- Это вы зря, сэр! - со смехом сказал он. - Коли вам надо в Ипсвич, то ветерок что надо, но мы же идем к Голландии. Тут уж ничего не попишешь.
Я довел эту скорбную весть до сведения Этельберты, и мы решили провести день на берегу. Нельзя сказать, чтобы днем в Харидже жизнь била ключом, вечером же там и вовсе скучно. Мы перекусили в ресторане и вернулись в бухту, где битый час прождали капитана Гойлза, который (в отличие от нас) был очень оживлен, и я грешным делом подумал, что он попросту пьян, однако капитан заверил нас, что спиртного на дух не переносит, разве что - стаканчик горячего грога на сон грядущий.
За ночь ветер переменился, что вызвало новые опасения капитана Гойлза: оказывается, мы одинаково рискуем и стоя на якоре, и пытаясь выйти в море; остается лишь уповать, что в ближайшее время ветер переменится в очередной раз. Этельберта явно невзлюбила яхту; она сказала, что с куда большим удовольствием провела бы неделю в купальной кабинке на колесах - ту, по крайней мере, не болтает.
В Харидже мы провели весь следующий день, всю следующую ночь и еще один день: ветер как назло не менялся. Ночевали мы в "Королевской голове". В пятницу нежданно-негаданно задул восточный ветер. Я пошел в гавань, разыскал капитана Гойлза и предложил ему воспользоваться благоприятно сложившимися обстоятельствами и немедленно подымать якорь и ставить паруса. Похоже, моя настойчивость его рассердила.
- Сразу видно, сэр, что в нашем деле вы не мастак, - сказал он. - Как тут поставишь паруса? Ветер же дует прямо с моря.
- Капитан Гойлз, - не выдержал я, - признавайтесь, что за посудину я нанял? Яхту или плавучий дом?
Мой вопрос его несколько озадачил.
- Это ял, сэр.
- Может ли эта лохань ходить под парусом или она поставлена здесь на вечную стоянку? - уточнил я. - Если она стоит на приколе, то так и говорите. Мы разведем в ящиках плющ, посадим на палубе цветы, натянем для уюта тент. Если же яхта способна передвигаться…
- "Передвигаться"! - взорвался капитан Гойлз. - Да дайте мне нужный ветер, и "Гончая"…
- А какой вам нужен ветер?
Капитан Гойлз почесал в затылке.
- На этой неделе, - продолжал я, - дул и норд, и зюйд, и вест. Если же имеется еще какой-нибудь ветер, то не стесняйтесь, говорите - я готов ждать. Если же такового в природе нет и якорь наш еще не прирос ко дну, то давайте сегодня же его поднимем и посмотрим, чем это кончится.
Тут он наконец понял, что на этот раз я настроен серьезно.
- Есть, сэр! - сказал он. - Дело хозяйское, мне что скажут, то я и делаю. У меня, слава Богу, только один несовершеннолетний сын. Надеюсь, ваши наследники не забудут бедную вдову.
Его похоронная торжественность свое дело сделала.
- М-р Гойлз, - взмолился я, - скажите начистоту: могу ли я надеяться, что наступит такая погода, когда мы сможем выбраться из этой дыры?
Капитан Гойлз вновь повеселел.
- Видите ли, сэр, - сказал он, - этот берег особенный. Если нам удастся выйти в море, все пойдет как по маслу, но отчалить в такой скорлупке, как наша, - работенка не из легких.
Я расстался с капитаном Гойлзом, взяв с него слово следить за погодой, как мать за спящим младенцем; метафора эта, принадлежащая лично ему, меня растрогала. В двенадцать часов я увидел капитана еще раз - он занимался метеорологическими изысканиями, выглядывая из окна трактира "Якоря и цепи".
Но в пять вечера того же дня мне нежданно-негаданно улыбнулась удача: я повстречал двух приятелей-яхтсменов; у них вышел из строя руль, и пришлось зайти в Харидж. Моя печальная история их не столько удивила, сколько позабавила.
Между тем капитан Гойлз с командой все еще вели наблюдение за погодой. Я помчался в "Королевскую голову" за Этельбертой. Вчетвером мы прокрались в гавань, где стояла наша посудина. На борту, кроме юнги, никого не было; мои приятели встали по местам, и в шесть часов вечера мы уже весело мчались вдоль берега.
Переночевали мы в Олдборо, а на следующий день были уже в Ярмуте, где я принял решение бросить яхту, ибо мои приятели-яхтсмены не могли меня дальше сопровождать. Ранним утром на пляже мы пустили с молотка всю провизию. Я понес немалые убытки, утешаясь мыслью, что удалось насолить капитану Гойлзу. "Гончую" я оставил на попечение какого-то местного морехода, который взялся за пару соверенов доставить ее в Харидж. Не спорю, быть может, далеко не все яхты такие, как "Гончая"; быть может, встречаются шкиперы и не похожие на мистера Гойлза - однако печальный опыт плавания под парусами вызвал у меня стойкое отвращение как к первым, так и к последним.
Джордж также считал, что с яхтами хлопот не оберешься, и предложение Гарриса не прошло.
- А что, если спуститься по Темзе? - не унимался Гаррис. - Когда-то ведь мы недурно провели на реке время.
Джордж продолжал молча курить сигару, а я - колоть орехи.
- Темза уже не та, - сказал я, - уж не знаю, в чем дело, но появилась какая-то сырость, отчего у меня всякий раз начинается радикулит.
- Вот-вот, и со мной тоже творится что-то неладное, - подхватил Джордж. - Не могу спать у реки, хоть убей. Весной я целую неделю жил у Джо, и каждое утро просыпался в семь, ни минутой позже.
- Что ж, настаивать не буду, - сдался Гаррис. - Мне, по правде сказать, река тоже не показана - разыгрывается подагра.
- Лично мне полезен горный воздух, - сказал я. - Не отправиться ли нам в Шотландию?
- В Шотландии сыро, - возразил Джордж. - В позапрошлом году я был в Шотландии три недели, и три недели не просыхал… не в том смысле, конечно.
- Хорошо бы съездить в Швейцарию, - внес свою лепту Гаррис.
- И не мечтай. Одних нас в Швейцарию все равно не отпустят, - сказал я. - Вы же помните, чем все кончилось в прошлый раз? Нам нужно подыскать такие условия, в которых чахнут нежные женские и детские организмы, найти такую страну, где дороги плохи, а гостиницы отвратительны, где нет никаких удобств и нужно постоянно преодолевать трудности. Возможно, придется и поголодать…
- Полегче на поворотах! - закричал Джордж. - Не забывайте, я ведь тоже еду.
- У меня идея! - воскликнул Гаррис. - Велопробег! Путешествие на велосипедах!
Судя по выражению лица Джорджа, идея эта особого энтузиазма у него не вызвала.
- Когда едешь на велосипеде, дорога всегда почему-то идет в гору, - заметил он. - И ветер дует в лицо.
- Но бывают ведь и спуски, и попутный ветер, - сказал Гаррис.
- Что-то я этого не замечал, - процедил Джордж.
- Нет ничего лучше велосипеда, - убеждал нас Гаррис, и я готов был с ним согласиться.
- И знаете, куда мы отправимся? - продолжал он. - В Шварцвальд!
- Но это же сплошной подъем! - воскликнул Джордж.
- Не скажи, - возразил Гаррис, - иногда бывают и спуски. И потом…
Он опасливо огляделся и перешел на шепот:
- В горах проложена специальная такая дорога, вроде железной, а по ней ходят вагончики с зубчатыми колесиками…
Тут отворилась дверь, и появилась миссис Гаррис, которая сообщила, что Этельберта уже надевает шляпку, а Мюриэль, так нас и не дождавшись, продекламировала публике "Сумасшедшее чаепитие".
- В клубе, завтра, в четыре, - прошипел мне на ухо Гаррис, и я передал эту информацию Джорджу, пока мы подымались наверх.
Глава II
Щепетильный вопрос. - Что могла бы сказать Этельберта. - Что она сказала. - Что сказала миссис Гаррис. - Что мы сказали Джорджу. - Отъезд в среду. - Джордж расширяет наш кругозор. - Наши с Гаррисом сомнения. - Кто в тандеме работает больше? - Мнение сидящего спереди. - Точка зрения сидящего сзади. - Как Гаррис жену потерял. - Проблема багажа. - Мудрость покойного дядюшки Поджера. - Начало истории человека с сумкой.
С Этельбертой я решил объясниться в тот же вечер. Для начала, придумал я, сделаю вид, что мне нездоровится. Этельберта это заметит, и я объясню все переутомлением. Затем переведу разговор на состояние моего здоровья в целом и, таким образом, подчеркну необходимость принять энергичные и безотлагательные меры. Я даже не исключал возможность того, что Этельберта при создавшихся обстоятельствах сама предложит мне съездить куда-нибудь. Я представил себе, как она скажет: "Нет, дорогой, тебе просто необходимо развеяться, переменить обстановку. Не спорь со мной, ты должен уехать куда-нибудь хотя бы на месяц. Нет, и не проси, я с тобой не поеду. Тебе нужно мужское общество. Попробуй уговорить Джорджа и Гарриса. Поверь, при твоей работе отдых просто необходим. Постарайся на время забыть, что детям нужны уроки музыки, новая обувь, велосипеды, настойка ревеня три раза в день. Постарайся не думать, что на свете есть кухарки, обойщики, соседские собаки и счет от мясника. Не перевелись еще потаенные утолки, где все ново и неведомо, где твой утомленный мозг обретет покой, где тебя посетят оригинальные мысли. Поезжай, а я за это время успею соскучиться и по достоинству оценю твою доброту и преданность, а то ведь я начинаю забывать о твоих положительных качествах: человек, привыкая, перестает замечать сияние солнца и холодный блеск луны. Поезжай и возвращайся отдохнувшим душой и телом. Возвращайся еще более добрым, еще более умным".
Но даже если наши желания и сбываются, то совсем не так, как мы задумали. С самого начала все пошло наперекосяк: Этельберта не заметила, что мне нездоровится, и пришлось самому обратить на это ее внимание.
- Извини, дорогая, мне что-то не по себе.
- Серьезно? А я ничего не заметила. Что с тобой?
- Сам не знаю, - ответил я. - Это уже не первый день.
- Все из-за виски, - решила Этельберта. - Ты ведь обычно не пьешь, разве что у Гаррисов. От виски тебе всегда плохо.
- Виски тут ни при чем. Все не так просто. По-моему, мой недуг скорее душевного, чем телесного свойства.
- Опять ты начитался заумных критических статей, - сказала Этельберта, смягчившись. - Почему бы тебе не послушать моего совета и не бросить их в огонь?
- Статьи тут ни при чем. Между прочим, за последнее время мне попалось несколько весьма лестных отзывов.
- Так в чем же тогда дело?
- Ни в чем. Одно могу сказать: в последнее время меня охватило какое-то странное волнение.
Этельберта посмотрела на меня с любопытством, но ничего не сказала.
- Знаешь, - продолжал я, - утомительное однообразие жизни, сплошная череда тихих, безоблачно счастливых дней способны вселить беспокойство в кого угодно…
- Не греши, - сказала Этельберта. - Безоблачное счастье надо уметь ценить, оно ведь не вечно…
- Я с тобой не согласен. Жизнь, наполненная одними лишь радостями, однообразна. Я иногда задумываюсь, не считают ли святые в раю полнейшую безмятежность своего существования тяжким бременем. По мне, вечное блаженство способно свести с ума. Возможно, я странный человек, порой я сам себя с трудом понимаю… Бывают моменты, - добавил я, - когда я себя ненавижу…
Нередко такого рода философские рассуждения, отмеченные глубиной и некоторой таинственностью, производят впечатление на Этельберту, однако на этот раз, к моему огромному удивлению, она осталась равнодушной. Относительно жизни в раю супруга посоветовала мне не волноваться, заметив, что это мне не грозит; эксцентричность же моя известна всем, и тут уж ничего не поделаешь.
- Что же касается однообразия жизни, - добавила она, - то от этого страдают все. - Тут она со мной совершенно согласна. - Ты даже представить себе не можешь, - сказала Этельберта, - как иногда хочется уехать куда-нибудь, бросив все, даже тебя. Но я знаю, что это невозможно, поэтому всерьез об этом не задумываюсь.
Прежде я никогда не слышал, чтобы Этельберта говорила такое. Это меня озадачило и безмерно опечалило.
- С твоей стороны очень жестоко говорить мне такие слова. Хорошие жены придерживаются иного мнения.
- Я знаю, поэтому раньше ничего подобного и не говорила. Вам, мужчинам, этого не понять. Как бы женщина не любила мужчину, он ее порой утомляет. Ты даже представить себе не можешь, как иногда хочется надеть шляпку и пойти куда-нибудь - и чтобы никто тебя не спрашивал, куда ты идешь и зачем, сколько времени ты будешь отсутствовать и когда вернешься. Ты даже представить себе не можешь, как хочется иногда заказать обед, который понравился бы мне и детям, но при виде которого ты нахлобучил бы шляпу и отправился в клуб. Ты даже представить себе не можешь, как иногда хочется пригласить подругу, которую я люблю, а ты терпеть не можешь; встречаться с людьми, с которыми мне приятно встречаться, ложиться спать, когда клонит в сон, и вставать, когда заблагорассудится. Если два человека живут вместе, то они вынуждены приносить в жертву друг другу свои желания. Вот почему иногда необходимо расслабляться.
Теперь, хорошенько обдумав слова Этельберты, я понимаю, насколько они мудры, но тогда они меня возмутили.
- Если ты желаешь избавиться от меня…
- Не валяй дурака, - сказала Этельберта. - Если я и хочу избавиться от тебя, то всего на несколько недель. За это время я успею забыть, что ты не лишен кое-каких недостатков, вспомню, что в целом ты довольно милый, и с нетерпением буду ждать твоего возвращения, как ждала тебя раньше, когда мы виделись не столь часто. А то бывает, я перестаю замечать тебя - ведь перестают же замечать солнце, оттого что видят его каждый день.
Тон, взятый Этельбертой, мне не понравился. Столь неоднозначную философскую проблему она обсуждала с неподобающим легкомыслием. То, что женщина предвкушает трех-четырех недельное отсутствие мужа, показалось мне ненормальным: хорошие жены об этом даже не помышляют. Прямо скажем, на Этельберту это было не похоже. Мне стало не по себе; ехать никуда не хотелось. Если бы не Джордж и Гаррис, я бы от поездки отказался. Но поскольку мы уже договорились, отступать было некуда.
- Отлично, Этельберта, - сказал я, - будь по-твоему. Хочешь отдохнуть от меня - отдыхай на здоровье. Боюсь показаться чересчур навязчивым, но, как муж, осмелюсь все же полюбопытствовать: что ты собираешься делать в мое отсутствие?
- Мы хотим снять тот самый домик в Фолкстоне, - сообщила Этельберта, - и поедем туда вместе с Кейт. Если же хочешь удружить Кларе Гаррис, - добавила она, - уговори Гарриса поехать с тобой, и тогда к нам присоединится и Клара. Когда-то - еще до вашей эры - мы славно проводили время втроем и теперь с радостью объединимся. Как по-твоему, тебе удастся уговорить Гарриса?
Я сказал, что постараюсь.
- Вот и отлично. Уж постарайся, пожалуйста. Кстати, можете взять с собой Джорджа.
Я ответил, что брать с собой Джорджа нет никакого резона, ведь он холостяк и в его отсутствии никто не заинтересован. Но женщины иронии не понимают. Этельберта пропустила мою тираду мимо ушей, сказав лишь, что бросить Джорджа одного было бы жестоко. Я пообещал передать ему эти слова.
Днем в клубе я встретил Гарриса и спросил, как у него дела.
- Все в порядке, меня отпустили.
Чувствовалось, однако, что он от этого не в восторге, и я попытался узнать подробности.
- Все шло как по маслу, - рассказал он. - Жена сказала, что Джордж хорошо придумал и мне это пойдет на пользу.
- Значит, все в порядке, - сказал я. - Что же тебе не нравится?
- Все было бы в порядке, если бы разговор не зашел на другую тему.
- Вот оно что…
- Ей взбрело в голову установить в доме ванну.
- Я в курсе. Эту же мысль твоя жена подсказала Этельберте.
- Делать было нечего, пришлось согласиться: меня застали врасплох, и спорить я не мог - ведь она со мной не спорила. Это обойдется мне фунтов в сто, не меньше.
- Неужели так дорого?
- Дешевле не выйдет. Одна только ванна стоит шестьдесят фунтов.
Мне было искренне его жаль.
- Потом еще эта кухонная плита. Во всех бедах, случившихся в доме за последние два года, виновата кухонная плита.
- Это мне знакомо. За годы совместной жизни мы сменили семь квартир и, соответственно, семь плит, которые были одна хуже другой. Нынешняя наша плита не только неумела, но и зловредна. Она словно бы заранее знает, когда придут гости, и в этот момент нарочно выходит из строя.
- А вот мы покупаем новую, - сказал Гаррис без особой, впрочем, гордости. - Клара считает, что, установив одновременно и плиту, и ванну, мы сильно сэкономим. По-моему, если женщине взбрело в голову купить бриллиантовую тиару, она сумеет убедить вас, что таким образом экономит на шляпках.
- Во сколько, по-твоему, вам обойдется плита? - Вопрос этот меня заинтересовал.
- Не знаю, наверное, фунтов в двадцать. Но и это еще не все: потом речь зашла о пианино. Ты когда-нибудь замечал, чем одно пианино отличается от другого?
- Одни звучат громче, другие тише. Но к этому привыкаешь.
- В нашем первая октава никуда не годится, - сказал Гаррис. - Между прочим, что такое первая октава?
- Это справа, визгливые такие клавиши, - объяснил я. - Они визжат, как будто им наступили на хвост. Используются для эффектных концовок.
- Одного пианино им, видишь ли, мало. Мне велено старое передвинуть в детскую, а новое поставить в гостиной.
- Что еще?
- Все, - сказал Гаррис. - На большее ее не хватило.
- Ничего, когда ты придешь домой, то выяснится, что они придумали еще что-нибудь.
- Что?!
- Снять домик в Фолкстоне, сроком на месяц.
- Зачем ей домик в Фолкстоне?
- Жить, - отрезал я. - Жить там летом.
- На лето она с детьми собиралась к родственникам в Уэльс.
- Быть может, в Уэльс она съездит до того, как отправится в Фолкстон, а возможно, заедет в Уэльс на обратном пути. Ясно одно: ей обязательно захочется снять на лето домик в Фолкстоне. Я, конечно, могу ошибаться, и слава Богу, если ошибаюсь, - но есть у меня предчувствие, что так оно и будет.
- Похоже, наша поездка нам дорого обойдется.
- Это была с самого начала идиотская затея.
- Не надо было его слушать. То ли еще будет!
- Вечно он что-нибудь выдумает, - согласился я.
- Упрямый болван, - добавил Гаррис.
Тут из передней раздался голос Джорджа. Он спрашивал, нет ли ему писем.
- Лучше ничего ему не говорить, - посоветовал я. - Теперь уже поздно отступать.
- И бессмысленно, - согласился Гаррис. - Покупать ванну и пианино мне ведь все равно придется.
Вошел Джордж. Он был в отличном настроении.
- Ну, все в порядке?
Что-то мне в его вопросе не понравилось. Я заметил, что и Гарриса возмутил его тон.
- Что ты имеешь в виду? - поинтересовался я.
- Удалось отпроситься? - уточнил Джордж.
Я понял, что пришло время поговорить с Джорджем начистоту.
- В семейной жизни, - провозгласил я, - мужчина повелевает, а женщина подчиняется. Это ее долг, жена да убоится мужа своего.
Джордж сложил руки и воззрился на потолок.
- Мы можем сколько угодно зубоскалить и острить на эту тему, - продолжал я, - но вот что происходит в действительности. Мы известили своих жен, что уезжаем. Естественно, они огорчились. Они были не прочь поехать с нами, но, убедившись, что это невозможно, стали умолять нас не покидать их. Однако мы разъяснили им, что мы думаем на этот счет, и на этом тема была исчерпана.
- Простите меня, - сказал Джордж, - в этих вещах я, холостяк, не разбираюсь. Мне говорят, а я слушаю.