Они переехали. Встретились, как и было условлено, в парке Чапультепен. Там было гулянье. Мистер Винтер, так он представился, взял их под руки, повел сквозь толпу и опять стал расспрашивать с дотошностью следователя. Бесцеремонно копался в их отношениях, уточнял даты, адреса. Память у него была исключительная. Довел Энн до слез, выясняя, как же она решилась бросить детей. Перешел на английский, придирался не скрывая, что не верит ни одному их слову, убежден-де, что они брехуны, авантюристы, подосланы ЦРУ. Андреа не выдержал, сравнил его с агентами ФБР, - те вели себя тактичнее. Мистер Винтер довольно потер волосатые руки.
- Вы кто такой? Ах, инженер! Откуда это следует? Где ваши документы? В ФБР знали, кто вы, а для меня вы свалились с луны. Полагаете, что поляков легче провести, чем советских чекистов? Посмотрим. Моя задача – поймать вас на вранье. Вы небось ждали, что от вашего воркованья я уши развешу? Очаровательная легенда – сбежавшие любовники ищут, где бы им пристроиться строить социализм! Такое диво мне еще не попадалось.
Они остановились у прилавка, заваленного тканями и украшениями из птичьих перьев.
- Мне жаль, что вы не можете себя вести достойно, - сказал Андреа. - Поляки, мне казалось, джентльмены. Но у нас нет выбора.
Мистер Винтер притянул его к себе за отвороты куртки и, обдавая нечистым дыханием, проговорил:
- Форсу у вас много. Не стоит передо мной заноситься. Вы у меня вот где. - Он похлопал себя по затылку. - Не устраивает – катитесь к чертовой матери. А нет, так терпите.
Они учились смирению. Самому трудному из всех человеческих качеств, утверждал Андреа, во всяком случае для любого американца, для них особенно. Потому что они все же считали себя особенными, тут Винтер их раскусил.
В следующие встречи Винтер появлялся то удрученный, то придирчиво-капризный, требовал, чтобы они оделись иначе, купили себе то-то и там-то. Они покупали то-то и то-то, там-то и там-то. Андреа сочинил песенку про того-то и ту-то, которые делают то-то и то-то, докладывают кому-то, который посылает их туда-то. Мистер Винтер, выслушав, сердито рассмеялся. Новый облик их, новая прическа Эн, хлопчатобумажные брюки, старые шерстяные куртки, плетеные корзинки несколько успокоили его. По его теории, чтобы тебя запомнили, надо чем-то выделиться. "Обращают внимание на мой дурацкий мундир, а не на меня. Стоит его снять – и меня никто не узнает!"
Это был большеголовый, большерукий, костлявый человек, всклокоченный, всегда как бы занятый чем-то другим, его рассеянно бегающие мышиные глазки были как бы от другого, а не от этого боксерского, изувеченного, картофельного лица. Казалось, что мистер Винтер – некое устройство, собранное из нескольких людей: был среди них военный, был мелкий деляга, был портовый грузчик, мафиози, бандюга, урка и даже молодой папаша. Из его бурчаний, ругани выяснилось, что из Варшавы его внезапно отправили в Лондон, оттуда в Мехико. Даже не мог заскочить домой – попрощаться с женой. А у них двое маленьких – два года и полгода. И от первого брака у него сын – пятнадцати лет. А теперь вот приходится торчать тут из-за каких-то америкашек, которые наверняка ничего из себя не представляют, туфта, рисуют слона, а получится дворняга. По его словам, о его приезде сюда пронюхали, чуть не накрыли. Энн умилялась, переживала, Андреа успокаивал ее: эта агентурная братия любит цеплять на себя ленты-бантики приключений, пугать балаганными тайнами с холостой пальбой.
Как выразился Андреа, мистер Винтер существовал в режиме призрака. Появился, бесследно исчезал неизвестно куда и все же оставался единственно реальной надеждой.
На этот раз Винтер явился в клетчатой кепке, обтрепанных гольфах и рыжем дырявом пуловере с вышитым алым быком. Глаза прикрывали дымчатые очки. "Образ падшего гринго" – так он определил "стиль" своего костюма. Встречные в луна-парке невольно оглядывались…
Настроение у Винтера было неплохое. Он помахал какой-то бумагой и объявил, что дело стронулось. Во-первых, оказывается, что Костас, за которого выдает себя Андреа, судя по фотографии, совпадает в основных чертах с греком, которого он видит перед собой, во-вторых, их засекли. И он прочитал им фотокопию расшифрованной телеграммы № 1904/26 из Вашингтона в американское посольство: "Из достоверных источников стало известно, что готовится отправка АК из Мехико-Сити в Париж и оттуда в Варшаву силами польских служб, что надо предотвратить. Министерство юстиции вторично обращает внимание на необходимость доставки АК в следственные органы как чрезвычайно важного свидетеля обвинения и, очевидно, соучастника ряда антигосударственных акций. Предлагается привлечь к содействию управление разведки госдепа". Какие-то фразы Винтер опускал, крякал, хмыкал, но в общем и целом не скрывал своего удовлетворения. "Польские службы" – это был он! Он получал высшую оценку противника! С ним вступали в поединок. Недаром он с самого начала почувствовал, что Андреа – стоящий субъект, чутье профессионала его не обмануло. Он не сдерживался в похвалах себе и ругани в адрес шнырей, из-за которых придется менять планы. Факт, что из Мехико рискованно, придется кантоваться через какую-нибудь бананово-ананасную мелочевку. Новый маршрут будет и длиннее, и дольше, и опаснее.
Похлопав по плечу опечалившегося Андреа, пошутил: "Лучше, чтобы молоко скисло, чем подгорело" – и повел их угощаться мороженым. Сегодня он был щедр, праздничен, без обычной осторожности. Сказал, что под наблюдение взяты аэропорты и отчасти шоссе, к ним ведущие.
Цветные шарики мороженого, украшенные сливками, бисквитами, засахаренной вишней, составили целую гору на фарфоровой подставке. Посреди пиршества Винтер попросил Андреа пойти позвонить по такому-то номеру и спросить, когда можно забрать машину – красный "додж".
Теперь, когда они оказались за столиком вдвоем, приветливость давалась Винтеру с трудом. Посетовав на измученный вид Эн, на то, как она похудела, заговорил о трудностях предстоящих переездов. Придется, мол, нелегально переходить границы, ночевать где попало, карабкаться по горам, вряд ли ей такое под силу. Винтер поднял руку, не давая прервать себя. Перед Костасом не придется оправдываться, Винтер просто ее не берет, у него нет сил протащить обоих через столько препятствий, и с одним-то намучается. Костас – тот вынужден бежать, за ним гонятся, а она может и подождать. Не давая ему кончить, Энн спросила, почему же он раньше не заикался об этом.
Да потому, что раньше можно было лететь из Мехико, через Париж, а теперь…
- Нет, я не могу его оставить, - решительно сказала Эн. - Это невозможно.
- Невозможно остаться здесь – это вы хотели сказать?
- Какая разница.
- Большая. Вы думаете о себе, а не о нем.
- Он тоже не согласится без меня.
- Вы должны его уломать. Вот что, Эн, давайте будем говорить прямо. Вы ему не жена – раз, вы не специалист – два. Для нас вы ценности не представляете – три. Вы что, думаете, там, у нас, он не найдет себе женщины?
- Мистер Винтер, мы любим друг друга. Вы любите свою жену? Может, вам это неизвестно, но есть чувства, когда невозможно расстаться.
Винтер присвистнул.
- Только не вздумайте мне плести про любовь до гроба. Погуляли – и хватит. Скажите спасибо, что судьба подарила вам прекрасное приключение. Ах, какая трагедия – вернуться к своим маленьким детям, в шикарный дом. Как вам не стыдно! В вашем возрасте глупо строить из себя Джульетту.
Энн сосредоточенно следила, как таяло мороженое. Шоколадные, фисташковые, сливочные разводы…
- Я не могу вернуться, - проговорила она.
- Можете, вас доставят в Штаты.
- Я беременна.
Он недоверчиво оглядел ее тоненькую фигурку.
- Не знаю, не знаю… Тем более! - Он ожесточенно обрадовался. - Я вас не имею права брать.
- Какое право, какие у вас права?
Винтер наклонял голову в одну сторону, в другую, как бы высматривая нужное место, и Энн отодвинулась, прижалась к спинке стула.
- Ваш брак не оформлен? Так ведь? У нас перед вами нет никаких обязательств. Юридических и моральных. О вас и ФБР не упоминает. Следовательно, вам ничего не грозит. Правильно? Так что нечего смотреть на меня как на злодея. - С некоторой нерешительностью он накрыл ее руку своей волосатой ручищей и принужденно бодро сказал: – Остаться в живых – это еще не самое худшее в вашем положении.
Энн вопросительно вскинулась. Щеки ее ввалились, веки покраснели, но глаза были сухие и тусклые.
- Видите ли, неизвестно еще, как у нас там… - сказал Винтер.
Морщины между его бровей углубились, что-то там происходило. Он остановил себя, заговорил с хищной веселостью:
- Что мы уговариваем друг друга? Ведь можно все упростить. Вместо этого я нянчусь с вами. Смотрите вот туда. - Он пальцем показал на двух полицейских, стоящих у пивной стойки. - Мне ничего не стоит сделать так, чтобы вас забрали в полицию. Документов нет – и прощайте. Не Костас пошел бы звонить, а мы оба, и вас тем временем пригласили бы в полицию. Делается это кивком головы. Прощай, как сказал Байрон, и если навсегда, то навсегда прощай. Ничего не поделаешь, нам придется двигаться дальше вдвоем. Существует много способов от вас избавиться.
- Так ведь и с вами можно сделать то же самое, - сказала Эн.
Он с любопытством посмотрел на нее, словно увидел Энн впервые.
- Пожалуйста, хоть сейчас, - чужим голосом произнесла она.
Винтер покачал головой.
- Господи, куда вы суетесь? Разве это вам под силу? Я-то выкручусь, а вы пропадете. Милая вы моя, это же профессия. Вы ничего не можете, запомните – ничего! Вы мне нравитесь, и тем не менее я вас выдам, если вы не останетесь. Такая у нас работа… Идет ваш Ромео, не вздумайте перекладывать решение на него, вы же уверяете, что действительно любите его… Господи, от этих слов меня тошнит.
- Все в порядке, - сказал Андреа, он вопросительно посмотрел на Эн. - Что-нибудь случилось?
- Мы тут обсуждаем наше путешествие, - опережая Эн, сказал Винтер и выложил то же самое, что говорил Эн, но как бы улаженное, принятое обеими сторонами как печальная необходимость.
Андреа внимательно оглядел обоих.
- Ты тоже так решила?
- Решаю здесь я, - сказал Винтер. - Она разумная женщина и думает о вас больше, чем о себе.
Андреа не спускал глаз с Эн.
- Что ты скажешь?
- Нехорошо взваливать на нее ответственность. Это не по-мужски, - сказал Винтер. - Хватит того, что она помогла вам добраться до Мехико.
- Да заткнитесь вы, черт подери!
Энн вынула пудреницу, отвернулась, стала приводить себя в порядок.
Крутилась карусель, вагончики неслись вверх, неслись вниз, дети вскрикивали, мулы тащили старинные высокие коляски. В теплом лиловом небе обозначились звезды. Андреа подозвал официанта, заказал три порции кофе.
- Без меня вам будет легче. Мистер Винтер прав, - сказала Эн, пряча пудреницу.
- Без нас обоих будет еще легче.
- Но он не сможет…
- Не сможет – не надо, - холодно сказал Андреа. - Будем искать другие варианты.
- Какие? - спросил Винтер. - Где?
- Мало ли. Ткнемся к болгарам. Что-нибудь придумаем.
Принесли кофе. Андреа пил с удовольствием, положил туда остатки мороженого. Его нельзя было принять за человека, убитого случившимся.
- Извините нас, мистер Винтер, за доставленные хлопоты. Врозь у нас с Энн не получится.
- Глупо.
- Никто не бывает дураком всегда, изредка каждый.
- Мне жаль вас, потому что если я не сумею, то никто не сумеет. Уверяю вас. Я профессионал. Я отличаюсь от других тем, что меня наградят посмертно.
- Верю вам на слово.
- Вы думаете, что это бахвальство?
- Я думаю, что у нас нет выбора.
- У меня тоже.
Андреа пожал плечами. Он вел себя как человек, у которого в запасе есть выход из положения. Не чувствовалось ни малейшей фальши в его поведении. На последние деньги он заказал по рюмочке ликера отметить прощание, и было неясно, скорбит ли он о случившемся, доволен ли, во всяком случае черные его глаза оживленно блестели. Все трое подняли рюмки, Винтер повертел свою в пальцах, разглядывая на свет густую зеленоватую жидкость.
- Жалко с вами расставаться, - начал он и замолчал. Он ждал, он умел ждать, но и эти двое тоже это умели. - Хорошая вы пара… - И опять пауза. - Дай Бог, чтобы лет через двадцать об этой минуте вы вспомнили с удовольствием.
Энн вопросительно подняла брови, но ничего не сказала.
- А-а-а! Была не была! - Винтер отчаянно зажмурился. - Не рискуя не добудешь. - И выпил.
- Что добудешь? - спросил Андреа.
Не ответив, Винтер перешел к делам. В путь отправляться завтра, лучше всего в час пик. Все запланировано на двоих, на него и Костаса, считалось, что Энн останется. Придется перестраиваться уже на ходу.
- Эх, не дает судьба мне никаких поблажек, - вырвалось у него. - Все обходится втридорога.
Энн поймала его взгляд, блеснувший, как нож. Вечером она спросила у Андреа, что имел в виду Винтер, сказав про эту минуту спустя двадцать лет. Андреа тоже не знал. Не пожалеют ли они, что не расстались? Он ляпнул это с мужской нечуткостью, и на них из тьмы потянуло знобким холодком предстоящего.
XI
На Милену напали ночью, когда она шла домой. Произошло это в полусотне шагов от ее подъезда, на баскетбольной площадке соседней школы. Она только что рассталась с Джо. Весь вечер они музицировали у подруги Милены, в большой квартире с роялем. Джо исполнил кое-что из своих парижских вещей. Будь рядом Тереза, успех был бы больший. Эти пражане отлично разбирались в новинках свободного джаза, в музыкальных диалектах Америки. В компании Милены Джо чувствовал себя моложе, они наигрывали друг другу, напевали, Милена командовала, ее румянец словно поджигал всех. Невольно Джо сравнивал ее с Магдой. Та была как бы для повседневности, для домашней жизни, приспособленной к его работе, надежно обустроенной, с охраняемой тишиной, чтобы он мог, придя домой из лаборатории, по вечерам обдумывать результаты, посмотреть журналы, книги, прикинуть завтрашний распорядок, а главное, найти простейший подход к своей идее, убедительно выгодный.
Милена же принадлежала той поре, которая уже уходит. Еще можно поплясать, попеть, погулять напоследок, годик, полтора – и конец, поезд придет на конечную станцию… Чем дальше, тем слаще становились эти последки, но и тем сильнее он ругал себя за трату времени.
…Били трое. Молча. Когда она закричала, ударили в рот кастетом, выбили передние зубы. Били и ногами, когда свалилась. Ее отвезли в больницу, положили в отдельную палату. Джо долго не хотели к ней пускать. Врачи считали, что надо снять шок. Она не могла говорить. Увидев Джо, стала плакать. Голова перевязана, белый марлевый шар, сотрясаемый мычащими рыданиями…
В полиции усатый инспектор уверял Джо, что в течение суток отыщут хулиганов. А может, это местные парни взревновали, у них свои счеты, своя компания. Инспектор старался успокоить Джо, просил подождать, о вечеринке не расспрашивал, и следователь не расспрашивал, записал только, когда расстались, и особенно – что пили, сколько, не была ли Милена пьяна.
По словам ее матери, незадолго до вечеринки Милене звонили на работу, посоветовали прекратить общение с иностранцем. В следующий раз мужской незнакомый голос пригрозил, пообещав проучить.
- Это еще ничего не доказывает, - стоял на своем полицейский инспектор. - Предупреждали? Надо было прислушаться.
Пухлые руки его покоились на пивном животике, свекольный нос и свекольный румянец придавали ему сходство с бравым Швейком.
- Вы не умеете работать! - кипятился Джо. - Вы не хотите работать, вы очень хороший для преступников.
Его чешский насмешил инспектора.
- Вы тоже неплохой для преступников. Провожать надо женщину, за которой ухаживаешь.
Джо решил обратиться к профессору Голану.
Утомленный после какого-то заседания, Голан слушал его вполуха, отчего Джо еще больше разошелся: что это за полиция, что за порядки, бездельники, не желают искать бандитов! Может, им надо заплатить, может, надо дать взятку или нанять детектива? Жажда мести сжигала его тем сильней, чем явственней он наталкивался на вежливое нежелание что-то предпринять. Нежелание было ускользающее, как взгляд Карела Голана и уклончивый его совет:
- Если не хотите для Милены новых неприятностей, прекратите эту связь.
Ну конечно, и почтенный профессор, цвет пражской науки, больше печется об авторитете полиции, чем о законности!
- Боюсь, что тут полиция ни при чем, - обронил Голан.
Слова эти заставили призадуматься. Джо вдруг вспомнил предупреждение Магды. Какой же он идиот! Магде заранее было известно. Полиции – тоже, поэтому и не хочет вникать. И Голану. Поэтому-то он и подает советы такого сорта!
- Вы, пан профессор, значит, знали про эту акцию? Под каким кодовым названием она шла? Акция "Иностранец"? Акция "Создадим крепкую семью"?
Предостерегающие знаки Голана не действовали на Джо. Он не снижал голоса, хотя и сидел рядом с телефоном.
- Я этого так не оставлю! - кричал он всем подслушивающим устройствам. - Я до президента дойду! Я доложу советским товарищам про эти фашистские методы.
В ужасе Голан зажимал уши, он весь вспотел.
- Вы не имеете оснований… В конце концов, американцы тоже не стесняются, посмотрите, что они выделывают, возьмите Корею, каждое правительство…
- Нет, извините! - вопил Джо. - По-вашему, в социалистическом государстве можно выделывать то же самое, что и в капиталистическом? По-вашему, нет разницы?
- Я этого не говорил! Не говорил! - взвизгнул Голан. - Как вам не стыдно!
- А я вам не верю. Вы заодно с ними!
Джо вскочил, он готов был броситься на этого толстого, взмокшего от страха человека. И он бросился бы или запустил в него чем-нибудь, но Карел Голан сам кинулся к нему с какой-то исступленной готовностью, снимая на ходу очки и подставляя под кулаки Джо свои близорукие глаза… Джо опомнился – перед ним был профессор Голан, автор классических работ по математической логике…
И Голан обмяк, опустился на стул, сгорбился, закрыл лицо руками. На него жалко было смотреть. Господи, до чего они дошли. В этой маленькой стране такого человека должны были на руках носить, он должен был чувствовать себя королем. Самое странное заключалось в том, что Голану действительно оказывали почести – награждали, приглашали на правительственные приемы, - а он пребывал в страхе, липком, вонючем страхе, прислушивался, оглядывался, никак не мог выпрямиться. Судя по рассказам ассистентов, у пана профессора была безупречно чистая биография кабинетного ученого. Чем же они могли его зацепить? Джо подозревал, что здесь американский опыт недостаточен, но другого у него не было. Несомненно одно: поведение этого человека не соответствовало его положению. На его месте Джо не задумываясь обратился бы к министру.
- Это они вас должны бояться, у вас международное имя.