4
- Что с тобою, Остап? - спросил Иван Середа, когда ребята пришли в общежитие. - Ты мрачнее тучи!.. Неприятности? Заболел?
Такое уж лицо у Остапа Белошапки - все на нем написано, ничего не скрыть! Плохо на сердце - лицо хмурое. Радость - улыбкой светится. Лукавить никак не может.
- Спроси у Сабита, - сердито отмахнулся Остап.
- Зачем Сабита? Сабит - что? Бригадир послал! Попробуй не пойти! Он найдет как прижать!.. - обиженно забубнил тот.
- Сегодня послал молельный дом класть, а завтра - красть, - неожиданно для себя в рифму сказал Остап и поэтому улыбнулся.
- Сабит красть не пойдет. Сабит честный... Нет, нет, Сабит не вор! - обиделся Сабит.
- Ну, ладно. Затараторил! Нечего теперь вывертываться!.. Что касается меня, то со строительства я уйду. Ко всем чертям Самохвала! С ним мне не сработаться!.. Поеду куда-нибудь, наверно в Комсомольск..
- Правильно говоришь, - согласился Иван Середа.- Рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше. Я бы тоже ушел с карьера, да мне бульдозер обещали дать. Новый. Прищепа обещал.
- Жаль мне уезжать отсюда. Полюбил я вас, друзья. Даже вот этого бывшего калымщика Сабита, которому так и дал бы хорошего тумака, полюбил...
Сабит посмотрел на Остапа печальными глазами-маслинами, потом вскочил со стула, обнял.
- Ну, давай мне тумак! Давай, Остап!.. Заработал я! Только не поезжай в Комсомольск!
- Нет, поеду!
- Прошу тебя - не поезжай!.. Плюнь на Самохвала!
- Так и плюнешь! Если бы только Самохвал...
Сабит понял, что скрывается за последней фразой Остапа. Зоя! Жена главного инженера... Вот кто бередит сердце его друга!
- Ну, а мойка?! Разве тебе легко бросить мойка?
- Мойку?..
- Ну да... Сколько думал! Сколько вечер работал! Я мало-мало помогал... Все якши стал. И в техникум ты заявление посылал. Ответ ждешь. Тебе разрешат диплом защищать. Техником станешь. Может, мойка как дипломный работа посчитают! Вот будет праздник!.. Ну, Остап, думай-думай: зачем ехать? Я мало-мало так никогда не сделаю!
Печаль Сабита была настолько искренняя, что Остапу стало жаль его. Он обнял друга за плечи, провел рукой по колючей, коротко стриженной голове.
- Ну и хитер ты, Сабит!.. Ладно, пока останусь. Вот только уйду в другую бригаду, обязательно!
Радости Сабита не было границ. Он готов был расцеловать друга.
- Вот, мало-мало разум видно!.. Я тоже перейду! Куда ты, туда и я!
- Давай, ребята, к нам, - предложил Иван Середа. - В бригаду бурильщиков... Остап бригадиром может стать. От нас бригадир ушел, с Лисяком не ужился.
- Что Самохвал, что Лисяк - один шантан. Шакалы! - сказал Сабит.
- У тебя, Остап, из родных кто-нибудь есть? - спросил Иван, который улегся на кровати прямо поверх одеяла. - Братья, сестры?
- Нет ни братьев, ни сестер. Отец после войны инвалидом вернулся. С осколками. Без счета. Один - лет шесть под сердцем лежал. Потом зашевелился и... в сердце. Через год после отца похоронил мать...
- У меня отец живой. Только слабый очень, - сказал Середа. - Тоже покалеченный пришел с войны. И мать жива. Все хозяйство на ней. Получу квартиру, заберу к себе стариков.
- А жена? - спросил Сабит.
- Я с ней, можно сказать, разошелся. Да мы и не регистрировались.
- Письма получаешь... - не отставал Сабит.
В комнату вошла Марина.
- Ваня, вставай, - тихо позвала. - Ты же обещал пойти со мной на танцы!
Иван Середа, не меняя позы, продолжал лежать и безразличным взглядом смотрел на девушку.
- Обещал. Но вечером... Сейчас еще и семи нет. Мне отдохнуть надо. С молотком так натанцевался, что голова как с похмелья гудит!.. Это тебе не котлеты пальчиками на тарелочки раскладывать...
- Вовсе не пальчиками, - надула губы Марина.- Мы вилками раскладываем...
- Дай часок отдохнуть!
- Отстань от него, Марина, - вмешался Сабит. - Человек, мало-мало, спать хочет...
- Это дело наше, Сабит, - тихо ответила девушка. - Ваня, ты часочек поспи. Только не больше. Я тебе ужин принесу, а потом пойдем.
Глаза влюбленные, преданные.
Сабиту даже неприятно, что Марина, веселая и жизнерадостная девушка, так страдает от любви, так смотрит на Ивана.
Она ушла, но через полчаса снова появилась. Быстро прибрала на столе, сложила стопкой газеты, поставила на освободившееся место тарелку с гречневой кашей, которую больше всего любил Иван. Сверху положила три котлеты. Затем достала из сумки бутылку пива. Для Ивана это и не ужин вовсе, если он пива не выпьет.
Марина готовила из редиски салат и поглядывала влюбленными глазами на Ивана. Тот крепко спал.
Поставив салат и отрезав два больших ломтя хлеба, Марина подошла к кровати и осторожно присела с краешку. Подождав немного, легонько погладила Ивана по голове:
- Проснись, Ваня. Проснись. Я тебе пивка принесла.
Это подействовало. Иван открыл один глаз, потом другой. Поднялся и сел на кровати.
Марина, казалось, ничего не замечала. Она не обращала никакого внимания ни на Сабита, ни на Остапа, которые молча наблюдали за тем, как священнодействовала девушка.
- Пошли, Сабит. Нам ужин никто не принесет, - встал Остап.
Они неторопливо оставили комнату.
5
Григоренко проснулся от собственного крика. Какое-то мгновение прислушивался. Не слышал ли кто, как он кричал? Нет, тихо. У соседей ни шороха... Может, ему только показалось? Но нет. У него до сих пор стоит в ушах этот страшный, отчаянный крик.
Приснилась ему мощная дробилка ЩКД-8. Новенькая, прямо из сборочного цеха. И вдруг подходит к ней Лисяк с ацетиленовым резаком и начинает кромсать металлическую станину. Режет, как масло.
- Что вы делаете? - закричал Григоренко и почувствовал, как зашлось у него сердце.
- Металлолом делаем, - хищно оскалился Лисяк. - Братве на выпивку! Металлолом сдадим - деньгу получим, директор!
- Остановитесь! - неистово закричал Григоренко.- Прекратите немедленно!
И проснулся. Сердце болезненно сжималось и часто стучало.
С улицы доносились какие-то неприятные звуки. Это грузили контейнеры на мусоровоз, заменяя их пустыми.
Сквозь щели штор тоненькими ленточками пробивались солнечные лучи. Ему казалось, что он слышит такие знакомые удары кремлевских курантов. Однако отсюда, с Арбата, с Калошина переулка, их не услышать. Это, наверно, радио. Да, радио... куранты отбивают шесть. Утро.. .
"Что день грядущий мне готовит? - подумал Григоренко. Конечно, как и все, он ожидает ясного дня. - Каким он будет для меня? Днем удач или разочарований? Надо же, какой нелепый сон!"
В коридоре послышались шаги.
"Не Наташа ли приехала? Нет, прошли дальше. .. Сегодня обязательно побываю в Кремле. Интересно, какой стала та яблоня-красавица? Сколько же это лет прошло? Десять!"
Тогда у него тоже было подавленное настроение. Все мечты о дальнейшей военной службе вдруг рухнули. В двадцать девять лет капитан Григоренко был уволен из армии. Попал под сокращение.
Сергей Сергеевич лежит с закрытыми глазами. Так лучше представить Кремль и стоящую возле только что построенного Дворца съездов яблоню. Она цвела тогда. Площадь обнимала ее, белоцветную, как мать дочку. Лепестки цветов на ней были широкие и сочные. Она стояла среди людей, среди каменных громадин, в праздничном белом наряде, как образ чистоты и ясности. Григоренко вслух произнес тогда:
- Все-таки это здорово - жить! К чертям мрачное настроение! Ведь я молод, и все еще у меня впереди!..
"Обязательно посмотрю на ту яблоню, - раздумывал Григоренко. - Не уеду, пока в Кремле не побываю".
Потянулся к столику, взял папиросу, закурил. Сколько еще придется ему здесь пробыть?
Быстро поднялся, оделся и поехал в главк.
Григоренко, очевидно, успел намозолить глаза девушке-секретарю. Увидев его, она сказала:
- Подзадержались вы в Москве, - и скрылась в кабинете.
Вернулась, пожала плечами:
- Не принимает.
Григоренко упорно ждал. Наконец вышел последний посетитель. Начала собираться на обед и секретарь.
- У него никого нет, - заговорщически кивнула она в сторону двери.
Сергей Сергеевич зашел в светлый просторный кабинет.
Заместитель начальника главка поднял глаза от бумаг, которые читал, смерил Григоренко с ног до головы.
- Разве не видите, что я занят?
- Я директор комбината, - ответил Григоренко.- Из Днепровска, - и подал подготовленное им отношение об отпуске ЩКД-8.
- Ничего не поделаешь, - вздохнул заместитель, - садитесь, пожалуйста.
Он пробежал глазами поданный документ.
- Значит, для вашего карьера необходима дробилка ЩКД-8?
- Очень нужна, - ответил Григоренко.
- Так-так... Две недели назад главк от нее отказался. Я сам подписывал отношение в Госплан...
Лицо его было спокойным, только густые седые брови сошлись на переносице.
"Так вот почему Соловушкин послал меня с отношением именно к нему, - соображал Сергей Сергеевич. - Всего две недели тому назад решилась судьба дробилки. Я в то время был уже в Днепровске".
Настроение у Григоренко упало.
- Так что же будем делать? У дядюшки просить или как? - продолжал заместитель. - В Госплан, конечно, теперь не суйся. Сами знаете, что нам скажут...
"Не подпишет..." - расстроился Григоренко.
Заместитель поднялся и стал ходить по кабинету. Потом остановился у стола.
- Ну хорошо, отдадим за дробилку несколько паровых котлов. Иначе ничего не получится. - Немного погодя спросил: - Успеете установить ее в этом году? - и пристально посмотрел на Сергея Сергеевича.
Григоренко почувствовал, как теплая волна радости поднимается к сердцу.
- Обязательно установим; надеюсь, и щебень давать начнем!
- Хотя бы успели монтаж закончить в этом году. Ну, а щебень будем ждать в первом квартале. Не запустите дробилку к сроку - строго спросим!
- Не подведем, будьте уверены!
Заместитель взял ручку и не торопясь вывел разборчивую подпись.
- Желаю успеха, - сказал он, подавая Григоренко отношение. - Вы, как вижу, человек смелый и настойчивый. Все бросили - и в главк. Ну что ж, пожалуй, иногда так и нужно! - И заместитель улыбнулся каким-то своим мыслям.
6
Бурильщика Ивана Середу Остап Белошапка нашел сразу. В карьере это просто. Ведь что такое карьер? Тысяча двести метров в длину, девятьсот - в ширину. И глубина метров сто. Это огромный котлован, или, попросту говоря, яма. Сначала снимают слой грунта, а потом добывают гранит, который залегает пластом в сотни метров.
Увидев Ивана, Остап подошел к нему:
- Ну вот, принимай пополнение.
- Давно бы так, - хлопнул его по плечу Середа.
- Рассказывай, что здесь к чему... Где я буду работать? Сказали - к тебе подручным. Мол, Середа у нас - бог бурильщиков. Он научит...
Иван отложил в сторону перфоратор.
- Серый гранит, Остап, вещь неодолимая. Его так просто, голыми руками, не возьмешь. Надо технику и к ней голову иметь!.. Сначала делают скважины - каждая метров по пятнадцать глубиной. Мощными шарошечными станками бурят, если они, конечно, есть. На Клинском карьере их много, а у нас - только один. Поэтому приходится закладывать штольни. Куда деваться?.. Штольня - это большая нора в граните. Тоннель. Вон видишь, там, прямо в откосе... Сначала бурят перфораторными молотками. Вот таким, как у меня... Сделал шесть-семь метровых шпуров, заложил взрывчатку - и бабах! Готова метровая ниша... Вычищают ее от обломков и снова бурят. Опять подрывают... И так до тех пор, пока не пройдут десять - пятнадцать метров. Все это на коленях, потому что бурить выпрямившись не выгодно. Чем уже дырка, тем меньше бурить приходится. А шире - больше. Платят же не за объем, а за длину.
- А что дальше?
- Потом в штольню закладывают взрывчатку. Сколько? В зависимости от высоты уступа карьера. Иногда по десять тонн. Одновременно всё и подрывают. Горняки это называют большим взрывом. Сразу двадцать или тридцать тысяч кубометров камня взлетает вверх! Вот как!.. Потом подходят экскаваторы и грузят на самосвалы. Те везут каменные глыбы на завод дробить. Большие - дробилка СМ-16 не берет. К сожалению, мощной дробилки ЩКД-8 у нас на заводе нет. О ней пока только мечтают. Поэтому в больших глыбах гранита снова бурят шпуры перфоратором, закладывают взрывчатку и подрывают... Малые взрывы - так называют их горняки. Малые - если взрывчатки кладут килограмм, не больше... Вот это и будет твоя доля работы в нашей бригаде. Сила есть - гроши будут! С Прищепой я сам договорюсь.
- Почему от вас бригадир ушел?
- Почему? Не поладил с Лисяком. Лисяк начал со своими дружками ножки ему подставлять...
- Но почему?
- Лисяк делает то же, что и мы, и не хочет, чтобы кто-нибудь его перегонял...
- Но это же подло!.. И вы не защитили своего бригадира?
- Об этом, друг, долго рассказывать... Вот поработаешь здесь - сам раскумекаешь! - закончил Иван и деловито спросил: - Ты никогда не бурил?
- Нет, не приходилось.
- Ничего. Дело несложное. Смотри. Нажимаешь на этот вот рычажок, и бурильный молоток готов работать - весь трясется от нетерпения. Прижимаешь к груди - и бур входит в гранит. Конечно, молоток не пулемет, но за минуту тысячу семьсот оборотов делает. Понял?
- Да. Это совсем не сложно!
- Ну, тогда начинай!
Белошапка взялся за перфоратор. Поднял, примерился. Тяжеловат - килограммов тридцать. "Ничего, привыкну,- подумал. - Другие же бурят". И нажал на рычажок. Молоток ожил, затанцевал. Завертелся бур.
Руки сразу свело. Жиденькие рукавицы не защищали от вибрации. Но Остап на это не обращал внимания - все сильнее нажимал на молоток.
Иван Середа искоса смотрел на него.
- Силу надо беречь. Сумей распределить ее на восемь часов! В этом - мастерство бурильщика. А ты хочешь атакой совладать - будто надеешься за час весь гранит в карьере перебурить. Не выйдет!..
Остап понял, благодарно взглянул на товарища.
7
Григоренко в купе был один. За окном плыла теплая синяя ночь с далекими огнями. Доносился легкий мягкий перестук вагонных колес.
Он лежал на верхней полке и смотрел в окно. Вспоминал свою жизнь.
Какая она у него неустроенная! Два месяца уже в Днепровске, а живет в общежитии. Его мать и дочка - за тридевять земель. Из вещей - один только чемодан с бельем, бритвой, зубной щеткой...
"Может, заехать за ними? Забрать в Днепровск?.. Но куда я их привезу? Квартиры-то пока нет. И не скоро будет. Новый дом, в котором должен жить, сдадут не раньше августа, ко Дню строителя... Мать и слушать о таком сроке не хочет. Пишет и пишет - забери!.. И дочку в школу надо отдавать уже здесь, на новом месте, чтобы с начала года шла вместе с классом... - Он поправил подушку, тяжело вздохнул. - Может, все-таки заехать сейчас за матерью и дочкой? Когда еще выберусь?.. Нет, на поездку уйдет два, а то и три дня. Я и так слишком долго отсутствую на комбинате. Что там делается? Все ли хорошо?.. Комашко по телефону говорил, чтобы был спокоен. Но как можно быть спокойным, когда на тебе лежит такая ответственность?"
Поезд отстукивал и отстукивал километры. За окном проплывали города, села, станции... А сон никак не приходил к Григоренко. Снова нахлынули воспоминания. На этот раз о недавней встрече с Оксаной Васильевной. Неужели он влюбился?.. А почему бы и нет! Оксана - такая женщина, в которую просто грех не влюбиться. Красивая, умная... Правда, моложе его лет на семь-восемь. Но разве это препятствие для любви?.. Он обратил на нее внимание на первой же планерке. Потом не раз ловил ее взгляд на себе, но не придавал этому никакого значения, озабоченный делами с утра до самого позднего вечера. Но в Москве... Он улыбнулся, вспомнив те несколько дней, проведенных вместе с Оксаной, снова сделавших его счастливым. Эти дни растопили ту холодную, ледяную броню, в которую было заковано его сердце...
Из глубин памяти возник образ Клавы, его покойной жены.
С нею, тогда хрупкой, голубоглазой девушкой, он познакомился в госпитале. Товарищи по палате, все как один, завидовали Сергею Григоренко, видя, как Клава тянется к нему. Он, не понимая, какое глубокое чувство пробудил в девушке, говорил ей пустяковые комплименты, а она сияла от счастья. Искренняя и откровенная, она первой призналась ему в любви.
После госпиталя судьба забросила его в летние военные лагеря, и он больше от одиночества, чем от любви, написал, что скучает по ней. Клава сразу ответила: "Тогда я приеду к тебе". "Приезжай", - позвал ее Григоренко, хотя в глубине души не был уверен, правильно ли поступает, - потому что знал, что его чувство не было таким сильным, как у Клавы. Но в то время ему очень был нужен близкий и верный друг. Таким другом могла стать только она - душевная, преданная...
Клава приехала. Они поженились. Был ли он счастлив с нею? Такой вопрос возникал у него и раньше, когда жена была еще жива. Задал он его себе и теперь. Григоренко с уверенностью мог сказать: "Да, я был счастлив". Клава оказалась нежной, заботливой женой и, хотя природа не наделила ее красотой, после рождения дочки стала прямо-таки обаятельной.
Особенно оценил он ее характер тогда, когда был вынужден демобилизоваться из армии. Клава никогда ни в чем не упрекала, ни разу не сказала, что уменьшился бюджет семьи. Наоборот, сама пошла работать в карьер, куда его приняли сменным мастером. А как поддерживала, когда он заочно учился в институте...
Клава, Клава...
Григоренко снова вздохнул. Прошло больше года, как умерла Клава, а воспоминание о ней опять откликнулось болью в сердце... Он остался вдовцом с маленькой семилетней дочерью Иринкой. Из Москвы от сестры приехала его мать. Но она никак не хотела жить в Клесове и все время стремилась в родной Днепровск, где родилась и где пролетели ее молодые годы. Сюда влекла также память о муже и старшей дочери, которые погибли во время войны.
- Поедем, Сереженька, - уговаривала она не раз.- Поедем в Днепровск. Там для тебя тоже найдется работа. Смотри, как осунулась Иринка. Почти каждый день бегает к матери на могилку...
В ее глазах стояли слезы. И он сдался, хотя сердцем прирос к Клесову.
Так оказался в Днепровске...
Воспоминания наплывали и наплывали под равномерный перестук колес. Лишь перед самым рассветом, когда на востоке зарозовела полоска неба, Григоренко забылся в тяжелом тревожном сне.