- Внимание! Теперь переходим к самому главному. Шестая и седьмая Церкви - это Филадельфийская и Лаодикийская, они стоят практически рядом, перед концом света. Но если филадельфийцы не отреклись от имени Иисуса, то о лаодикийцах в Апокалипсисе не сказано ни одного одобрительного слова - они ни холодны и ни горячи и будут извергнуты из уст Господа. Но именно они будут последними, равнодушные к вере, озабоченные лишь материальными благами и телесными наслаждениями. Они-то и есть люди последних времен, апостаты и энтропийки. Замечу еще, что историческая Лаодикия подверглась в свое время полному разорению и опустошению турками, в то время как очаг христианства в небольшом городке Филадельфия в малой Азии находится до сих пор в цветущем состоянии. Даже сами турки называют его "Аллах-Шер" - "Божий город". Задача филадельфийцев - держать крепко только то, что они имеют: не богатство, а веру и Божии заповеди. Потому что у гроба карманов нет. С собой не унесешь ничего. Но зато они будут исхищены из этой жизни перед самыми страшными великими скорбями и спасены. А лаодикийцы - нет.
- А та, другая Филадельфия, которая в Штатах? - спросила Маша, глядя на Алексея с какой-то чрезмерной нежностью.
- Та Филадельфия - не Филадельфия, - ответил он. - Потому что американцы как всегда просто собезьянничали. Те филадельфийцы исхищены не будут. Получат по полной программе.
Чем же он взял Машу? - подумалось мне. - Неужели своим проповедническим даром? Прямо Савонарола какой-то!
- Надо добавить, что в переводе с греческого слово "филадельфия" означает "братолюбие", - продолжал тем временем Алексей. - А "лаодикия" - "народоправие". Вот это народоправие, то есть демократию мы сейчас повсеместно и наблюдаем. Ее будут насаждать по всему миру, огнем и мечом. И без всякого братолюбия. Под краковяк вприсядку.
- Хм-м… - издал я очередной звук.
- Какие-то неясности? - участливо обратился ко мне Алексей.
- Нет, просто у меня такое ощущение, что у вас за пазухой целый ворох доказательств конца света. Или чемодан с ними вы оставили на лестнице?
- Ну хорошо, - вздохнул Алексей. - Начнем, пожалуй, с времен не столь уж отдаленных, скажем, с пятнадцатого века.
Теперь Маша стала готовить кофе, а я подумал, что когда гость доберется до века нынешнего, я, скорее всего, засну. Хотя, если честно, спать мне пока вовсе не хотелось, а становилось все интереснее и любопытнее. И я понимал, что главная цель их приезда кроется где-то впереди. Просто пока Алексей снимал один капустный лист за другим, добираясь до кочерыжки.
- Нифонт Цареградский из тех глубинных времен пророчествовал о том, - вновь начал рассуждать мой гость, кладя в чашку одну за другой четвертую ложку сахара, пока Маша не одернула его за руку, - что священство последних веков пребудет в нравственном падении через две страсти: тщеславие и чревоугодие. Поглядите на наших откормленных телевизионных батюшек! Но дело даже не в этом. Вся Церковь обнищала добродетелями. Особливо в столице.
Он все-таки исхитрился положить в кофе пятую ложку, смущенно кашлянул и продолжил:
- Обо всем том нас предупреждали многие прозорливые старцы. И Нил Мироточивый, и Феофан Затворник, а Лаврентий Черниговский так прямо и говорил, что придет время, когда храмы начнут восстанавливать и ремонтировать, золотить купола, будет в них величайшее великолепие, а ходить в те храмы будет нельзя. Потому что пустыня там. Холод. Об этом же свидетельствовал и оптинский иеромонах Нектарий, ходивший в одном башмаке. Когда его спрашивали в годины большевистских бедствий: "А сохранится ли православие?", - он отвечал: Как колечко. Не как обширный круг во весь горизонт, а именно как малое колечко, где будет лишь один православный епископ, один православный иерей и один православный мирянин. Но и в таком виде достаточно, даже если церквей вовсе не будет. Вернее, будут, да не те. Поскольку Церковь истинная, духовная - везде. Она, простите меня, может переселиться даже на Луну, коли на земле места не останется.
- Прощаем, - вставил я. - Об этом еще Константин Леонтьев писал. И об избранных, которых все меньше и меньше, и о трех человеках тоже. И о том, что православная церковь может даже в Китае оказаться, вместо России.
- Вот именно! - почему-то обрадовался Алексей. - Как она вышла из Византии, осев на некоторое время передохнуть в Третьем Риме - Москве, так и пойдет дальше… А куда? Одному Господу ведомо. Не сила России нужна православию, а наоборот. Церковь жила долго без России, и если Россия станет недостойна - она найдет себе новых и лучших сынов. А православие здесь может иссякнуть очень быстро, поверьте мне. Знаете ли, как скоренько, за три дня развалился Советский Союз?
- Что-то слышал, - ответил я. - Писали в Московском комсомольце. Я, правда, это время проспал, пьян был.
- Саша! - одернула меня Маша. Она не могла не налюбоваться своим новым женихом.
- Ничего, пусть, - улыбнулся тот. - Мне даже нравится. К серьезным вопросам нельзя подходить предельно серьезно, а то скулы сведет. Доля веселья должна быть во всем, вплоть до смертного одра. Так вот. Церковь может быть поколеблена столь же быстро и практически неожиданно для многих. Потому что подтачивается изнутри.
И рухнуть может мгновенно. Как Советский Союз, прости, Господи, за такое не политкорректное и глупое сравнение. Но не будет в России Церкви - и страна погибнет. Слышали о Великой Дивеевой Тайне?
- Краем уха, - сказал я, хотя, честно говоря, ничего не слышал.
- В бумагах отца Павла Флоренского было найдено кое-что очень интересное. Эти записи были им, судя по всему, скопированы с бумаг Нилуса, а тому они перепали от Мотовилова, которому довелось часто беседовать с преподобным Серафимом Саровским. Старец однажды в Дивеево признался ему в том, что… - тут Алексей понизил голос, оглянулся зачем-то на входную дверь: - Россию ждут великие бедствия. И связаны они, насколько мы теперь понимаем, не только с большевистской чумой. Хотя и с ней тоже.
- Хм-м… - пожал я плечами. - Эка невидаль! Спроси у меня, что ждет Россию в будущем, и я отвечу: сплошные несчастья, к гадалке не ходи. Так уж, видно, у нас на роду написано.
- Вы недопонимаете, - мягко укорил меня Алексей. - Когда старец говорил о грядущих скорбях, о том, что архиереи русские так онечестивятся, что нечестием своим превзойдут архиереев греческих эпохи Феодосия Юнейшего, он имел в виду именно наше время. Наши дни.
И при этих словах он вновь посмотрел на дверь, затем - на окно, а после еще и на потолок, будто где-то там притаилось что-то враждебное и таинственное. Невольно и мы с Машей также поглядели на потолок, на окно и на дверь. После короткой паузы Алексей шепотом продолжил:
- Серафиму Саровскому было положено прожить намного более ста лет. Он знал об этом, потому что ему было это открыто Господом. Но знал он также и о том, что произойдет с Россией. И он три дня и три ночи молил Бога, чтобы тот лишил его Царствия Небесного, но нас помиловал. Нас, всю Россию. Но Господь ответил ему: не помилую! Слишком уж мы все тут онечестивились, включая церковных архиереев. И их-то даже в первую очередь. Но преподобный продолжал молить. И тогда Господь решил так. Он возьмет его из жизни до срока, до естественного конца земной жизни, и воскресит в нужное время, как воскресил семь отроков в пещере Охлонской. Именно в нужный день, когда России станет совсем уж невмоготу. Когда преподобный старец станет ходить среди нас и спасать наши грязные сердца и души.
- Вот, значит, к какому соглашению пришли… - пробормотал я, хотя мне было сейчас вовсе не до шуток.
Что-то странное и таинственное разливалось в воздухе, подобное парному молоку или густому туману. Я не мог понять: то ли мне мерещится, то ли за спиной Алексея, который сидел за столом в углу, действительно кто-то стоит? Наверное, я слишком переутомился и не выспался. Да и дьявольская луна постоянно заглядывала через окно в комнату, будто прислушиваясь к нашему разговору. Маша была бледна. Впрочем, у меня не слишком хорошее освещение. А Алексей как-то выжидающе смотрел на меня. Борода его отливала серебром. Молчание наше тянулось довольно долго.
И неожиданно тишину нарушил резкий телефонный звонок среди ночи.
3
- На-чи-на-ет-ся! - раздельно произнесла Маша.
- Не снимайте трубку, - добавил Алексей.
- Кой черт? - отозвался я и пошел к телефону.
Второй сбежавшей невесты у меня нет, поэтому я не предполагал, кто еще может меня разбудить в эту ночь? Но было как-то не по себе. Словно меня ожидал зубной врач со своими инструментами. Однако когда я снял трубку, этот зубной врач оказался каким-то малоразговорчивым. И придуроковатым…
- Ну? - нетерпеливо спросил я.
- Че ну? - отозвались на том конце. Хрипло.
- Это я спрашиваю: ну че?
- Ты это… Кончай гнать. Тебе мало, что ли, вломили?
- Когда?
- Че когда? Совсем оборзел, что ли? Не лепи дуру-то.
- Какую?
- Во дает! Еще спрашивает. Баран.
- Кто баран?
- Ну не я же? Фуфель начищу.
Разговор становился все более интересным. Главное - репрезентативным, как нынче и принято. На том конце провода хохотнули.
- Толяна разбуди, - сказал тот же хриплый бас.
- Сщас, - ответил я. - Где я его тебе возьму? Тормози-ка. Ты вообще куда звонишь-то, брателло?
- В морг.
И после небольшой паузы:
- Сторож на месте?
- Я за сторожа. И вообще это квартира.
Опять молчание. И уже другим тоном:
- Понял. Базара нет. Сторожи дальше, братан.
Трубку повесили. А я вернулся на кухню.
- Ошиблись номером.
- А голос… хриплый такой? - тревожно спросила Маша.
- Ну да. Отморозок. И по фене ботает.
- И что говорил? - поинтересовался Алексей.
- Да ерунду всякую. Сторожа хотел из морга.
Они еще более тревожно переглянулись, а я непонимающе посмотрел на них.
- Не все так просто, - сказал Алексей, покачивая головой.
- Кажется, идут по следу, - подтвердила Маша.
- Да что в конце концов происходит? - спросил я, начиная злиться. Какое отношение имеет телефонный приблатненный тип к ним обоим? А уж тем более к нашей ночной сакральной беседе? К Великой Дивеевой Тайне, о которой только что рассуждал Алексей?
- Объяснить будет трудно, - горьковато промолвил он.
- И все же. Только не начинайте опять с какого-нибудь дремучего пятнадцатого века, - сказал я. - Еще кофе будем?
- Будем, - ответила Маша и взяла дело его приготовления в свои нежные руки. Заодно полезла в холодильник и вытащила остатки сыра. Больше у меня, как правило, ничего нет. Я предпочитаю питаться где-нибудь по пути, в кафешках.
- То, что Серафим Саровский воскреснет и будет пытаться спасти нас, Россию, вы уже знаете, - продолжил Алексей. - Но когда это произойдет? В какие сроки? На это могла бы дать ответ разгадка другой тайны - Оптиной пустыни. Потому что все это каким-то непостижимым образом промыслительно связано. Как связано абсолютно все в этом мире, человеческий волос и губительное цунами, начало и конец алфавита, день и ночь. Область Таинственного настолько глубока, что мы буквально плаваем в ней, не видя берегов. Не замечая, не желая замечать тех знаков и символов, которые нам посылает Всевышний. А от всего странного и непонятного пытаемся уклониться. Ведь многие даже воцерковленные люди и иерархи не желают верить в то, что апостол Иоанн, любимый ученик Христа, тайновидец, которому на острове Патмос была открыта самая загадочная книга - "Апокалипсис", вовсе не умирал, а чудесным образом сохраняем где-то Богом на земле, чтобы зримо и явно руководить Церковью перед самым концом истории. А стоит лишь вчитаться в текст Евангелия, и все станет ясно. На вопрос Петра об Иоанне Господь прямо отвечает: Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе? Понимаете: пребыл на земле до тех пор, пока не настанет срок Второго Пришествия.
- Вроде смотрящего по Вселенной, - пробормотал я и задал совершенно глупый вопрос: - А где сохраняем-то?
- Коли Русь - это Престол Господа, то где-то здесь, - совершенно серьезно ответил Алексей. - По всем святоотеческим пророчествам - и даже не только православным - мир спасет и удержит именно Россия. Теперь стало модным словечко глобализм. Но это лишь иное название вселенского тоталитаризма, попытка установления нового мирового, практически фашистского порядка, с единой экуменистической религией.
- Чуешь, куда дело клонится? - по-простому обратилась ко мне Маша. - Серой запахло.
Я принюхался, но уловил лишь легкий аромат Машиных духов. По-прежнему предпочитает Пуазон.
- Все признаки скорого явления антихриста налицо, - согласно кивнул Алексей. - Я вам не стану их сейчас перечислять, чтобы не загружать чрез меру. Да вы и сами, поди, знаете. Одних лжепророков развелось столько, что ступить некуда. Как тараканы повылазили. Одно лишь скажу - из "Откровения" Иоанна - Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся. Изменимся внезапно и в мгновение ока.
Он замолчал, тяжело вздохнув и принявшись, после некоторого раздумья, за бутерброд с сыром.
- Ну хорошо, - произнес я. - Хотя чего хорошего-то? А Оптина пустынь при чем?
- …Тут вот в чем дело, - отозвался он не сразу. Пережевывал. А Маша подошла к окну, одернула штору и поглядела на улицу.
- Вроде никого, - сказала она.
- Дело вот в чем, - повторил Алексей. Но и сам тоже встал и выглянул в окошко, словно не доверяя никому. И в третий раз произнес: - В чем тут дело - так это… в ливанских кедрах.
Признаться, после его слов я решил, что у парня немного не в порядке с головой. Может быть, у Маши тоже. Ну, у нее-то в хорошенькой головке давно сквозняк, это я знал точно. Но вот кто из них на кого больше влияет, следовало еще разобраться. Впрочем, дальнейший ход рассуждений Алексея опроверг мои мысли.
- В свое время, более ста пятидесяти лет назад, саженцы кедров были привезены в Оптину пустынь и посажены в отдаленном скиту, - начал рассказывать Алексей. - Занимался этим старец Макарий, которому было открыто многое из того, что неизвестно простым смертным. Собственно, он выполнял волю Божию. И деревья эти были посажены под определенными углами. В виде клинообразного письма. На малом клочке земли, при помощи кедров, заключена великая тайна, прочесть которую пока никто не смог. Долгое время никто даже не знал о том, что деревья старца несут людям некое последнее послание, возможно самое главное в конце истории. А впервые об этом в 1910 году упомянул схиархимандрит Варсонофий в беседе с другим священником, вовсе не желая того, чтобы это стало достоянием гласности. Но завеса таинственности приоткрылась, по России поползли слухи. С тех пор многие пытались прочесть Книгу Кедров. Но что говорить о мирянах, если даже сами насельники Оптиной пустыни сделать это не в силах? Очевидно, страницы эти откроются только самому избранному. Ведь много званых, как мы знаем из Библии, но мало избранных. А сейчас, может быть, их и вовсе пока что нет… Или есть, но еще не пришел срок, - добавил он шепотом.
- Голову даю на отсечение, что вы не раз посещали Оптину пустынь и блуждали в кедровой роще, - произнес я.
Алексей кивнул, покраснев при этом, как уличенный школьник.
- Последний раз я был там на прошлой неделе, - сказал он.
- Мы вместе были, - дополнила Маша. - Только я оставалась в гостинице для паломников.
- Да. Дело происходило поздно вечером, - продолжил Алексей. Голос его звучал торжественно и серьезно. - Я действительно неоднократно пытался постичь эти клинообразные письмена, заключенные в ливанских кедрах. Наивный! Вот что значит чрезмерная гордыня. Но зато… в тот вечер мне совершенно неожиданно открылось иное… иная тайна. Даже не знаю, как и назвать то, что я увидел и услышал.
В этот момент произошел первый толчок. Позже, анализируя ночные события, я пришел к выводу, что слабое сотрясение дома сопровождалось еще и каким-то неявным и тихим гулом, словно урчанием скрытого под землей зверя, просыпающегося и готового к броску. Но в те минуты никто из нас не обратил внимания ни на этот толчок, ни на утробный гул. А я так и вовсе механически посчитал эти явления за издержки метростроения, к которым давно привык. Лишь придержал рукой зазвеневшую в чашке ложечку.
- Продолжайте, - попросил я, поскольку Алексей будто собирался с силами и молчал. А может, нарочно тянул паузу? Я заметил, что в нем было что-то актерское, театральное. Наверное, эта дурацкая борода лопатой, за которую так и хотелось дернуть и проверить: не фальшивая ли?
- В потемках я выбрел на заброшенный скит, который никогда прежде не замечал, - стал повествовать дальше Алексей. - Не был он указан на карте Оптиной пустыни, готов поклясться. А если и был, то на очень старых. Я вообще не мог понять, каким образом вышел к нему. Но в скиту горел свет. Огонек свечи или лампадки едва пробивался сквозь крохотное слюдяное окошко. Ноги сами привели меня к открытой дверце. Войти внутрь можно было только согнувшись чуть ли не пополам. Но я и не собирался входить, потому что уже слышал голоса. Два голоса. Один старческий, мягкий, другой - более молодой и какой-то нервный, с легким заиканием. Я еще подумал, что кто-то из оптинских монахов-схимников принимает запозднившегося паломника. Зачем мешать? Да так оно, в принципе, и было на самом деле. Хотелось лишь почему-то узнать: что за старец или иерей ведет столь поздний прием и кто этот паломник? Дело в том, что я знал практически всех насельников Оптиной пустыни. Заинтересовала меня и протекавшая между ними беседа. Понимаю, что я вел себя очень глупо, стоя в дверях и подслушивая, но…
С этими словами Алексей виновато развел в стороны руки и в очередной раз покраснел. Цвет лица, - это я тоже заметил, - менялся у него довольно часто. Гораздо чаще, чем у выпускниц Смольного. Так я думаю, хотя самому с этими выпускницами познакомиться не довелось.
И тут все мы услышали громкий стук в дверь.