- Да это я так, в шутку! - отмахнулся Владимир. - От нечего делать. Мне моей пенсии хватает. Просто интересно наблюдать людей. Какие они все разные… Когда расстаются с денежкой.
- Володя, а сколько вы нас сможете перетерпеть? - спросила Маша. - Неделю, месяц?
- Год, - ответил он. - И еще шесть дней. Потом наступит конец света. Я это физико-математически вычислил.
Алексей долго мялся, но все же задал мучивший его вопрос:
- Позвольте полюбопытствовать: а почему вы ходите в разных ботинках?
- А потому, чтобы меня об этом постоянно спрашивали, - отозвался Владимир и подмигнул ему.
Так мы оказались в его двухкомнатной квартире на 9‑й Парковой. Была она вся в пыли и паутине, но вода из кранов текла и лампочки горели. Запах только стоял какой-то кисло-сладкий, словно где-то под диваном лежал труп, забытый перед отъездом в сектор Газа. Но оказалось, что это всего-навсего полмешка с картошкой. Точнее то, во что она превратилась за эти три года.
- Типичная еврейская помойница, - выразилась Маша, первым делом выбросив гнилой картофель в мусоропровод. Потом взяла веник и принялась наводить порядок. Но очень быстро утомилась и села рядом с нами смотреть последние теленовости. Сам Володя к этому времени вернулся на развалины, в надежде собрать кое-что из своих вещей. Мне на мои вещи было плевать. Кроме того, наш разговор с Алексеем еще далеко не был закончен…
2
Странно, но мною сейчас владело и некое безразличие к собственной судьбе, и в то же время необычайное нервное возбуждение. Я по натуре ипохондрик с элементами здорового цинизма, если не сказать еще хуже: разочарованный странник. Поэтому не вижу ничего скверного в переезде с одного места на другое, из одного мира - в иной.
Поливая из чайника свою спасенную герань в кастрюле, я произнес:
- Итак, продолжим нашу увлекательную беседу. Пока не развалился и этот дом. А то это уже станет доброй традицией. Сами-то вы как думаете: с чего подобная чертовщина приключилась? Только не говорите мне о силах из преисподней, которые вас преследуют. Лучше уж принять версию о взрыве бытового газа.
- Землятресение, оно ведь тоже из преисподней, - как-то уклончиво отозвался Алексей. - Но преследуют нас вполне конкретные люди. Или нелюди, как вам больше понравится.
- Не нравится мне ни то, ни другое, - сказал я. - И вообще я лицо постороннее. Даже уже не жених.
- Но был им, - с обезоруживающей женской логикой возразила Маша, будто ставя мне на лоб штамп.
Оставалось лишь горько усмехнуться и спросить:
- Так от кого вы скрываетесь? Алексей кивнул в сторону нашей невесты:
- Пусть Машенька и расскажет. Поскольку это была ее затея.
То, что мне довелось услышать в ближайшие полчаса, казалось невероятным… Впрочем, и все последующие события стали приобретать какой-то ирреальный, фантастический оборот.
- Пока Алеша бродил по Оптиной пустыни, я оставалась в номере гостиницы, - начала говорить она. - Обычно в такие номера казарменного типа набивается по двадцать, а то и тридцать паломников. Но в этот раз нас почему-то было лишь трое. Я, пожилая женщина и молоденькая девушка, которая называла свою старшую спутницу тетушка. Обе они были в темных скромных платьях и платках, как положено. Держались очень скованно и напряженно. Я, как ты знаешь, девушка компанейская…
- Не то слово! - вставил я.
- …но разговорить их не могла. Никак. Да они и между собой-то почти не разговаривали. И еще я обратила внимание на их довольно странную поклажу. Это был старый сундучок. Не чемодан, а именно сундучок, скорее всего фанерный, обитый кожей, перетянутый ремнями и с замочками. Такие я видела только в кинохронике. В каком-то документальном фильме о революции. Я еще подумала, что этот сундучок, наверное, страшно тяжелый, и как они его сумели дотащить до гостиницы? А когда обе паломницы на минутку покинули номер, я не удержалась и взялась за ручку на сундучке, чтобы поднять.
- Не удивлюсь, если бы ты еще и заглянула внутрь, - сказал я.
- Замки мешали, - с искренним очарованием ответила Маша. - Так вот, сундучок оказался необыкновенно легким, словно пушинка. Его мог бы унести и ребенок. Он казался практически невесомым. Будто сейчас же мог воспарить, как воздушный шар. Скорее всего, он был абсолютно пуст.
- Умели делать в те времена, - задумчиво произнес Алексей. - Ничего лишнего.
- Когда паломницы вернулись и увидели меня возле сундучка, они ужасно рассердились, - продолжила Маша. - Особенно, тетушка. Нет, она не кричала, но так зыркнула на меня глазами, что я сразу же отскочила на десять метров. Больше они от своего сундучка не отходили. Я сидела себе тихонько на своей кровати и читала Авву Дорофея Душеполезные поучения…
- Не лукавь! - погрозил я пальцем.
- Ну хорошо, - поправилась она. - Это был не Авва Дорофей, а новый роман Проханова. И прислушивалась к их разговору. Они говорили шепотом, и ни слова нельзя было разобрать. Но у меня создалось такое впечатление, что они о чем-то спорят. Или даже ссорятся. Через полчаса паломницы встали, взяли свой сундучок и ушли.
Я подумала, что насовсем. Потому что девушка забрала и свою сумочку, которая висела возле дверей. Там же, кстати, была и моя сумка.
- Внимание! - поднял палец Алексей.
А я и так слушал, развесив уши. Хотя ничего пока не понимал. Я просто уже устал их понимать, обоих.
- Дальше началось вообще что-то несусветное, - продолжала Маша. - Уже давно стемнело, а Алексея все нет - он должен был за мной зайти…
- Я в это время стоял возле того заброшенного скита, - напомнил он.
- Где тоже подслушивали разговор, - добавил я. - Кстати, кто же были те двое? И что вы узнали из их беседы?
- Потом, потом! - замахал он руками и вновь обратился к Маше. Лабиринт какой-то! - подумал я, но больше не перебивал. Пусть все течет, как положено.
- Я прилегла на кровать и вздремнула, - продолжила свое повествование Маша. - Но сон как-то не шел, было ощущение густого плотного тумана. И вдруг я увидела в проходе старика. Как он сюда попал? Дверь же была закрыта. Старик этот имел неприглядный и страшный вид: борода всклокочена, брови нависли, а из-под бровей - глаза-колючки, будто иглы… Словно впиваются в самое сердце. И он ко мне двигался! Да еще клюкой размахивал. Господи, я испугалась так, что вскочила с кровати и забилась в угол. А старик начал шипеть, бормотать всякое. Примерно следующее, хотя я тогда и не все понимала: Я тебе покажу!.. Хочешь от меня уйти?.. Врешь, не уйдешь!.. По монахам стала шляться, каяться хочешь?.. Я тебе покажу покаяние!.. Я тебя и в грех, и в блуд введу, так и знай!.. Где сундучок, куда спрятала?..
Маша довольно красочно изображала шипение и бормотание старика, а вместо клюки размахивала пультом от телевизора. Все-таки в ней пропадала хорошая актриса. Если не великая, то хотя бы второго плана. В азарте она нажала на пульте кнопку, телевизор включился, а на экране вновь возникла панорама моего обрушившегося дома. Шли очередные новости. И в который раз мне тыкала в зубы микрофон корреспондентка, а я продолжал трогательно прижимать к груди кастрюлю в геранью. В следующем кадре появился мэр в кепке и с разъяснениями.
- Говори, оторва проклятая, куда сундук дела? - зашипела Машенька. - Почто от меня прячешься?
- Мы разберемся и с этим происшествием, - ответил мэр. - Все виновные, даю вам обещание, будут наказаны.
- Кто же это был? - ошарашенно спросил я.
- Это был взрыв бытового газа, вне всякого сомнения, - пояснил мэр. - Так, по крайней мере, утверждают специалисты. Строительство станции метрополитена здесь ни при чем. Работы велись технологически…
- У-у-ууу!.. - зловеще взвыла Маша. - Да ты знаешь, кто я такой?.. Что я могу с тобой сделать?..
- Я сделаю все, чтобы пострадавшие обрели новое жилье, - нисколько не испугался мэр и даже лихо поправил кепку. - Новое, улучшенной планировки…
- И на том свете, - добавил уже я, отобрал у Машеньки пульт и вырубил телевизор. - Остынь, детка. Не пили воздух руками, сядь и успокойся.
Она рухнула в кресло, улыбнулась и произнесла:
- А знаешь, как было страшно?
- Да тебе, наверное, все это просто приснилось.
- Да? А синяки на руке? Он ведь еще и щипал меня, старик этот. Гусь лапчатый.
- Кто же тогда был этот… - я посмотрел на Алексея.
- Ну, тут-то все просто и понятно, - отозвался он. - Лев Толстой.
Нечасто у меня отваливается челюсть.
- Чего-о?!
- Да-да, он там давно появляется, еще с двадцатых годов прошлого века, об этом многие паломники рассказывали, есть свидетельства. Особенно любил свой номер, но когда ту старую гостиницу снесли, теперь по другим шляется. Путает. Вы же знаете, что Священный синод отлучил его от церкви за хулу и глумление над Господом. Страшно повторять, но Толстой писал, что Христос оттого называл себя Сыном Божиим, что был незаконнорожденный, что был нищий, которого высекли и повесили… Не зря Иоанн Кронштадтский писал, что этот графчик яснополянский, наш русский антихрист смутил всю нашу интеллигенцию, развратил молодежь и сотни тысяч пошли за ним. А отчего ж не пойти, коли весело, свободно и все дозволено? Коли Бога нет.
- Как нынче, - кивнул я.
- А когда Лев Толстой умер, то один прозорливый старец с Валаама поведал о своем видении: стоит он на скалистом острове возле храма, а на озере поднялась страшная буря. И вдруг видит несущуюся по воздуху массу бесов, впереди которой несется Толстой и стремится к церкви. Бесы преграждают ему путь и, наконец, окружают и увлекают за собой в пучину у самого обрыва скалы, на которой стоял храм. Старец лишь потом узнал, что в этот день Толстой умер. Неудивительно, что Лев Николаевич настолько стал своим в том страшном мире, которому служил своими проповедями, что в его образ перевоплощается нечистая сила. Вот на Машеньку она и набросилась.
- Только что не кусалась, - подтвердила актриса.
- Возле Оптиной всегда бесы крутятся, как и у любого монастыря или храма, - добавил Алексей. - Внутрь зайти не смеют, а рядом…Хотя. Был ведь и такой случай. И именно в Оптиной, во Введенском храме, еще в 1904 году. Шла утреня, служил иеромонах отец Палладий. На клиросах пели Честнейшую Херувим, отец Палладий ходил с каждением по церкви, алтарь был пуст, даже очередной пономарь куда-то вышел. Народу было много. Вдруг в раскрытые западные врата храма степенно и важно входит некто, совершенно голый. У самой этой двери стоит ктиторский ящик, за ним - двое или трое полных сил монахов. Монахи и в трапезной, кругом - люди. Но на всех нашел такой столбняк, что никто с места сдвинуться не мог. Голый человек столь же важной походкой прошел мимо богомольцев, подошел к иконе Казанской Божией Матери, что за правым клиросом, истово перекрестился, сделал перед нею поклон, потом - налево и направо. Отвесил поклоны и всем молящимся. Никто в храме так и не пошевельнулся. Но когда голый человек вступил на клирос, все клирошане - и монахи и миряне - как осенние сухие листья под порывом ветра посыпались в разные стороны. Один даже под скамейку забился, только ноги торчат.
- Ты все так красочно описываешь, будто сам там был, - заметила Маша. - Уж не тот ли голый человек, Леша?
- Нет, - сдержанно ответил Алексей, слегка покраснев. - Просто читал Оптинскую Летопись. И имею живое воображение. Так вот, этот некто в мгновение ока вдруг подскочил к царским вратам, сильным ударом распахнул обе половинки, одним прыжком вскочил на престол, схватил с него крест и Евангелие, отбросил их далеко в сторону и встал во весь рост лицом к молящимся, подняв кверху обе руки. Как на знаменитом рисунке Леонардо. Или - по Священному Писанию - кто в храме Божием сядет, как Бог, выдавая себя за Бога… Связывали его монахов пять или десять, да и то еле управились. Сила в нем обнаружилась поистине нечеловеческая, сатанинская. Но когда он пришел в себя, то уже ничего не помнил. Это оказался бывший семинарист, помрачившийся от самовольного подвижничества. А вы говорите - Толстой!
- Мы ничего не говорим, - сказал я. - У меня лично уже ум за разум заходит. Впору и мне раздеться догола и идти куда-нибудь в Кремль, к гоблинам. На шабаш.
- Самое любопытное то, - мягко улыбнулся Алексей, - что семинарист этот, после лечения в Калуге, впоследствии стал екатеринбургским адвокатом, присяжным поверенным, искренним христианином и даже в дальнейшем рукоположен в иереи. Фамилия его Смарагдов, если мне не изменяет память. Он даже был близким другом протоиерея Иоанна Сторожева, последнего верноподданного, видевшего в живых нашего царя и его августейшую семью до принятия ими мученического венца. А вы го…
- Не говорим! - отрезала Маша. - Ладно, мне-то можно продолжить мой рассказ о той ночи?
- Постой, - сказал я, взглянув на Алексея. - Меня давно мучает один вопрос: кто вы-то на самом деле? Должен же я знать, в чьи руки передаю свою невесту? Маша при этом фыркнула, а Алексей покраснел. Я не сомневаюсь, что вы - человек честный и порядочный, но кто хотя бы по-профессии? По первой, как вы сказали, - доктор, а по второй? Или есть еще и третья? Четвертая? Была ли у вас семья? Есть ли дети? Когда последний раз заполняли налоговую декларацию?
Мой внезапный напор вызвал еще больший прилив краски к его лицу.
- Ну ты прямо как в гестапо, - усмехнулась Маша. - И вовсе ни в чьи руки меня никто не передавал и не передаст. Не дождетесь. Я сама передам кого и куда угодно.
- Я… - начал Алексей, но осекся. - Да какое это имеет значение? Человек и всё. Впрочем, всему свой час. Наберитесь терпения. Есть дела поважнее, чем моя скромная персона.
Мне оставалось лишь вздохнуть и вновь обратиться в слух.
3
Пока Маша вновь изображала ужасного старика из гостиничного номера, я попытался представить: кем мог быть Алексей? Просто человеком и всё вряд ли. Человеки и всё бродят вокруг нас и ни о чем не думают, кроме собственного выживания. И не важно, нищий он или богатый, президент страны или последний опущенный урка. Им, в принципе, досталось самое большое и ценное, что есть в мире - Россия, а они ведут себя как полные идиоты при раздаче жратвы на кухне. И сам я ничем не отличаюсь от них. Алексей назвал нас апостатами и энтропийками, людьми последних времен, и был прав. Нас всех надо вывести в чистое поле, тихо расстрелять и даже не засыпать землей - пусть поклюют вороны. Господь должен начать с нуля и создать новое человечество, уже не из глины и крысиного помета, а, скажем, из мраморных крошек или просмоленной пеньки, а еще лучше из осколков метеорита. Слишком далеко все зашло.
Так кто же он? Если уже не доктор, то пациент, оставивший тайком клинику неврозов? Провидец будущего? Более всего он напоминал мне священника, особенно своей бородой. Да и мысли его все время крутятся возле религии. Но священник не станет связываться с такой безбашенной девушкой, как Маша, которую даже сам Лев Толстой из гостиничного номера назвал оторвой. Что же это за попадья будет? Она и блины-то печь не станет. Нет, Алексей не священник, если только не расстрига. Да и настоящая ли у него борода?
И тут - не знаю, что на меня нашло - я не удержался, протянул руку, захватил в ладонь клок бороды Алексея и дернул вниз. От боли он вскрикнул, а я тотчас разжал пальцы.
- Прошу прощения, - сконфуженно сказал я. - Продолжай, Маша.
- Ну ты и идиот, - произнесла она. - Знала, что у тебя крыша течет, но не до такой же степени.
- Ничего-ничего, - успокоил ее Алексей. - Многим моя борода не нравится, мы привыкшие.
- Можете и меня дернуть за что-нибудь, - примирительно сказал я. - За ухо там или за нос.
Алексей засмеялся, за ним - Маша, а потом и я тоже. Так мы сидели втроем и заливались смехом, практически перед концом света, пока в квартиру не вернулся Володя.
- На какой стадии дуракаваляния находимся? - с ходу спросил он. - А вы знаете, что вас разыскивают?
Лыжную шапочку Владимир уже сменил на какую-то среднеазиатскую панамку, а ботинки были по-прежнему разные: на левой ноге - кроссовка, на правой - модный, хотя и поистлевший полусапожок.
- Кто? - спросили мы, кажется, все вместе.
- К развалинам меня не пропустили, там сейчас спецы орудуют.
Но два бритых хлопчика - не иначе как бендеровцы - у меня деликатно так поинтересовались: не пробегал ли тут с бородой лопатой и красивая девушка? И куда делся Александр Тризников, проживавший в квартире номер двадцать девять? Я ответил, что все они погребены под толщей бетона.
Все мы, тоже одновременно, выдохнули.
- Вот так, - поглядела на меня Маша.
- Так-то вот, - добавил Алексей.
- Ну при чем тут я? - вырвалось у меня с зубной болью. - Я что, уже повязан с вами одной цепью? И даже не знаю, куда меня волокут! А как хорошо только что смеялись!..
- Но плакать тоже не надо, - сказал Алексей.
- Выкрутимся, - добавила на сей раз Маша. - Титаник не сразу затонул. Было время подумать.
Ответить мне было нечего, да и не хотелось.
- Потом я отправился на свое любимое место на паперти, у храма Савватия и Зосимы, - продолжил Володя. - Если честно, то я выкупил его у одной беззубой старухи, доктора искусствоведения, за две тысячи долларов. Еще три года назад, после отъезда моей волоокой жены в сектор Газа. Там, на паперти, я медитирую, сосредоточиваюсь духом, яснее вижу структуру вещей. Выручку потом отдаю другим нищим, у автовокзала. Круговорот милости в природе - так это называется. Но сушки всякие и яблоки, которые мне подают, ем сам. И вы представляете, что я узнал на паперти?
- Что? - спросил кто-то из нас.
- Иконы в храме стали мироточить!
Больше всех эта новость заинтересовала и возбудила Алексея.
- Расскажите поподробнее, - попросил он.
- А что рассказывать? Я еще сам ничего не знаю. Говорят, что не все иконы, а лишь некоторые. Я же в самой церкви не был, поскольку убежденный атеист и не хожу из принципа. Но сам этот факт интригует. Надо бы разобраться, что там за смола течет… Какое-нибудь очередное надувательство! Пожалуй, стоит взять образец, съездить к друзьям в ФИАН и сделать спектральный анализ.
- Только ботинки одинаковые надень, - сказал я. - А то не вернешься. В метро нынче строго.
- Владимир Ильич, а можно и мне с вами? - спросил Алексей.
- Нет, - отрезал тот. - Я всегда экспериментирую в одиночку. Хоть с термоядерной реакцией, хоть с женой Розой. И по-моему, вам лучше вообще не высовываться на улицу. Учитывая бендеровцев. Приеду - доложу.
Ушел он столь же быстро, с вихревыми порывами, как и пришел. Не вняв моему совету насчет обуви.
- Глубокого внутреннего огня человек, - задумчиво произнес Алексей.
- Вовчик-то?
- Из таких Савонаролы выходят.
- Скорее блаженные.