Смешно!.. Слова Любочки вызывали во мне то действительную обиду, то я просто изображал что-то похожее на нее. Смешно!.. Я был готов легко забыть настоящую обиду и выставить на показ мнимую. Это была игра, но игра странная: то она было похожа то на что-то светлое и доброе, то снова и неожиданно становилась опасной и жестокой. Словно мы шли, взявшись за руки, над бездной…
Скоро наша тихая возня и смех вызвали недовольное ворчание моего соседа по комнате. Мы притихли, но не больше чем на полминуты. Я попытался поцеловать Любочку, но Любочка отстранялась и дразнила меня. Возня возобновилась с новой силой и на этот раз что-то шептал уже я…
Мы пошли к Любочке… Первый раз все произошло глупо и неумело. Потом мы лежали, прижавшись друг к другу и смотрели на темный, ночной дождь за окном. Наверное, это было похоже на изгнание из рая. Вокруг нас был огромный мир, но он был пуст и в нем существовали только мы.
То первое, неумелое и животное, не разрушило нас… Страсть то вспыхивала с новой силой, то уходила после полного опустошения, но уже существовало еще что-то огромное, что было несоизмеримо выше и важнее этой страсти.
Дождь кончился… Мы лежали и молча смотрели друг на друга. В глазах Любы было столько любви, нежности, чувства вины и огромной радости что это просто не могло не вызывать улыбки. Я не знаю, как я сам выглядел в ту минуту, не знаю, как я смотрел на Любочку, но она вдруг рассмеялась и сказала: "Боже мой, Боже мой, да какой же ты еще теленочек!" Она гладила меня по голове, смеялась, целовала мои глаза, и я действительно чувствовал себя последним дураком озабоченным лишь одной страстью. Когда спадала очередная волна, я искал носом плечо Любы, натыкался на него и замирал. Волосы Любы пахли волшебным, а теплая кожа немножко духами и еще чем-то теплым и совсем-совсем родным. Мне еще никогда не было так хорошо и спокойно на душе. Лишь где-то там, в самой ее глубине тлело едва ощущаемое чувство вины. Чувство вины не перед Любочкой, а… я даже не знаю, как толком объяснить его… это чувство было похоже на прощание. Оно не вызывало боли. Я знал, что это чувство уйдет, что оно не останется со мной навсегда… Это было прощание с детством.
Утром я сжег куртку из чертовой кожи. Я думал о том, насколько хрупок человеческий мир, как ветки, которые я ломал для костра и я никак не мог понять, почему человек так беззащитен!.. Нет, не слаб, а именно беззащитен. Человек может казаться сильным другим людям, самому себе, но так ли много все это значит?.. Наверное, человек похож на крохотный росток. Росток может проломить асфальт, но в то же самое время его легко растоптать. Я ничего не понимал. Я не понимал, что может защитить нас от той же куртки из "чертовой кожи". А ведь она, эта чертова куртка из "чертовой кожи", была значительно страшнее любой внешней силы, потому что она разрушала изнутри. Человек в куртке из "чертовой кожи" становился другим человеком, если оставался им вообще…
Бледная Любочка сидела рядом и смотрела на огонь опустошенными, но в тоже время удивительно светлыми глазами.
Когда пламя костра опало, когда от куртки остался только черный пепел похожий на растекшуюся смолу, Людочка тихо сказала:
- Будь она трижды проклята!
С тех пор мы больше никогда не расставались. Я учился в институте на дневном отделении, Любочка - на заочном в университете. Если бы я тоже перевелся на заочное, мне пришлось пойти в армию на два года. Но финансовых проблем у нас не было. Летом я ездил в стройотряд, а в остальное время подрабатывал грузчиком в местном магазине или разгружал вагоны. Оставаясь студентом, я зарабатывал в год больше высококвалифицированного рабочего. Теленок превратился в работящего, упрямого быка и бык неторопливо потащил свой воз. Мы начали строить наш дом… Через два года у нас родился Сережа, еще через три - Олечка.
Как-то раз Люба - то ли в шутку, то ли в серьез - сказала мне, что больше всего она любит меня, когда я прихожу домой усталым после работы.
Я сказал, что я не прихожу, а "еле-еле приплетаюсь".
- Тем более!.. - засмеялась Люба. - И тогда я готова сдувать с тебя пылинки, вымыть в ванне, накормить… Впрочем даже не так! Я готова раствориться в тебе без остатка, лишь бы тебе было хорошо!
Уже теперь, вспоминая нашу жизнь, я могу вспомнить не так уж много. Прошлая жизнь обладает одним удивительным свойством - она похожа на нить, пальцы скользят по ней, ты чувствуешь нить, но узелки все-таки довольно редки на ней…
Мы любили бродить с Любочкой по пустым вечерним улицам после дождя. Я что-нибудь рассказывал ей, например, о том, что случилось вчера-позавчера, а она улыбалась и слушала. Я окончательно потерял свою способность к отвлеченному философствованию, а если учесть, что я не умею рассказывать нудно и скучно, не удивительно, что Любочка часто смеялась. Когда я переставал жестикулировать и на минуту замолкал, она брала меня под руку и спрашивала:
- Нет, скажи, ты сам это только что придумал или это было на самом деле?..
Ну, может быть и придумал… Только совсем чуть-чуть. Жизнь удивительная штука и если присмотреться к ней повнимательнее, то, честное слово, в ней можно найти массу забавного.
У нас было мало друзей, потому что сама Любочка была не простым человеком… Она легко могла найти общий язык с каждым, но вежливая холодность и вопрос в глазах "А кто ты на самом деле?..", не давали никому подойти к ней достаточно близко. Дать корректный и вежливый отпор она могла любому человеку. Исключение представляла только ее двоюродная сестра Настя. Настя была на десять лет моложе Любочки и там, в далеком детстве, в деревне у бабушки, старшая сестра когда-то воспитывала крохотную девочку похожую на гриб-боровик. Когда они стояли у реки, "гриб-боровик" обхватывала ногу сестры и со страхом смотрела на темную воду… Рассказывая о своей сестре, Любочка всегда улыбалась.
Личная жизнь Насти не сложилась. Она очень болезненно переживала развод с мужем, и некоторое время жила у нас. Она помогала Любе по хозяйству, смотрела за детьми и успела здорово подружиться с ними. Даже после того, как Насте все-таки удалось решить свой "квартирный вопрос", она была в нашем доме самым частым и желанным гостем.
Удивительно, но наши отношения с Любочкой никогда не заходили в тупик. Практически мы никогда не ссорились и я не знаю, почему так получалось. Между нами словно существовала какая-то непреодолимая преграда, но это была не холодная отстраненность, а что-то другое, гораздо более сложное. Иными словами я очень хорошо знал характер Любочки, ее привычки и наклонности, но все-таки это было чисто внешнее знание и я не мог сказать, что знаю ее всю, до конца… И я никогда не трогал эту тайну.
Однажды я изменил Любочке. Все произошло настолько просто, что я и сам толком не понял сути случившегося. Люба тогда уехала в Москву по своим академическим делам, а я остался с детьми. А потом… А потом работящий "бык" решил сходить на соседнее поле, где пасутся пышнотелые чужие "коровки". Я сказал "однажды", но точнее говоря, мой загул продолжался около недели и совсем не с одной женщиной. А все случившиеся слилось для меня во что-то общее и слепящее сознание, но, даже признаваясь перед самим собой в дурном поступке, я называл это "один раз".
Любе поняла все, как только вернулась домой… Я не знал, куда деть глаза и сбежал на кухню. Люба не пыталась со мной заговорить. Она разбирала привезенный из Москвы чемодан с детскими вещами и выговаривала Сереже и Олечке, за то, что они плохо слушали отца.
Уже поздно вечером, я подошел к Любе, тронул ее за руку и уже открыл было рот… Но вдруг увидел ее глаза. В них было столько ненависти, что я отшатнулся в сторону.
До двенадцати ночи я выкурил пачку сигарет и только потом решился заглянуть в спальню. Люба лежала и смотрела в потолок. Уголок одеяла был приглашающе откинут в сторону. Я быстро разделся и лег…
Да черт бы побрал всех мужиков на свете!.. Я не испытывал по отношению к самому себе ни малейшего стыда. Ну, мол, случилось… Ну и что? Подумаешь, трагедия какая! Но мне было до боли жалко Любочку. Только ее одну!.. Эта боль прожигала до костей. Я ворочался с боку на бок и вздыхал. Любочка лежала тихо и не смотрела в мою сторону. Мне очень хотелось выговориться, покаяться, как бы ложно не звучало это покаяние, и тем облегчить свою собственную, уже нестерпимую вину, лишенную стыда. Но я понимал, что вряд ли от этого станет легче Любочке. И я тоже молчал…
Время текло медленно и мучительно. Я вдруг вспомнил женские тела, нежный чужой шепот на ухо и содрогнулся от всепоглощающей страсти и ощущения собственной мерзости и полной незащищенности.
"Все смешалось в доме Облонских"!..
Я забылся в кошмарном сне только под утро и проснулся как после похмелья. Любочка была рядом. Она смотрела на меня и чему-то улыбалась.
- Давай я уйду от тебя?.. - спросила она.
Вопрос показался мне настолько нелепым и диким, словно Люба стояла на другом краю пропасти, но даже если бы это и было так, я бы бросился к ней не раздумывая!
Я обнял Любу и сказал:
- Ага, уходи!..
И меня одолевала почти детская радость, что моя Любочка, мое солнышко, моя лисичка, снова со мной.
Смешно!.. Все произошедшее ни капли не изменило меня. Например, когда мы бывали с Любочкой на пляже, я никак не мог отделаться от вполне определенных мыслей и желаний, глядя на почти голые женские тела. Смешно!.. Любочка, моя самая-самая очаровательная, самая прекрасная Любочка, которую я ни за что не променял бы на всех женщин на свете, была рядом со мной… И она тихо смеялась. Иногда она предлагала мне обратить внимание на какую-нибудь особенно стройную дамочку. Я падал лицом в песок и ругался. Работящий бык был прощен, но первое время над ним потешались без всякого стеснения… Наверное, мужская страсть похожа на волну. Тебя приподнимет вверх, ты теряешь опору под ногами, и тебя несет куда-то помимо собственной воли.
Господи, прости меня, дурака!
Когда мы возвращались с пляжа, я не отпускал от себя Любочку по нескольку часов. И только в конец опустошенным, валился рядом с ней.
Любочка ворошила мои волосы и улыбалась.
- Слышь, донжуан…
- Что?
- А давай мы тебе цепь бычью купим?.. Говорят, кое-кому помогает.
Я больше не изменял Любочке. Может быть где-то там, в самом темном уголке души, я даже жалел о своей излишней порядочности, но со мной рядом всегда была моя Любочка…
Как-то раз я нашел на ее столе книги, которые никогда не встречал раньше. Это были писания святых отцов на греческом и латыни. Люба в совершенстве знала оба эти языка. Я задумчиво листал толстый, древний фолиант и не заметил, как вошла Люба.
- Нравится?.. - улыбнувшись, спросила она.
Я сказал, что даже для профессионального психолога это слишком круто. Тогда Люба писала диссертацию на какую-то очень сложную тему, сути которой я не понимал.
- Видишь ли, в чем дело, родной мой… - Люба не спеша села и, прежде чем продолжить, долго смотрела в окно. - Ты держишь в руках не совсем обычную книгу. Иногда мне кажется, что они вырывают из них по одному листу и пишут с него толстые докторские диссертации. Правда, при этом они меняют вечное "Бог" на земное "человек".
Я поинтересовался кто это "они".
Люба улыбнулась в ответ:
- Тебе пока рано об этом знать… Впрочем, дело даже не в твоем возрасте, а в том, что ты все еще склонен к отвлеченной софистике. Да-да, и не спорь, пожалуйста!.. А пока запомни только одну старую истину "Знание о знании есть знание, а знание о любви - ничто".
Дни текли за днями и ничто не предвещало беды… А потом произошло то, чего я боялся больше всего на свете - Люба умерла. Она возвращалась с работы одна и на нее напали два пьяных выродка. Любу дважды ударили ножом в живот…
Люба лежала в реанимационной палате больницы "скорой помощи" и медленно, мучительно умирала. Мир сузился для меня до двух взаимоисключающих чувств: животной ненависти и страха. Сидя у постели Любы, я боялся взглянуть на ее лицо. Я боялся увидеть ее другой - уходящей от меня… И я гнал этот страх. Так исчез теленок уже давно превратившийся в работящего быка и вместо него появился зверь, зверь не знающий и не желающий знать ни намека пощаду. Я хотел только одного: найти ее убийц. Моя бездумная драка с местными ребятами в пионерском лагере была только бледной тенью моей теперешней ненависти, потому что теперешний зверь внутри меня был другим - хитрым, расчетливым и хладнокровным. Зверь мог терпеливо ждать, улыбаться и даже болтать о пустяках. Он предложил немалые деньги местной шпане и уголовным авторитетам, если они помогут отыскать ему двух парней, один из которых одет в тяжелую, немного старомодную куртку из грубо выделанной "чертовой кожи". Если бы я нашел этих подонков раньше милиции, у них не было ни одного шанса на легкую смерть.
Меня гнала вперед ненависть примерно так же, как гонит вперед жажда умирающего в пустыне. Наш знакомый майор милиции Сашка Спесивцев чувствовал это и пытался меня остановить. Я молча выслушал его и не стал возражать. Потом, я думаю не без участия Сашки, со мной пытался договориться местный уголовный авторитет - те двое бандитов были обычными отморозками и у них были счеты с уголовной средой. В сущности, они были обречены и без меня. Но я опять молчал…
Меня позвала к себе Любочка. Она сильно похудела и осунулась. Я сел рядом…
- Ну, как ты?.. - улыбнувшись, спросила Люба.
Врачи сделали ей сильный обезболивающий укол, и она страдала уже не умирающим телом, а сердцем и душой.
Я молчал.
- Глупенький!.. - Любочка рассмеялась. - Ах, какой же ты глупенький!.. Посмотри на меня, однолюб ты мой… Не бойся.
Я не мог выполнить просьбу Любочки. Это был уже не страх, а какой-то отчаянный и яростный протест против смерти. Любочка, моя Любочка, которая стала уже частью не то что моей жизни, а меня самого, уходила…
- Ты знаешь, а я ведь всегда очень сильно боялась тебя, - по-прежнему улыбаясь, сказала Любочка. - Странно, правда?.. А теперь я расскажу, почему я полюбила тебя… - она замолчала и тронула меня за руку. - Ты поймешь, ты должен понять, потому что от этого очень много зависит.
Теперь слушай… Я благодарна тебе за то, что ты не стал богатым, и у тебя не поехала крыша от изобилия денег. Я благодарна тебе за то, что ты всегда защищал меня от нищеты, и я так и не узнала что такое бедность… А еще я благодарна тебе за то, что ты никогда не ходил передо мной в семейных трусах, зевая и почесывая волосатое брюхо… - Люба снова улыбнулась. - Помнишь наш пионерский лагерь?.. Ты был тогда прав, я была самой отчаянной стервой… Прости, но это жизнь. Она казалась огромной, и я хотела взять от нее все.
Тебя я увидела раньше, чем мы познакомились… Ты со своим другом брал направление в лагерь в райкоме комсомола. Я уже знала, что мне предстоит поехать туда же. Не обольщайся, очаровательный мой!.. Тогда ты не произвел на меня никакого впечатления.
Второй раз я увидела тебя уже на вокзале. Ты сидел на скамейке и ел пирожки… Познакомится с кем бы то ни было, для меня никогда не составляло труда. Я не люблю скучать в дороге… Но вдруг я поймала себя на мысли, что мне очень интересно смотреть на тебя издали. И я никак не могла понять, почему мне это интересно.
Ты закончил с пирожками и осмотрелся по сторонам. Знаешь, что меня больше всего поразило в твоих глазах?.. Чувство какого-то удивительно светлого покоя…. Оно было настолько огромным и теплым, что я улыбнулась помимо воли. Я вдруг поняла, точнее, приняла и почувствовала сама, как тебе уютно и безмятежно на душе. И это был целый мир!.. Мир огромный, до пронзительности живой и полный тайн, как в детской сказке… Смешно!.. Я вдруг поняла, что все вокруг меня - стены вокзала, спешащие куда-то люди - и то, что во мне самой - моя память, желания и даже мое собственное я - уже не имеют никакого значения. Я словно держала твой мир на своей ладони и, очарованная, любовалась им. Конечно же, это было полное безумие, но оно… я не знаю как сказать… Я просто не могла оторваться от него! Правда, ты сам ты был мне не очень-то интересен… Да, я радовалась вместе с тобой, но совсем, ни капельки не жалела тебя… Я радовалась как вор, который рассматривает чужую жемчужину, ту, которую он собирается украсть. Уже тогда я решила закружить тебе голову. Очередное маленькое приключение могло оказаться довольно забавным и жестоким.
Я так и не подошла к тебе на вокзале… Мне нужно было подготовиться и разыграть маленький спектакль. И все прошло отлично! В первый вечер ты послушно пошел за мной. Ты молчал, а я говорила, и всеми силами пытаясь околдовать тебя. Я была просто в ударе, правда?.. Потом ты полез со своими дурацкими и неумелыми поцелуями… Помнишь, как я расхохоталась?.. Я взяла тебя за уши и поцеловала в нос. Именно так, чтобы ты обиделся и понял, кто у нас главный. Но я никогда бы не подумала что ты такой сильный… Как медведь! Ты целовал меня силой, а во мне горело только одно женское и кошачье желание - до крови расцарапать тебе лицо. А потом я просто испугалась, что ты задушишь меня. Драку с тобой пришлось отложить…
Ночью мне пришла в голову мысль: а может быть выйти замуж за этого дурачка?.. Я рассуждала следующим образом: он неплохой парень и если не забывать вовремя дурить ему голову, то из него может выйти преданный муж. Ты ведь и в самом деле однолюб, правда, солнышко мое?.. Но о своей преданности я совсем не думала… Мне было уже за двадцать и я понимала, что пора бы, наконец, прибиться к какой-нибудь конкретной и домашней постели.
Позже, через день или два, я снова испугалась тебя и уже по-настоящему. Я вдруг поняла, что, имея над тобой чудовищную власть, в сущности, я не имею никакой. Я могла заставить тебя нервничать, могла заставить пойти за собой куда угодно, могла заставить ревновать до безумия, но ты… Непрошибаемый мой, какая чудесная сила хранила тебя от моих колдовских чар?! Ты оказался сильнее меня, и я никак не могла понять почему. Ведь тот мир, тот чудесный покой, та светлая жемчужинка внутри тебя, все то, чем я любовалась там, на вокзале, были так беззащитны!..
Уже через неделю я была готова забраться к тебе в постель и пустить в ход свой последний козырь. Но как ты тащил меня туда!.. Прости меня, любимый, но так не ведут себя даже с куклой. Это было просто хамство с твоей стороны, пусть беззлобное, наивное, но все-таки хамство. И я была зла как сто чертей, ведь я уже окончательно решила выйти за тебя замуж… Я помню, как после ссоры ты ложился в мою постель и отворачивался к стене… А мне вдруг становилось так спокойно и легко, что я готова была ходить на цыпочках, лишь бы ты уснул. Наивно как, Боже!.. Конечно же, я знала, что подушка пахнет моими волосами… Но на что я надеялась? На чудо, наверное… И я была готова плакать от ощущения огромного, но минутного счастья, и самой обыкновенной злости и бессилия. Ты дарил мне только частичку… Часть жемчужинки. И не больше.