты все, что имела, отдала им, даже свою жизнь.
- Этому научил меня ты, отец. Спасибо тебе за все...
Два черных автомата сошлись прицелами у нее на груди. Мгновенье, и черные их зрачки вспухли бельмами дыма и кровью огня. Отец не дал дочери упасть. Он осторожно подхватил ее на руки, бережно положил на землю.
Прогремела еще очередь - и глаза отца еле успели уловить первый луч солнца над горизонтом...
4
Когда Сергей Сергеевич с матерью и дочкой вошли в клуб, оркестр играл траурную мелодию.
Два гроба, обитые черным крепом, стояли перед сценой. Возле них венки из живых цветов и сосновых веток.
Мать уже выплакала все слезы. Она лишь тяжело вздыхала, будто ей не хватало воздуха, и все сильнее опиралась на руку сына.
Каждые пять минут сменялся почетный караул. Сейчас стояли партизаны и ветераны войны. На груди у всех блестели ордена и медали.
А люди шли и шли, чтобы отдать последний долг героям...
Вдруг Иринка вырвалась из рук Сергея Сергеевича и, плача, громко закричала:
- Я хочу... видеть своего дедушку! Покажите его мне!.. Покажите!..
- Не надо, Иринка... Не надо! - стал успокаивать ее Григоренко. - Ты же взрослая уже. Нельзя...
К вечеру траурная процессия направилась за город, к Днепру, где были братские могилы воинов.
Мать еле шла. Ее оставляли последние силы.
- Мама, идите в машину...
- Нет, сынок... Им было тяжелее...
Людей становилось все больше и больше. На похороны вышел почти весь город.
На другой день местная газета поместила статью Боровика о двух подпольщиках и их героических подвигах.
5
Худенькая девчурка шла по коридору и медленно читала надписи на дверях. Вот остановилась около стеклянной перегородки и растерялась - где же кабинет?
- Здравствуй, Иринка, - заметила ее Люба. - Ты к папе?
- Ага. Где он?
- У него сейчас совещание. Возьми пока журнал, посмотри.
"Глаза и нос у нее отцовские, - подумала Люба,- а губы - нет. Губы и овал лица, очевидно, материнские".
Иринке быстро надоело листать журнал, хотя в нем и было много красочных иллюстраций.
- А вы здесь что делаете? - спросила она и посмотрела на Любу.
- Я - секретарь. Слышала, что есть такие работники?
- Знаю, знаю. Вы - чтобы к папе никого не пускать?
Люба засмеялась:
- Угадала.
- Мне папа про вас рассказывал.
- Да неужели?
- Говорил, что вы хорошо учитесь. Работаете целый день и учитесь, и у вас никогда даже троек не бывает.
- А у тебя тройки бывают?
- Когда бабуся помогала - не было. А вчера одну схватила, и папа мне про вас рассказал. Говорит, будто я не так, как вы, стараюсь.
- Ну, если хорошо стараться, то троек не будет.
- Я все думаю про папку и бабусю. И уроки из головы вылетают.
- А где бабушка?
- После похорон ее увезла "скорая помощь". И я теперь все время думаю о ней. Потом еще папке кушать готовлю и комнаты прибираю, все-все делаю...
- Наверно, потому и тройки?
- Ага. Потому.
- А хочешь, я тебе помогать буду?
- Как?
- Твой папа домой приходит поздно, правда?
- Правда.
- Вот, пока он придет, мы все и сделаем вместе. Хорошо?
- Хорошо.
- Только ты папе пока не говори об этом.
- Ладно. Вот будет здорово! - чуть не захлопала от радости в ладошки Иринка.
Наконец совещание закончилось. Люба взяла Иринку за руку и вошла с ней в кабинет.
- Иринка?! - удивился Григоренко. - Ты зачем пришла?
- Уже забыл? Ты обещал, что к бабусе поедем...
- Да, да... Но я думал попозже... Ну, раз пришла, поехали...
- Папа, а что мы повезем?
- Что? Я еще не знаю. По дороге купим что-нибудь в гастрономе.
Затрещал телефон. Григоренко взял трубку.
Звонил секретарь горкома.
- Слушаю вас... Что? Персональное дело будете разбирать?.. Опять анонимка?..
Люба увидела, как лицо Сергея Сергеевича покраснело, на лбу выступили капельки пота. У нее сжалось сердце - снова неприятности. Совсем недавно, сразу после отъезда Соловушкина, ему объявили выговор. По всем карьерам пошла молва, будто в Днепровске самовольно строят мойку, разбазаривают деньги без сметы, занимаются кустарщиной... А теперь вот - в горком вызывают... И все неприятности, большие и малые, падают прежде всего на его голову. "Да-а", - вздохнула Люба.
Григоренко положил трубку и некоторое время сидел как оглушенный. К нему подошла Иринка.
- Поехали, па-ап...
- Да-да, поехали... Ах, нет!.. Постой!.. Видишь ли, доченька, я должен немедленно ехать в другое место и не знаю, когда вернусь. - Григоренко в растерянности побарабанил пальцами по столу. - Так что поехать сейчас с тобой я никак не могу... Что же делать?
- Папка, а ты дай мне денег, я куплю чего-нибудь бабусе и поеду к ней сама, - пролепетала Иринка.
- Сама? Нет, одной тебе нельзя... - Григоренко посмотрел на секретаря: - Не могли бы вы, Люба, съездить с Иринкой?
- Конечно, могу! - обрадованно воскликнула Люба.- Мы вместе с Ирочкой навестим бабушку. А потом... приготовим уроки...