* * *
Каждый мой приход домой сопровождается заседанием родительского комитета. Главой его становится моя тетка, которая появляется на арене событий с партийным билетом в одной руке и с весами правосудия в другой. Обе руки у нее трясутся - у нее нервный тик. Не имея своих детей, она готова на все ради меня.
- На какие средства живет этот тип? Джинсы стоят сто пятьдесят рублей. Откуда они у него? За сожительство с несовершеннолетней он получит свои семь лет. Но я этого так не оставлю - его шайка будет раскрыта! Я знаю этих свободных художников! Они грабят народное добро и продают иностранцам.
"Народное добро" висит на стенах у Александра дома. И никого он не грабит. Все равно эти иконы гниют в церквушках, используемых для хранения гнилой же картошки. Или висят в убогих избах старушек, которым и пожрать-то нечего. Они с радостью продают своих святых и даже не за деньги. В захолустье на деньги все равно ничего не купишь. Вот за хлебушек, за сальце да за спирток можно приобрести Николу Чудотворца восемнадцатого века. И Александр, можно сказать, спаситель "народного добра". Я уже жалею, что "поделилась" с матерью. Сказала ей, что Александр реставрирует иконы. Но так замечательно наблюдать за ним, сидящим за столом. Сколько инструментиков у него! Вот вонючей замазкой заштукатурил дырку на иконе, приклеил папиросную бумажку, повесил на стену - надо ждать, когда просохнет. А через несколько дней чуть ли не со страхом будет подрисовывать кусочек бороды, рукава. И руки в этот момент будут самыми красивыми.
Тетка возмущена, что он иностранцам продает иконы. Если бы партийные тетки хотели приобретать предметы русской старины, а не стиральные машины, он бы им иконы продавал. Одного иностранного товарища мы прилично наебали. Того самого, с которым Людка предлагала меня познакомить. Бедный Джеймс! Он таки полюбил меня. Во всяком случае, на один вечер. Я учила его пить водку и говорить по-русски.
- Я ваз лублу! Корощо! Как? Куй?
Он и Людка напились. Она пьяно визжала и приставала к финнам, сидящим рядом с нашим столиком - выменивала у них сигареты на деревянное колечко а-ля рюсс. Джеймс все время порывался разбить бокал, как в фильмах о России, которые он видел у себя в Америке. Захарчик ерзал на стуле, посматривая на вход, трясясь, что нас сейчас повяжут. Александр был трезв и думал, по-моему, как и чем он будет бить Джеймса. Ничего не произошло. То есть произошло то, что Джеймс таки купил у ребят все. И все, что он купил, было фуфлом! Мы засунули его в такси, дали шоферу червонец, чтобы тот довез его до отеля, а не выкинул бы посередине… Проснулся он в кровати один, в портфеле у него были фальшивки… да голова наверняка раскалывалась.
А мы лежали днем с Александром в постели у него дома, и он дергался. Рассказанные мной - смехом, шуточкой - угрозы тетки его насторожили. Прямо паранойя у него началась. Будто следят за нами. Сотни тунеядцев живут себе, развлекаются, а мы… а он… Они, может, не связываются с четырнадцатилетними девчонками, и на них никто не заявляет. А тетка даже статьи какие-то упоминала. До всего им дело есть! Может, он ищет работу. Диплом у него свободный, вот он и приглядывает себе что-нибудь интересное… Ничего он не приглядывает, и на меня поглядывает подозрительно.
Совсем очумел. Решил иконы из квартиры вывезти. К Мамонтову. Целый день паковал их, в чемоданы складывал. И в тот же день уехал на "охоту". Одеты они с Захарчиком были, как на настоящую охоту. Конспирация. Людка хохотала и, как всегда, подъебывала Захара. Он был в резиновых сапогах, в драном свитере, с рюкзаком и ватником в руках.
- Захарчик, тебе надо было бороду приклеить. Чтобы никто из центровых ненароком не узнал. Когда ты вернешься, я подарю тебе кусочек фирменного мыла, а то от тебя уже пахнет.
А мне нравилось, что они так одеты, на Сашке даже кепочка была.
- Держать язык за зубами. Я тебя люблю… До послезавтра.
Это он сказал мне на ухо, когда мы обнялись, а вслух и громко - будто кто-то рядом стоял и подслушивал:
- Готовьте, бабы, кастрюли, вернемся с добычей. Может, зайчатинкой полакомимся. Ха-ха!
9
- Ну так что, ты со своим Сашенькой будешь? Может, снизойдешь до нас, а?
- Во-первых, я не знаю, кто это "вы", Олечка. Он обещал сегодня приехать. И потом, все равно это вечером.
"Это" - это "Алые паруса". Проводы белых ночей. Праздник выпускников. Должно это молодежное гуляние нести в себе что-то очень романтичное. Что мечта, мол, вот-вот станет былью: "Мы гоняли вчера голубей, завтра спутники пустим в полет…" И выглядеть должно все очень красиво. Как на обложке журнала "Огонек" шестидесятых годов. Молодые парни, коротко подстриженные, в костюмах и белоснежных рубашках, взяв девушек за руки - они почти что в свадебных платьях и очень улыбающиеся - бегут с обложки на тебя по площади, и стая голубей разлетается перед ними, поднимаясь в светлое - рассвет вот-вот - небо.
Мне вдруг очень хочется пойти с Ольгой и с "ними" на проводы. Да-да, проводы. Она сегодня решила забыть об итальянцах и прочих нациях. Идем с нашими, советскими юношами. Лет по восемнадцать им. Идем на народное гулянье.
От одного определения этого праздника должно быть все ясно - народный. Но когда этот народ молодой, да еще на улицах города, в белую ночь, которая, может, одна из последних… Бррр! Где эти прекрасные парни и девушки с обложки "Огонька"?!
Толпы петэушников. Наверняка у половины из них гаечный ключ за пазухой. А пьяные все какие!.. Выходим на набережную Невы. Не выходим, а выносимся толпой. Нева в огнях, пароходы в иллюминации. По небу шарят прожекторы. Всё красно-дрожащее. Главного судна не видно. Попозже выплывет. С алыми парусами. Поплывет, поплывет мимо нас. Вот именно - мимо. Пить шампанское из горлышка очень неудобно. А еще со всех сторон на тебя напирают, под локоть пихают - шутят - и некоторые норовят бутылку из рук выхватить. И все будто знакомы. От гитар в глазах рябит. По песенкам можно понять, что за компания. Уличные, из подворотен, романтики: "Дайте наглядеться, дайте мне наслушаться, дайте мне запомнить, как они поют". Кто "они поют", я не понимаю - романтиков заглушает стая воробышков. Нахохлившиеся, растрепанные и наглые сопляки - лет по четырнадцать им. "О бела, бела, бела - бала! Я пришел, она лежала. А не подумайте плохого" - в этот момент они все визжат, подражая рок-н-ролловскому визгу Мика Джаггера, и заканчивают - "лежала пачка "Беломора""! Все ржут, все довольны.
Вокруг Медного Всадника круглый газон, по которому "ходить воспрещается". Сейчас по нему не только ходят - на нем просто лежат, валяются кучи людей. Прищуришь глаза - и будто кучи грязного белья. Какая я обсирательница всего! У кого-то магнитофон на батарейках - вокруг него самая большая куча и скопилась. Прямо у меня над ухом раздается вопль-оклик, обращенный к владельцу мага: "Эй, Сопля! Яйца не промочи! Роса ведь!" Ни хуя себе. Это кем же надо быть, чтобы заслужить кличку Сопля?
Мы медленно идем в наряженной толпе. Для кого наряд заключается в костюме и в развязанном уже галстуке, а для кого в джинсах "Вранглер" и в футболочке с портретом языкастого парня из группы "Кисс".
У гранитного парапета свободное местечко. Мы встаем, пьем шампанское. Я нахалка, никакого внимания на свою компанию не обращаю. Я все же с ними… Парень, Юра его зовут? достает из сумки, которую тащит на плече, четвертую по счету бутыль. Рядом с нами тоже из горлышка пьют. Из горла бухают! Угощаем друг друга. Непонятного они происхождения. Очкарик с длиннющими волосами пытается шептать приятелю, но его пьяный шепот получается криком.
- Сегодня они тебе сказали: от нее откажись, а завтра скажут - от себя. А как же принципы, Валек? Мечта, а? Вот эти алые, еби их мать, паруса?… Ладно, не буду. Ты играй тогда!
Валек с гитарой. Девушка из их компании поет тонюсеньким голосочком, прямо как Джейн Биркин: "Я шагнула на корабль, а кораблик оказался из газеты вчерашней".
- Во, правильно! Из газеты "Правда", в которой нет известий, и из "Известий", в которых нет правды!
Валек морщится и тихо смеется: "Борец за правду!" Девочка, которая пела, обнимает волосатика.
- Мы его сейчас в милицию сдадим за его слова. Нет! За его мысли!
Они смеются. Мы смеемся. Милиция тоже смеется. Милиции, конечно, полно. Все с ними заигрывают - на нервах у них играют. Они ничего. Не агрессивны.
- Ой, товарищ мильцанер! Мальчишка обидел, под юбку залез. Лови его, держи!
Это из стаи деревенских девчонок. Какая-то бойкая "Клава", по-моему, хочет прилипнуть к нашей компании. Вот уж хуй! Откуда-то из гущи толпы доносится крик: "Менты-гады! Саню повязали!" Саня, наверное, сказал в лицо менту, что тот гад. Народ доволен. Поощрительно относится к оскорблениям в адрес представителей власти, охранников порядка. Деревенские во главе с "Клавой" уже заигрывают с компанией волосатика.
- Ну, чо, девахи, в технякум приехали поступать? Давайте… Видал, Валь? Они еще не поступили, а уже гуляють. Из-за нее, проклятой! Из-за мечты!
"Джейн Биркин" смеется.
- Ох и договоришься же ты, что получишь от одной из них по своей мечте!
Я сразу думаю о триппере. Половина таких вот девчонок никуда не поступят, потеряют девственность, если она еще есть. Может, забеременеют, может, триппер подхватят. И поедут они назад в свои деревни к свиньям. Я представляю, как атаманша "Клава" идет по тропиночке с картонным чемоданом в руке. И баба у колодца, завидев ее, орет на всю ивановскую: "Ой, Матвеична! Твоя-то в подоле принесла!" Потому что девка с огромным брюхом. Хотя она как раз, может, и не вернется - нахальная.
Ольгины знакомые мне безразличны. Я и не слушаю, о чем они говорят. Парень с сумкой встает рядом, протягивает шампанское. Я пью, обливаясь.
- Оля говорит, ты поешь хорошо. Может, спела бы… вместо этой. Он кивает на "Клаву", визжащую: "В жизни раз бывает восемнадцать лет!"
Мне неохота петь. А Ольга уже лезет с предложениями, просит ребят хлопать. Она пьяная. Я - нисколько. Даже противно. Это оттого, что я все время про Александра думаю. То, что с ним могло что-нибудь случиться, совершенно отпадает. Он из любой заварухи вылезет. Что же он не позвонил мне? А может, он звонил уже? Звонит. А меня нет. Я гуляю…
Вдоль набережной тут и там поставлены помосты-сцены. На них выступают, с них что-то объявляют. Но народ сам хочет выступать. С одной сцены артиста просто стащили. И тут же мужичок из толпы - по возрасту он больше годится в учителя, чем в выпускники, - вскарабкался на помост, микрофон обеими руками схватил и орет: "Чему нас учит семья и школа?" К нему милиция не равнодушна. Сразу трое подхватывают его за руки, так и не выпускающие микрофон. Он не сопротивляется - на ногах еле стоит.
И только орет в микрофон: "Жизнь сама таких накажет - скажи, Серега!.." Высоцкого поют со всех сторон. Даже глупо как-то. Может, будь он официальным бардом, его бы так и не пели. Всем охота недозволенного.
Возвращаемся мы с Ольгой в пять утра. Вот когда улицы поливают! Ольга идет спать ко мне. Не заглядывая в бабкину комнату, зашатываемся в "мою" и валимся на диван. Ноги гудят и горят, будто печки. Ольга вырубается молниеносно. А я почему-то повторяю про себя стихи Александра Блока, посвященные актрисе Наталье: "И лишь одна я всех тревожу своим огнем крылатых глаз…"
10
- Ольга, я подстричься хочу. Открыто ведь - час дня…
Ольга спросонья плохо соображает, но довольно кивает: "Давай, тебе будет хорошо!"
Я стригусь. Идем в ближайшую парикмахерскую. Рядом с площадью Мира, на Садовую. Конечно, лучше бы к знакомому парикмахеру пойти. Но я ведь сейчас хочу подстричься, немедленно.
В салоне сидят тетки в бигудях. От бигудей отходят провода. Тетки не двигаются. Сидят, как жабы. Раздвинув ноги. Мужики так сидят. А у баб этих ляжки, видно, настолько толстые, что их и не соединить вместе. Не хватало бы еще, чтоб они и пизды свои чесали. Запросто так, как мужики яйца почесывают или поправляют. Не знаю, что они с ними делают, только всегда их руки у собственных половых органов. И ширинки они на ходу застегивают, когда уже из туалета выходят.
Я долго уговариваю мастера не начесывать меня и не заливать литром лака. Мне хочется, чтоб натурально выглядело, распущенно-распушенно. А не как у завучихи или английской королевы. Мои остриженные волосы сметают огромной шваброй в кучу с чужими. Лишиться их стоит три рубля вместе с чаевыми. У выебывающегося пиздюка с Невского это стоило бы в три раза дороже.
Ольга стоит на улице - уже сбегала домой, переоделась. А рядом с ней… моя мамаша. Сейчас начнется. Ольга, жопа, не могла спрятаться от нее. Мать всегда по Садовой на работу ходит. С обеденного перерыва, наверное, идет.
- Да, новый человек. Надеюсь, что во всем. Неплохо.
Мать улыбается, трогает мои волосы. Слава тебе…
- Твой Саша телефон оборвал вчера вечером. Ты и его обманываешь?
- Ой, мама, никого я не обманываю… Хорошо, правда? И он сам виноват.
- Вот ты ему об этом и скажи. "Где она?" - он на меня напал. Я сказала, что, как обычно, не знаю, где ты. Вот он придет днем, и пусть теперь он тебя блюдет, раз меня ты ни в грош не ставишь!
Мать сейчас выше меня - я без каблуков. Да и вообще она высокая - идет на работу, возвышается над прохожими. И не старая она вроде - сорок восемь лет. Какая-то она одинокая, всеми покинутая. А была веселая. Я маленькая совсем была, и мы ездили с ней на выходные к Валентину. Они пилили дрова, мама пела. И мы все ходили в огромных валенках. А Валентин называл нас "Большая и Малая Медведицы".
Самое разумное - это идти домой и ждать Александра. Ольга ноет, солнце светит, моя прическа - атас!.. И мы идем по Садовой в сторону Невского. Некоторые мудаки очень странно проявляют свой восторг. Пройдет какой-нибудь мимо тебя, шепнет "ебаться" - и уж след его простыл. Неужели за такое короткое слово он успевает кайф получить? Бабки в своем репертуаре: "Тунеядки, куда ваши матери смотрят… скоро голыми по улицам ходить будут…" Мы молча проходим и нахально улыбаемся. А какой-нибудь юноша за нас вступится: "Молчи, старая, проходи мимо. Не загораживай прекрасный вид". Мы - прекрасный вид - выплываем на Невский.
Кого можно встретить на Невском недалеко от "Сайгона"? Конечно, Дурака. Он перебегает проспект и, качая головой, подходит.
- Ну, Наташа… Как, ты себе подстригла косы?… Догадываюсь, чье влияние.
- Нам не нужны влияния, мы сами с усами. А что, тебе не нравится?
- Ну, ты о чем? Супер-дупер! Изменилась будто. Серьезная такая.
Ольга фыркает и, кривляясь, встает в позу обиженной.
- А я, значит, Витенька, несерьезная? Вот пойду и наголо побреюсь!
Ха-ха! Могу себе представить. Решимости в Ольге только на мелкие делишки и хватает.
- Девочки, пойдемте шампанского выпьем. Я вас угощаю.
Приглашение от Дурака?! Это что-то необыкновенное.
Ольга чуть в ладоши не хлопает. Я тоже не против, но меня начинает мучить совесть. Вернее, она начала меня мучить вчера вечером, на "Алых парусах". Будто я что-то нехорошее делаю. Что только?
В баре у Дурака все знакомые. Встаем у стойки. Дурак шепнул бармену: "Запиши на меня", - и тот что-то в книжечку записал. Ни хуя себе конторка! Кредит у них тут! Бармен вполголоса рассказывает Дураку - не нам же! - о каком-то Пылесосе. Нет, Распылитель его кличка. В общем, его посадили. Он через "дипа" переправил целый контейнер икон за границу. Дурак ехидно хихикает.
- Ну вот, теперь вместо Израиля поедет в хорошо известном направлении.
"По шпалам-бля, по шпалам-бля, по шпалам!" - я пропела Ольге на ухо. Мы не остаемся в баре, выходим вместе с Дураком. Он убегает на "дело", а Ольга дуется на меня.
- Ты ему не жена ведь, своему Сашеньке. То ты с Володькой-баскетболистом, то ты с Гариком… Что ты, действительно, такая серьезная?!
Не слушая ее, я иду в сторону метро "Московский вокзал". А вот и Гарик. После его последнего телефонного звонка мы не виделись. Ольга так ничего и не знает.
- Куда же ты пропала, Наточка?
Он уже тянет свои волосатые ручищи ко мне. Я готова выдрать его усы по волоску. Только не нервничать, спокойненько… Он уже что-то планирует. Сейчас я тебе спланирую…
- Конечно, Гарик, поедем. И зачем в ресторан? Сразу к тебе поедем. И будем наслаждаться друг другом. Ебаться будем. И ты, держа меня за зад, будешь приговаривать: "Кончи, кончи, Клавочка!"
Его взгляд из удивленно-довольного становится недоверчивым. Ольгина физиономия постепенно краснеет.
- И в придачу к своей сперме ты вольешь в меня заразу. Или ты уже вылечился?
Гарик прекрасно умеет себя контролировать. Но я заметила его секундное замешательство, бегающие глазки, испуг. Я со всего маху бью его по лицу. Желваки на его челюстях, как два узла. Ольга вдруг орет: "Женя! Женя!" Я кричу, шиплю и хриплю: "Пиздюк проклятый!" В момент, когда кулаки Гарика уже сжаты и нависают надо мной, подскакивает Женя. Он очень ловко встает между мной и Гариком. Ольга что-то лепечет Жене, он в свою очередь что-то говорит Гарику по-грузински. Глаза у Гарика будто в крови. И он смотрит на меня своим кроваво-диким взглядом из-за плеча Жени. Тот поворачивается, подмигивает Ольге и кивает в сторону метро. Нам долго намекать не надо. Ольга хватает меня под руку, и мы бежим. Мы бежим даже по эскалатору. Хотя ясно, что Гарик не погонится за мной, - Женя ему уже предложил выпить, сказал, что есть клевые телки…
- Наташка, как ты его!.. Если бы не Женька, он бы тебя убил. А я его сто лет не видела, надо же - по-грузински говорит. Ты тоже мне - подружка! Ничего не рассказываешь!
И не буду ничего ей рассказывать. Вот тебе и "Алые паруса", вот тебе и новая прическа, вот и погуляли…
* * *
Мои волосы падают. Может, и надо было их слегка начесать и лаком покрыть. Накручиваю челку на бигудинку и подметаю пол в "моей" комнате. Звонка в квартиру не было, но я слышу, как кто-то входит. Я оборачиваюсь с метлой в руках, с бигудинкой на лбу. Саша… Он чем-то похож на Гарика. Хватает меня за руки и начинает трясти.
- Где ты была, а? Где?
Чужой какой голос у него!
- Что я сделала такого? Что ты меня трясешь? Где я была?
- Вот именно - где?
Я его так ждала, а он…
- На "Алых парусах" я была. Я ждала, ждала твоего звонка…
- Недолго ты ждала!
- Мне теперь и из дома нельзя выйти, да? Я была с Ольгой, с какими-то мальчишками. Я была на проводах белых ночей. Я, может, с детством прощалась!
- Тебя видели ночью! В компании пьяных уродов. Пьющую из горлышка. Пьяную!
- Неправда. Там все пили из горлышка. Они не уроды - молодые мальчишки. И я не была пьяная. Мы просто гуляли!
Я готова разрыдаться от обиды. Он садится на диван, закуривает. Все так же сигаретку держит - между указательным и большим. Может, он в тюрьме сидел? В кино все уголовники так сигаретку держат. Что я оправдываюсь перед ним?
- Что ты, свихнулся? Я же не скрываю, где я была!
Бросаю дурацкую метлу и сдергиваю бигудинку.
- Я подстриглась, а ты…
Он уже улыбается, но грустно.
- А как же хвостик?
Господи, хвостик ему жалко! Я подхожу и сажусь ему на колени. Он целует меня, треплет волосы. Командир. Конечно, ему захотелось покомандовать мной. Но это хорошо. Это значит, он меня своей считает. И я хочу быть его, нужной ему.