Пока шел этот незначительный разговор, на поле выбежали игроки "Гамбурга". То, что в этот момент произошло вокруг на трибунах, было подобно взрыву атомной бомбы, извержению Кракатау, тайфуну Бетси. Не только пьяные парни, но все, даже самые респектабельные из болельщиков немецкой команды, вскочив со своих мест, орали, свистели, выли, аплодировали; пенье альпийских рожков, грохот трещоток, звон колоколов слились в сплошную дикую какофонию; заглушая все, взвыла сирена. Крутивший ее ручку парень совершенно потерял человеческий облик. Изо рта у него текла слюна, он разорвал на себе майку, чтобы легче было дышать, лицо его сделалось пунцовым, а глаза вылезли из орбит. Он что-то яростно орал и крутил, крутил ручку, пока не свалился под ноги товарищам, тяжело дыша, беспорядочно шевеля руками и ногами, будто плыл по этой бетонной трибуне.
Когда раздался свисток судьи, на какое-то мгновение наступила настороженная тишина. Потом все пошло своим чередом, т. е. в зависимости от того, кто атаковал, на чью половину поля перемещалась игра, кто бил по воротам и как отражал мячи вратарь, кто грубил и как судил арбитр, волны шума, воя, грохота и завываний перекатывались по стадиону от немцев к англичанам и обратно. Шум то нарастал, то слабел; в общем гуле слышались взрывы возмущения, досады, радости. Казалось, не десятки тысяч людей заполнили эти серые трибуны, а одно гигантское живое существо разлеглось на них и дышит, стонет, кричит, ревет, безостановочно реагируя на все, что происходит на поле.
Кстати, что там происходит? Монастырский устремил взгляд на зеленый прямоугольник. Черт возьми, для чего он пришел сюда, в конце концов, - смотреть игру или смотреть на зрителей? Ведь играют сильнейшие европейские команды! Это же когда еще увидишь! А он тут наблюдает за какими-то идиотами, слушает болтовню этого Трентона…
На поле между тем шла игра. Территориальным преимуществом явно владели немцы. Они атаковали волнами, прорывались сквозь умелую оборону противника, но до ворот не доходили, а немногие удары уверенно отражал ноттингемский вратарь.
Англичане оборонялись, однако изредка они проводили молниеносные рейды к воротам "Гамбурга", и только самоотверженность вратаря спасала положение. И все же на девятнадцатой минуте нападающий "Ноттингем форест" Робертсон сумел прорваться сквозь немецкие линии обороны и неотразимым ударом забить гол.
Под рев северной трибуны и гробовое молчание южной на поле разыгрывалась обычная пантомима: Робертсон, подпрыгивая, будто бежал по горячим углям и, потрясая кулаком, мчался по дуге на свою половину; товарищи по команде догоняли его на всех парах, словно он украл у них бумажник. И, догнав, обнимали и целовали с таким остервенением, что казалось - навсегда прощаются с ним.
У немцев же вратарь разводил руками и что-то кричал защитникам, давая понять, что все произошло по их вине; защитники же с неизъяснимым сарказмом показывали друг другу на вратаря, явно намекая, что, когда голкипер дыра, самый гениальный защитник ничего не сможет сделать. Затем наступило некоторое успокоение и даже трибуны притихли. Темп игры снизился.
- Терпеть не могу футбол, - заговорил Трентон, - идиотская игра. Я вообще не люблю командные виды спорта. Это противоестественно. В спорте, как и в любви, должно быть двое. Бокс, борьба, самбо. - Он бросил на Монастырского пронзительный взгляд и продолжал: - Ну посмотрите: бегают двадцать два здоровых балбеса без малого два часа и порой даже одного гола забить не могут. Сколько боксеры за это время ударов нанесут, борцы - приемов проведут! Какую радость зрителям доставят! Ваше мнение, господин Монастырский?
- Аналогия не совсем точная, - усмехнулся Монастырский. - Гол-то надо сравнивать с нокаутом или туше, а не с приемами. Любители футбола получают удовольствие не только от гола - от обводок, финтов, игры головой, искусных пасов…
- Не знаю, я лично скучаю на футболе смертельно, - упорствовал Трентон. - И потом, посмотрите на этих сумасшедших. Они же готовы убить друг друга! И убивают, между прочим, стадионы поджигают. Разве такое бывает на теннисе, легкой атлетике, даже боксе? А?
Словно в подтвреждение его слов, рядом с грохотом взорвалась шутиха, осыпав их искрами.
Совершенно пьяный болельщик неопределенной принадлежности почему-то с американским флагом в руках полез на ограду, свалился. Его подхватили полицейские, понесли к выходу.
- Ой, ой! - завизжала вдруг Кэрол. Ее красивое лицо выражало ужас, она протянула руку в сторону восточной трибуны. У Монастырского перехватило дыхание. Какой-то болельщик-англичанин подбрасывал вверх ребенка. Среди зрителей многие были с детьми разных возрастов, в том числе грудными. Но все же никто не подбрасывал их над головой. Ребенок лет двух-трех в коротких штанишках, с красной-белой каскеткой, нахлобученной по самый нос, беспомощно болтал ногами и руками. А восторженный отец подкидывал его все выше и выше. Кончилось тем, что в очередной раз он не поймал малютку и тот плюхнулся на землю. Кэрол закричала, впрочем, не одна она. И тогда, восхищенный своей шуткой, болельщик поднял "ребенка" за ногу и покрутил над головой, чтобы все могли убедиться, что это лишь великолепно сделанная кукла. Раздались смех, возмущенные крики.
В ту же секунду крики усилились, и, переведя взгляд, Монастырский увидел длинноногого парня, который, перебравшись через ограждение, выбежал на поле и начал метаться по нему, громко крича и ловко увертываясь от преследовавших его полицейских. Футболисты, впрочем, продолжали играть, не обращая на него внимания. Наконец парня поймали, выкрутили руки и увели под свист и улюлюканье трибун.
- А в общем-то, - снова заговорил Трентон, - все правильно. Что такое спортивная схватка? Это выхлопной клапан. Человеку свойственно стремление к насилию, к убийству. Ну, пусть не убийству - к драке… Но нельзя же драться на улице! Вот человек и находит выход - вступает в спортивное единоборство. Это заменяет ему драку. Только многих такая замена не удовлетворяет.
Хоккеистов, например, да и футболистов некоторых тоже. И особенно футбольных болельщиков. Им подавай настоящую драку. Как вы считаете, господин Монастырский? А?
Монастырского раздражала эта манера Трентона постоянно требовать подтверждения его мыслей.
- Да нет, господин Трентон, - нахмурившись, сказал Монастырский. - Во-первых, теория о том, что в людях заложен агрессивный инстинкт, давно опровергнута; во-вторых, спорт выявляет лучшие качества: дружбу, взаимопомощь, здоровое соперничество. Драки, скандалы, насилие на стадионах - так они есть не только в сфере спорта, а в любой другой. Это вопрос нравов, общественного воспитания, культуры. Не обижайтесь, пожалуйста, но у вас в Соединенных Штатах по части насилия спорт ведь не на первом месте. У нас же в стране хотя, конечно, и есть кое-какая шпана, но все же побоищ на спортивных соревнованиях, даже на футболе, не бывает.
- Простите, - неожиданно прервал свой молниеносный параллельный перевод Боб, - что такое "шпана"?
- Ну как вам объяснить… - улыбнулся Монастырский. - Ну вот сидят, - и он указал на орущую толпу пьяных болельщиков.
- Ай си, понял, - закивал головой Боб и продолжал переводить.
- Могу я пригласить всех после матча на ужин? - спросил Трентон.
- Нет, уж разрешите это сделать мне, - твердо сказал председатель испанского оргкомитета Рамирес. - Предлагаю поехать на плаза Майор - там у нас чудесные типичные ресторанчики.
- Ну что ж, до другого раза, - согласился Трентон.
- А позвонить оттуда мы сможем? - спросил Монастырский. - Хочу поговорить с тренером.
- С тренером? - оживился Трентон. - А кто у вас тренер? Впрочем, это серьезный разговор, здесь не место…
Но тут прозвучал финальный свисток. Матч так и закончился победой англичан со счетом 1:0. "Ноттингем форест" стал обладателем Кубка европейских чемпионов.
Утомленные от полуторачасового безумия болельщики, волоча ноги, покидали стадион; англичане - оживленно и радостно комментируя игру, немцы - хмуро поругивая непривычные условия, судью, жару - словом, все то, что неизменно оказывается основным в поражении любимой команды.
Над Мадридом опустилась синяя ночь. За стенами бетонной чаши было прохладней. Разыскали оставленные бог знает где машины и, славя мягкие подушки сидений (это после каменных-то трибун!), выехали на залитую огнями Авениду дель Генералиссимо. Путь их лежал к центру Мадрида, к площади Майор. То был удивительный мир, мир ночного Мадрида! Плаза Майор - огромный окаймленный домами квадрат. Все светилось в ночи, к черно-синему звездному небу поднимался золотистый трепещущий световой столб. Закрытый у основания черными громадами домов, он словно висел в воздухе.
Сама площадь, суровая в своем каменном обрамлении, была удивительно красива.
- Эту площадь, - тоном профессионального гида повествовал Рамирес, - построили по приказу Филиппа III в поразительно короткий срок - за два года, в тысяча шестьсот девятнадцатом году. Не площадь, конечно, а окружающие ее дома. Их сто тридцать шесть с четыреста тридцатью семью балконами. Балконы - важная деталь. С них тысячи людей наблюдали всевозможные праздники, коронации, казни, турниры…
Он еще что-то говорил, но Монастырский не слушал, завороженный представшим перед ним зрелищем. Искусно подсвеченные фасады, колоннады, галереи, пестрая оживленная толпа, заполнившая площадь, столики под открытым небом, синяя звездная ночь… Все это создавало какую-то феерическую картину, вызывало мысли о минувших веках, когда были те же стены и то же небо, но иные люди, иные нравы, иные празднества. Запах остывающих камней, залетный аромат духов, музыка, звучащая отовсюду, веселый смех. Как все это было далеко от пьяного ора, грохота трещоток и воя сирен, от озверелой толпы, бесновавшейся в бетонной чаше! И все в один вечер, в одном городе…
- …окружена не десятками - сотнями ресторанчиков, харчевен, на все кошельки, на все вкусы, - донеслась до него речь Рамиреса. - Здесь живут, веселятся, едят, пьют, поют всю ночь. - Он сделал торжественную паузу и возвестил: - И мы будем делать то же! - Я не умею петь, - жеманно хихикнула Кэрол.
- Зато умеешь пить, - проворчал Трентон.
Но Рамирес ничего не слышал, продираясь сквозь толпу, он увлек их вниз по лестнице в близлежащий переулок. Действительно, едва ли не каждая дверь была входом в ресторан, отовсюду слышались музыка, смех. Толпы людей - в шортах, в вечерних туалетах, в национальных костюмах - собирались у распахнутых дверей. Через двери видны были крохотные зальцы со стойками, где красовались нехитрые закуски, пиво, дешевое вино. Бедно одетые люди вперемешку с туристами толкались в тесноте, пили, ели. Уличные музыканты в средневековых костюмах играли на скрипках, гитарах, пели.
Лишь редкие окна окрестных домов были освещены, и Монастырский подумал, что жить в этих домах радости мало: не очень-то уснешь! В одном из окон за решеткой выступавшего сантиметров на двадцать иллюзорного балкона он разглядел неподвижно сидевшую старуху. Она наблюдала за улицей.
Рамирес втащил их в узкую дверь кабачка, носившего имя знаменитого средневекового разбойника. Как рассказал потом Рамирес, разбойник грабил богатых и отдавал деньги бедным.
- Как раз обратное тому, что происходит у нас в Америке, - самокритично заметил Трентон. - У нас грабят бедных и их деньги идут богатым.
При этом он весело смеялся, и было ясно, что он лично относится ко второй категории.
Они прошли в зал, охраняемый небритым красноносым человеком, одетым в средневековые одежды, с огромным старинным ружьем. Он изображал, видимо, легендарного разбойника, чье имя носил ресторан, и наверняка выпивал за один вечер больше вина, чем тот за всю свою грешную жизнь.
Еле протолкались через толпу, заполнившую крошечный зал. Здесь на некрашенных столах стояли коричневые кувшины с вином, лежали тончайшие нарезанные ломтиками копченого окорока, маслины, чеснок, сыр…
Но их путь лежал дальше, в глубь ресторана. Оказалось, что ресторан огромен. В нем не было больших залов, но множество комнат, закоулков, площадочек, ниш, где стояло по четыре, три, два, даже одному столику; вниз в глубокую глубину уходили крутые винтовые лестницы, другие, наоборот, поднимались куда-то к поднебесью. Стены были покрыты изразцами с начертанными
на них мудрыми изречениями, картинами под старину, висели старинные фонари, рога, связки лука, ножи. На деревянных полках красовались кувшины, затянутые кожей причудливой формы бутылки.
Рамирес объяснил, что подобные рестораны сплошь "пронизывают" окружающие плаза Майор дома. И дома эти, словно гигантские муравейники, скрывают в себе бесчисленные подвальчики, ячейки, переходы, лестницы.
- И всюду столики, и всюду народ, и всюду пьют и едят! - закончил он свое пояснение.
При этом Монастырский заметил, что в ресторанчике имеется, так сказать, нарастающая градация комфорта. Чем дальше они проходили, тем чище были комнаты, дороже посуда (и, наверное, меню), удобней стулья, внимательней официанты. "Действительно, на все кошельки", - подумал Монастырский.
Их привели в уютный уголок, где стоял всего один столик. Рамирес углубился в длительный разговор с метрдотелем - оба склонились над меню.
А тем временем Трентон приступил к допросу Монастырского по всей форме. Боб при всем своем искусстве еле успевал переводить.
- Скажите, господин Монастырский, вы ведь владелец, простите, президент крупнейшего спортивного клуба "Эстафета", если не ошибаюсь?
- Не ошибаетесь, - ответил Монастырский рассеянно. Он продолжал изучать незнакомую ему экзотическую обстановку ресторана.
- И много у вас членов клуба?
- Много, несколько миллионов.
- Несколько миллионов, я не ошибся или тысяч? - переспросил пораженный Боб.
- Миллионов, миллионов, не ошиблись.
- Откуда же столько? - Трентон был озадачен.
- Чему вы удивляетесь? - пожал плечами Монастырский. - Общество объединяет рабочих и служащих одного из самых больших советских профсоюзов, и советы, ну отделения, что ли, общества есть по всей стране. Если считать все республиканские, областные, городские, районные, то, пожалуй, к тысяче подберется.
- С ума сойти! - вмешалась Кэрол. - А женщины тоже есть у вас?
- Мы не женоненавистники, - улыбнулся Монастырский, - у нас равноправие.
- И все красивые и молодые? - задала Кэрол новый вопрос.
- Не болтай глупостей, - оборвал ее Трентон. На мгновение в его черных влажных глазах мелькнул яростный блеск, а губы превратились в две нитки.
"Ого, - подумал Монастырский, - вот каким ты, оказывается, можешь быть! Это с женой, а представляю с подчиненными…" Но Трентон уже снова улыбался, он весь светился добродушием.
- И что, все в равных условиях?
- Да нет, к сожалению, - покрутил головой Монастырский. - Конечно, есть у кого базы лучше, тренеры квалифицированней, оснащение богаче. В крупных городах, например. Но возможность заниматься создаем всем.
- А деньги? Где берете? Есть жертвователи? Я имею в виду, разумеется, не частных лиц.
- У нас главный жертвователь - государство, - серьезно пояснил Монастырский. - Профсоюз тоже на спорт не жалеет. Словом, начальству жалуемся, что денег мало, но вам по секрету скажу, что хватает.
Трентон рассмеялся своим странным серебристым смехом.
- А вот вы, много получаете? Лично вы? У вас хороший заработок?
- Э, мистер Трентон, - Монастырский погрозил ему пальцем, - это, знаете ли, тайна. А то скажу вам, а вы разболтаете моему налоговому инспектору.
- Ха-ха-ха! - заливался Трентон. - Ох, вы же и шутник1 Налоговому инспектору! Как я вас понимаю! Знаете, когда я слышу это слово, у меня прибавляется седых волос.
- Значит, не часто слышите - что-то я у вас ни одного седого волоса не вижу.
- Так он же их красит, - простодушно заметила Кэрол, но у Боба хватило ума не переводить, так что Монастырский остался в неведении. Зато Трентон бросил на свою жену взгляд, который, если бы мог убивать, уложил ее, как пуля в лоб.
В этот момент Рамирес закончил затянувшееся совещание с метрдотелем и начал со вкусом рассказывать, какие их ожидают гастрономические чудеса.
- Но главное, конечно, молочный поросенок! Ручаюсь, такого вы не пробовали никогда. Кто что пьет?
- Кьянти у них есть? - спросил Трентон, немало удивив Рамиреса.
- Кьянти? Итальянское? Может, виски? Нет? Джин? Ну тогда Сангрию, тоже на красном вине?
Но Трентон упорствовал. Виски, причем двойной, заказала Кэрол. Боб попросил сок, а Монастырский сказал, что ему все равно. Через минуту стол был уставлен блюдами, кувшинчиками, графинами, бутылками, и пиршество началось.
Прерываемая традиционными тостами, продолжалась беседа. Рамирес повествовал все более хмелевшей Кэрол об исторических памятниках испанской столицы, которые ей обязательно надо осмотреть.
Трентон гнул свою линию.
- Многие в вашем клубе занимаются самбо? - задал он очередной вопрос.
- Да, как раз с единоборствами у нас в "Эстафете" дело обстоит неплохо, - скрывая гордость, ответил Монастырский. - Воспитали семь чемпионов страны, и сейчас трое наших в сборной.
- А чемпионы что, кончились? - поинтересовался Трентон.
- Двое перестали выступать, трое перестали быть чемпионами, но двое и в этом году выиграли первенство страны, только они теперь в других обществах.
- Как в других? - не понял Трентон.
- Один теперь в другом профсоюзе, второй переехал в город, где нашего совета нет.
- Как же так? - заволновался Трентон. - Разве нельзя было удержать, сохранить? Чемпионы ведь! Это же престижно!
- Безусловно. Но, в конце концов, какая разница, за кого они выступают? Воспитала их "Эстафета". Это общеизвестно.
Некоторое время Трентон обдумывал услышанное, потом снова принялся за вопросы.
- У вас не заключают контракты со спортсменами?
- Нет, у нас ведь нет профессионального спорта, - сухо заметил Монастырский. Ему не нравилось направление разговора.
- Да, да, конечно. А с тренерами?
- Тренеры, как и другие наши служащие, получают зарплату. Хотя есть и так называемые почасовики.
- Правда, что ваши тренеры работают в других странах?
- Конечно, - ответил Монастырский. - У нас много тренеров в Африке, в Азии, в Латинской Америке. Есть и в Европе, хоть в Испании например.
Трентон опять помолчал, наконец спросил:
- Вы бы согласились послать тренера в США?
Он впился глазами в Монастырского. Вопрос имел для него, видимо, огромное значение, и он с тревогой ждал ответа.
- Почему же нет? - сказал Монастырский. - По какому виду спорта, на какой срок?
- По борьбе самбо. На полгода, год, - быстро ответил Трентон. Он облегченно вздохнул. Главная цель его приезда в Мадрид была достигнута, и без всякого труда.
- А у вас уже есть самбисты? - поинтересовался Монастырский.