Ему не хватало Терезы. Обычно она, прижавшись к его спине, начинала подпевать своим простуженным голосом, который потом становился чище, старалась подхватить мелодию, обозначить ее. Груди ее лежали на его плечах, она помахивала рукой перед его носом, а то и сама пробовала играть, он кричал, что мешает. Рыжие лохмы свисали, касаясь его щек. В кровати она садилась, скрестив ноги, закидывала волосы на лицо, глаза блистали сквозь них, как у пуделя. Почему не позвонил ей перед отъездом? - спрашивал он себя. И отвечал: боялся, что останется… Это было что-то новое, потому что он привык рубить с маху. Пока любил, он отдавался женщинам полностью и так же полностью исключал их из своей жизни, как только покидал их.
Он не ожидал, что мысли о Терезе вернутся к нему. Вспоминал, как они ездили в Барбизон: озеро, плеск воды в камышах, жалобное пиликанье какой-то птахи. Вспоминал, как они ругались из-за его прически, и когда он спал, Тереза взяла и остригла его. Теперь, когда ее не было, он любил ее больше прежнего. Во всяком случае, если бы она была здесь, все бы выглядело иначе, и этот город, и кабак… В плаще во внутреннем кармане он нашел потрепанный конверт с черной бумагой, из которой был вырезан силуэт Терезы. Он наклеил эту бумагу на квадрат оконного переплета в своем номере. Когда он лежал, силуэтом было небо – то голубое, то серое; когда подходил к окну – кусочек порта: краны, трубы, лоток с раковинами и чаном серебристых селедок…
Отверстие в черной бумаге, хранившее профиль, выражало отсутствие, но именно отсутствие наполнялось красками, движением, жизнь Джо происходила как бы в пределах ее силуэта, вернее антисилуэта…
В английской газете промелькнул короткий отчет о парижском конгрессе. Там же был материал о деле Розенбергов. Продолжались аресты, и в Штатах нарастала истерия. Его фамилию не упоминали, и о Костасе тоже не было ни слова. Но, судя по общему тону, пожар полыхает вовсю. И если здесь, в Хельсинки, его засекут, ФБР не посчитается ни с чем – доставят в Штаты в любом виде. А уж там так или иначе всунут его в какой-нибудь судебный процесс.
Раза два Берт побывал в городской библиотеке. Научные журналы взахлеб обсуждали проблему искусственного интеллекта, проблему памяти, теорию передачи информации. О технической стороне писали скупо. Джо понимал, что именно тут начинается главная битва между фирмами, лабораториями, потому и секретили основные данные ЭВМ – объем, быстродействие, вес, все то, что важно заказчику. Нетерпение и досада охватывали его – уходило золотое время…
В воскресенье, прогуливаясь по рыбному рынку, он встретил консула с женой. Джо кинулся к нему – когда же наконец?.. Физиономию консула заморозило, а Джо, не давая русскому раскрыть рта, заторопился: решающий период… кибернетика выбирает направление… очень важно именно в этот момент… его идея о транзисторах…
- Вы что, с ума сошли… здесь, на улице? - процедил консул. - Кто вы такой?
- То есть как?.. Вы же знаете.
- Ничего мы еще не знаем, - твердо произнес консул. - Ни-че-го, - скривился брезгливо, как будто к нему прицепился попрошайка, и, сказав что-то жене, направился к машине.
Джо рванулся за ним, но остановил себя. В самом деле – кто он для них? Мало ли какой шпион может выдать себя за специалиста, лишь бы пробраться в Советский Союз. Известно, сколько агентов засылают в Россию империалистические разведки, кем они только не рядятся. Не мудрено, что советские дипломаты столь бдительны.
Конечно, могли быть и посимпатичнее и этот консул и другие, но работа накладывает отпечаток – мрачность, настороженность, на самом деле они же сердечные ребята…
Вечером в ресторане к Джо подошел парень, облокотился на пианино, не вынимая сигареты изо рта, сказал по-английски:
- Неплохо ты устроился. Небось и кормят, и денежку платят.
- Платят, но не за каждую ноту.
- То-то я смотрю, еле пальцами перебираешь. - У него был маленький, кошачий подбородок и толстая шея.
- А ты что, опаздываешь?
- Шутник, значит. Я вот чего не понимаю: если человек в ресторане работает, зачем ему на рынок таскаться?
- Рынок – место общения людей, - сказал Джо. - А общение дает радость.
- Кому дает, а кому поддает. - И парень хохотнул, обнажив острые маленькие зубки. - Мой совет тебе: сиди тихо. Бренчи себе и не пикай.
- Ты кто? - спросил Джо.
- Я? Не сообразил? Петя я, Петр Ильич. Достаточно? Так что имей в виду: будешь дергаться – ничего не дождешься. Могут неприятности быть.
- Какие неприятности?
Парень как бы мечтательно усмехнулся, задумчиво выпустил дым в лицо Джо.
- Попадешься местной полиции. А те возьмут и сдадут тебя америкашкам. Усек? Так что по рынкам незачем тебе шляться.
Он играл этакого гангстера – широченные, подложенные ватой плечи, расстегнутый воротник, челочка, узенький, сбитый набок галстук. За этот галстук Джо взялся двумя пальцами как бы поправить, вместо этого намотал его на руку, не поднимаясь со стула, потянул вниз, к себе. Наверное, сумасшедшие были у него глаза, парень забился, схватил его за руку, полузадушенно крикнул:
- Ты что, ты брось… кончай! - И что-то еще по-русски.
Джо дернул его так, что голова мотнулась, и еще раз. На них смотрели, привлеченные тем, что пианино замолчало. Подошел бармен, белобрысый молодой финн в меховой жилетке.
- Все о’кэй, - успокоил его Петя, потирая шею. Дружески похлопал Джо по плечу. - Мое дело передать. Понимаешь, мне здесь не положено вступать с тобой в дискуссию. Служба. Но мы с тобой, надеюсь, встретимся. Никуда ты не денешься. Так что мы еще договорим. Мы с тобой еще споем. Я ведь тоже играю. На аккордеоне.
VI
Андреа Костас исчез. В Нью-Йорке у родных он побывал. И затем исчез. Допросы отца, братьев ничего не дали. Куда он отправился из Нью-Йорка, никто из них не знал. По их словам, состояние его было такое тяжелое, что возникло предположение о самоубийстве. Последующие допросы, однако, выяснили, что приезжал он не один, с какой-то женщиной. Не известной никому из членов семьи.
Кто была эта женщина, установили не сразу. Постепенно, по мере того как картина прояснялась, начальство приходило все в большую ярость. Прежде всего оно измордовало агентов. Пальцем деланные недоноски, все ведомство посадили в дерьмо! Когда журналисты узнали, что Костас сбежал, и не один, что политика связана с пикантной любовной историей, которую, можно сказать, спровоцировало ФБР, то они, разумеется, подхватили этот материал и расцветили, не жалея красок. Да еще и всласть поиздевались над характеристикой, данной фабээровцами Андреа Костасу, - олух, слабак. А по версии журналистов, этот греческий прохиндей разыграл затравленного кролика так мастерски, что ФБР поверило ему, вообразив, будто он обделался со страху – дал показания. Между прочим, совершенно безвредные, пустые показания. Облапошил как цуциков, подхватил свою любовницу и был таков. Сразу видно опытного профессионального шпиона. Так профукать, так осрамиться! Теперь-то понятно, почему вольготно чувствуют себя в Штатах иностранные разведки…
На самом деле все было и проще и сложнее.
В распоряжении Андреа оставалось два дня. И он действительно хотел повидаться с родными. Энн же должна была утром уехать с Робертом в Бостон. На неделю. И он зашел к Эн. Она возилась в саду. Он сказал ей:
- Поехали?
- Куда?
- Со мной.
Она выпрямилась, посмотрела на него. Куда – не важно, "со мной" – так говорит мужчина. Она вытерла передником перепачканные землей руки, прошла в дом, взяла чемодан, сунула туда платье, ночную рубашку, мелочи.
- Оставь Роберту записку.
- Какую? - спросила Эн.
- Чтобы не искал тебя хотя бы два дня.
И она написала, что заедет к подруге в Бостон, оттуда даст о себе знать…
Они сели в автобус. В Рочестере сошли, здесь жил их знакомый физик Петерс. Студентом Петерс сидел в концлагере в Дахау, и Энн надеялась, что у него могли сохраниться какие-то связи с антифашистскими организациями, которые помогут Андреа скрыться.
К Петерсам Энн поднялась одна. Петерс развел руками: никаких связей не осталось. Предложил деньги – Энн отказалась, найдутся-де другие варианты. Никаких других вариантов у них не было. Денег тоже. Она не поняла, почему так решительно отказалась от денег Петерса, - мелькнула какая-то смутная мысль-предостережение.
Они спрятались в баре, обсуждая, как быть дальше. Все друзья Костаса засвечены, оставались друзья Эн, и пока что для ФБР побег Андреа из Итаки никак не связан с ее отъездом. Значит, в запасе у них два дня и ночь. Вернее, полтора дня и одна ночь. Перелистав мысленно список, Энн выбрала одного старого приятеля их семьи, нью-йоркского адвоката, известного своими либеральными взглядами. Сам он жил с семьей на загородной вилле, его городская квартира пустовала. Энн дозвонилась на дачу, и адвокат распорядился, чтобы швейцар пустил их в квартиру. Она ничего не объясняла адвокату, и он, опытный юрист, ни о чем не спрашивал.
В огромной квартире на Пятой авеню были библиотека, концертный зал, столовая, спальни, бар, гостиная. Взявшись за руки, они ходили по толстым коврам из комнаты в комнату, качались на диванах, рассматривали картины, пили кофе, играли на рояле, слушали пластинки. Расходились, окликали друг друга, встречались, раскланивались. У них никогда еще не было такого большого вечера и такой огромной ночи. Они наслаждались каждой минутой, смаковали ее, подбирая все до крошки.
Наутро Энн проводила Андреа к его родным. Никого из них Андреа не стал посвящать в свои дела, не хотел вмешивать, особенно отца. Когда человек ничего не знает, он и не проговорится, и не может отвечать за то, что ему неизвестно. Отец тоже ни о чем не расспрашивал. Настроение у беглецов было неприлично веселое, трудно было представить, что они беглецы. И все же отец, стоя в дверях, перекрестил обоих.
Старший брат Андреа раздобыл машину, потрепанный "паккард" неопределенного цвета, с драными сиденьями. Энн закинула в багажник свой чемодан, и они двинулись. Пересекли Манхэттен, какие-то малознакомые скучные кварталы, обогнули парк. Перед автовокзалом Андреа остановился, вопросительно посмотрел на Эн. Отсюда уходили автобусы на Бостон, и она могла как ни в чем не бывало вернуться в свою прежнюю жизнь – заехать в Бостон, позвонить Роберту…
Энн неподвижно глядела через грязное стекло машины на площадь, где разворачивались длинные автобусы.
- Не уходи, - сказал Андреа. - Ты мне нужна…
Он подождал, потом добавил:
- Придется вести машину по очереди. Надо поскорее пересечь границу.
Много позже Энн призналась: не скажи он этого, она бы сошла, распрощалась и отправилась в Бостон. Поплакала, погоревала, но вернулась бы к Роберту. В тот миг ей, чтобы решиться, нужна была его просьба, именно такая – не мог же он вести машину сутками. По крайней мере до границы она была обязана проводить его. Когда Андреа забирался на заднее сиденье поспать и Энн садилась за руль, она мысленно обращалась к некоему Судье: "Вот видишь, а что бы он делал без меня? Стоит задремать за рулем – и все, капут!"
Она часто потом возвращалась к этой минуте и все лучше понимала, почему Андреа так сделал – дал ей возможность рассмотреть его как бы под увеличительным стеклом. Некоторые моменты из пережитого она любила перебирать, разглядывать примерно так, как это делала с Библией, перечитывая темные места, уходя все дальше в их сокровенную даль.
VII
Когда агенты ФБР вышли на Терезу, она показалась им обыкновенной шлюшкой. Третьеразрядная ресторанная певичка, большеротая, грудастая, с вертлявым задом, мочалка не первой свежести и небольшого ума. Достаточно жадная и любительница выпить. На таких стоит поднажать – и они поплывут.
Они посидели с ней в баре, разыгрывая из себя нью-йоркских друзей Джо, но Тереза после третьей порции виски высмеяла их, от них за версту несло легавостью. Надо отдать им должное – они не отпирались: Джо Берт нужен как свидетель. Нужны его показания. Ему же лучше. А так власти сочтут, что уклоняется. Значит – виноват. И если она не поможет связаться с ним, придется привлечь французскую полицию. Дело пойдет об исчезновении американского гражданина. А полиция, естественно, возьмется за нее, поскольку она, Тереза, была с Бертом связана, она последняя, кто его видел. В полиции же не станут распивать с ней вино. Когда они взяли так круто, Тереза призналась, что Джо отменил свой отъезд и остался в Париже из-за нее – "не мог оторваться", "боль разлуки оказалась невыносимой". Остался, и они "провели упоительный день". Должны были встретиться на следующий вечер, но он не явился. С ним это случалось. Исчезнет, потом вернется как ни в чем не бывало. Почему она так уверена, что он вернется? Да потому что лучшей любовницы у него не было и не будет.
Они умело подпаивали ее и подначивали: Джо Берт не из тех, кто чувствует себя связанным с женщиной, он бросает ее, думая только о себе. Они показали Терезе его фотографии с Вивиан, но зацепить ее этим не удалось: "Да со мной он о всех других бабах забыл". И тут началось такое, что даже эти ребята в своем отчете могли обозначить лишь как "интимные подробности". Несмотря на ссоры, уверяла Тереза, Джо Берт всякий раз возвращался к ней, его тащил к ней Джо-трахальщик, которому он не мог противиться. В каждом мужике живут двое – один деловой, другой – трахальщик. То один перебарывает, то другой. Одному хочется поговорить, другому не терпится залечь с ней, и один на всякий случай припасает презерватив, другой терпеть их не может…
Фабээровцы гоготали, признаваясь, что в этой бабехе что-то есть, у Джо Берта губа не дура. Знает ли она кого из приятелей Берта? Нет, вроде никого он не упоминал, Джо Берт – это человек, который много болтает, но мало рассказывает, разве что однажды случайно встретили у Трокадеро хромого американца, звали его Мак, кажется, он ученый. И все же в ее рассказах была какая-то несообразность. Если Джо Берт остался ради нее, то спрашивается, отчего они не вместе? Отчего, позвонив в посольство, он не приехал туда?
Знала ли она сама, где находится Джо Берт?
Они пообещали полтысячи долларов, если она сведет их с Джо Бертом. Сумма по тем временам приличная. Тереза обещала подумать. Назавтра она сообщила им, что Джо звонил откуда-то с севера, обещал приехать, ему надо быть на конгрессе, который открывается через два дня.
Ни на пленарном заседании, ни на секциях он так и не появился. Потеряна была целая неделя. Стало ясно, что в Париже Берта нет, то ли Тереза стукнула, то ли с самого начала валяла дурочку. Она клялась, божилась, плакала от того, что они ее обманули и она лишилась обещанных долларов. Ей не поверили. Спустили на нее парижскую полицию, обвинив в исчезновении американского гражданина. Из отчетов агентов известно, что в полиции Тереза вела себя агрессивно, заявила, что ее пытались подкупить, подпаивали, угрожали, шантажировали, чтобы она выдала Джо Берта, замечательного музыканта, которого преследует ФБР за политические взгляды. Что во Франции хозяйничают и командуют американские службы, что на самом деле никаких сведений о Джо Берте она не имеет, травила агентам ФБР только то, что могло выручить Берта.
Еще несколько недель за ее почтой присматривали, но писем от Берта не было. Вскоре Тереза сошлась с виноторговцем из Клиши, перебралась к нему, и наблюдение сняли.
Машина свернула с шоссе на заснеженную лесную дорогу. Шофер и двое провожатых были неразговорчивы. Холодно-любезное выражение делало посольских людей похожими друг на друга. Человек в пушистой шубе открыл глухие железные ворота; по аллее, посыпанной желтым песком, они подъехали к двухэтажному особняку. Коричневые стены, белые переплеты окон с белыми каменными наличниками – все свежевыкрашенное, ухоженное. В большой гостиной пылал камин. Гостиная переходила в столовую, на длинном накрытом столе блестели винные бутылки, блюда с закусками. Стопки тарелок. Застекленная часть стены выходила в сад, заваленный снегом. Висели картины в золоченых толстых рамах. Вдоль стен стояли обитые полосатым шелком стулья. Бра – хрусталь с золотом, на каминной полке бронзовые часы, бронзовый торшер. Кресла желтой кожи, столы черного дуба, светлые столики карельской березы, разные гарнитуры кучковались, как в мебельном магазине.
Раскинув руки, к Джо направлялся восточного вида незнакомец с черными усиками и белозубой улыбкой. Она сияла такой неподдельной радостью, что Джо не удержался, тоже заулыбался. Оглядев Джо, белозубый удовлетворенно прицокнул языком, крепко взял за плечи, потряс как бы взамен объятия, представился: Николай Георгиевич, а лучше просто Нико, без всяких отчеств, коротко и запросто, как Джо. Говорил он по-английски с южным акцентом и с некоторой церемонностью. Затем к Джо подошел, натужно улыбаясь, Сергей Сергеевич; за ним – консул с улыбкой старого приятеля. Чувствовалась некоторая торжественность, не хватало разве что музыки. Джо поднесли аперитив, подвели к столу c закусками. Потчевали наперебой. Все это походило на возвращение блудного сына, которого еле дождались. Официантка в белой наколке появилась с подносом горячих пирожков, поначалу она остановилась перед Нико, но он галантно переадресовал ее к Джо, как бы показывая, кто здесь главный. Судя по тому, как Нико любовался гобеленом и диваном "честерфильд" красной кожи, был он здесь и гостем, и в то же время хозяином. Принесли осетрину на маленьких вертелах. Сергей Сергеевич рассказывал про зимнюю рыбалку, которая, как он выразился, та же выпивка, но в валенках, и тут же без перехода вставил, что вопрос решен, для Джо подготовлен новый паспорт с чешской визой, завтра можно лететь в Прагу, за это и предлагается выпить. Почему в Прагу, удивился Джо, почему не в Москву? Это временно, временно, успокоил Сергей Сергеевич, пока что товарищ Джо поселится в Праге, поработает там, а затем и в Москву. Позвольте, в Праге ему нечего делать, в Прагу он не просился, если уж работать, то в Советском Союзе, сейчас решающий период, когда формируется направление, идея перехода на транзисторы имеет важнейшее значение…
Физиономия Сергея Сергеевича вернулась к привычной вялой невозмутимости; у чехов хорошая лабораторная база, передовое станкостроение…
- Да при чем тут станкостроение? - взвился Джо. - Вы понимаете, что такое кибернетика?
- Я-то понимаю. - Голос Сергея Сергеевича внезапно отвердел. - Очень хорошо понимаю!
Нико поднял рюмку, и Сергей Сергеевич мгновенно замолчал.
- Прекрасное вино, но вам, Джо, рекомендую водочку, вам к ней надо привыкать. В России все важнейшие дела делаются за бутылкой водки. Пока не научитесь выпивать, вам туда нельзя ехать. - И он захохотал так заразительно, что и все засмеялись.
Жена консула, могучая крашеная блондинка, туго затянутая голубым шелком, пела старинные романсы. Большие лошадиные глаза ее зазывно смотрели на Джо.
Сергей Сергеевич обнимал Джо, жарко шептал в ухо:
- Хочешь? Она не прочь.
- Это странно, - говорил Джо.