"Эх, напрасно обездоленные и угнетённые, голодные и несчастные, беззащитные и неутешные ждут благородного избавителя. Подрезали орлу крылья, так и не взлетевшему, да увезли в место безнадёжное, дабы ощипать там безжалостно".
4
Печенюшки закончились, но чай в кружке ещё оставался, и Сергей, достав сигарету, решил допивать его вприкурку. С улицы стали всё чаще и громче доноситься истеричные крики бакланов, певших по помойкам заутреню. Трескачёв, сидя на табуретке и держа в одной руке кружку, а в другой – сигарету, смотрел в окно. На горизонте возникло несколько облачков, пригнанных откуда-то издалека появившимся ветерком. Время от времени он задувал тихонько в форточку, рассеивая серо-голубой сигаретный дымок, расплывающийся над головой Сергея.
Тоска. Трескачёв, было, подумал: а не попробовать ли поспать ещё? Но тут же отмахнулся от этой мысли: нет, всё равно ничего не выйдет.
Ну почему, если надо вставать рано, то почти всегда просыпаться так тяжело? Сейчас же впереди совершенно свободный день, и именно поэтому теперь не заснуть ни за что.
После очередной затяжки Трескачёв поднёс сигарету к пепельнице, но прилично выросший серый столбик оторвался от уголька раньше и упал на узорчатую клеёнку стола.
– Блин комом, на хрен! – выругался Сергей, чуть было не сдув в сердцах пепел на пол.
Поставив кружку на стол, он облизнул кончик указательного пальца и, приклеив к нему серый столбик, отправил невредимым в пепельницу.
За окном вдруг раздался стук по металлическому карнизу. Сергей обернулся и увидел за стеклом голубя.
– Ты с миром, глупая птица? – спросил Сергей и приблизился к окну.
Голубь, обеспокоенно скрежеща коготками по жести, перебрался на край карниза, чтоб быть подальше от Трескачёва. При этом маленький засранец оставил после себя зеленоватый сгусток.
– Ах ты, собака! – воскликнул Сергей.
Он стукнул ладонью по стеклу, но птица лишь переступила с одной лапки на другую, косясь на Трескачёва одним глазом. Тогда он ударил напротив того места, где сидела птица, но та только вновь отошла на середину карниза.
– А-а-а! – выкрикнул Сергей и ударил по стеклу обеими ладонями.
Чуть сильнее, и оно разлетелось бы вдребезги. Но ведь не разлетелось! И голубь опять вернулся на край, уверовав в нерушимость прозрачной преграды, и продолжил гадить на карниз.
– Сейчас ты узнаешь, что такое разум, тупая кукушка! – оскалился Сергей, кинувшись к столу.
Он бросил сигарету в пепельницу и схватил чайник с кипятком. Затем пододвинул табуретку под форточку и, забираясь на неё, прорычал:
– Кому варёной голубятины?
Встав на подоконник, глядя на птицу сверху, Сергей снова оскалился:
– Тебе?
Голубь процокал по карнизу поближе к Сергею, оставив позади ещё один сгусток. Трескачёв сунул руку с чайником в форточку. И голубь, взмахнув крыльями, тут же улетел прочь.
– А-а-а! – выкрикнул в бессильной злобе Сергей и стал лить кипяток на карниз.
Вода полетела вниз, неожиданно громко в утренней тишине ударяясь о его жестяной карниз и карнизы ниже. Тут-то Трескачёв и увидел со стороны этот триумф разума: какой-то крендель рано утром орёт в форточку и льёт кипяток.
"Да ведь ты просто псих! – подумал Сергей, слезая с окна, пока его никто не заметил. – И лечиться не буду".
Трескачёв, хмурясь, затушил дымящийся уголёк в пепельнице и тут же прикурил новую сигарету.
"Дерьмовое утро. Очередное".
5
С улицы стали доноситься звуки, издаваемые самыми ранними праведниками: нечаянный хлопок подъездной двери; "пик-пик" открываемой иномарки под окном; мусор, высыпаемый в контейнер ретивым дворником. Пока это – отдельные, чётко отличимые друг от друга звуки, но вскоре к ним начнут прибавляться всё новые и новые. Их будет больше, они станут чаще и превратятся в сплошной утренний гомон часа пик.
А сейчас Сергей отчётливо слышал, как внизу, во дворе, зашёлся в надрноватый возраст. Но наткнуться на покойника-то с утра пораньше они не заслужили. Только, понимаешь, позавтракали".
Осеним утром, пораньше обычного, девятилетний Серёжа шёл в школу – зарабатывать пятёрки и даром двойки получать. Мертвец лежал на газоне, средь красно-жёлтых опавших листьев. Если б синее одеяло, накрывшее труп, было подлиннее, то наверняка Трескачёв со временем забыл бы об этом покойнике. Но одеяло оказалось коротким, и из-под него торчали крупные босые ступни трупа. Серёжа отчётливо видел желтоватые неухоженные пятки. От их вида у мальчика по спине пробежал холодок. Он ещё не раз увидит эти ступни. В ночных кошмарах. Точнее, чаще он будет слышать приближающиеся звуки их шагов. Шлёпанье по холодному линолеуму. И, даже став взрослым, Сергей пусть и очень редко, но всё ж иногда будет просыпаться с отчаянно колотящимся сердцем, прислушиваясь к тишине погружённой во мрак комнаты.
– Чей мальчик?! – увидев Серёжу, обратился к нескольким зевакам милиционер, в одиночку пока пребывающий на месте происшествия. – Мальчик, нечего тут глазеть, отведите его отсюда! И вообще – расходитесь все! Что здесь, цирк?
Серёжа оторвал взгляд от желтоватых пяток мертвеца и пошёл прочь. "Что здесь, цирк?" Немногочисленные зеваки остались на месте.
6
"Пулемёт бы… – проползла мысль у Сергея, смотрящего в окно. Облаков на горизонте заметно поприбавилось. – Если расстрелять окна в доме напротив, насколько этот бесплатный цирк привлечёт внимание обстрелянных жильцов?.."
За неимением пулемёта, Трескачёв отправился в комнату смотреть по телику начинающиеся утренне-будничные передачи. Реклама! Конечно же – по всем каналам. Подлая штуковина этот телевизор! Особенно без лентяйки. Подойдёшь, вот, звук настроить, а там непременно все вдруг напряжённо замолчат. И музыка затихнет, или едва уловима станет. Актёры за экраном будут терпеливо выжидать, когда у тебя лопнет терпение, и ты вернёшься на удобный диван, чтобы неожиданно громко закричать в твоей квартире средь ночи. Или ж наоборот – прошептать неразборчиво что-то важное, чтоб всё кино насмарку. Подлая штуковина!
Сергей нашёл-таки канал без рекламы и, отойдя к дивану, завалился на неприбранную постель. Тип в галстуке сказал с экрана:
– Об этом и о многом другом мы расскажем вам после короткой рекламы. Не переключайтесь.
– Гад! – воскликнул Сергей, кинув в телевизор подушку.
Прошлой зимой у Трескачёва случился телевизионно-лентяечный инцидент. К тому времени он уж с полгода жил у симпатичной шатенки Аллы. И было им вместе поначалу просто великолепно. Как говорится, и днём друг к дружке стремятся, и ночью под одну шубу ложатся. Но со временем Сергей начал всё чаще обращать внимание на одну особенность Аллы. Она постоянно во всём соглашалась с ним, при этом восхищаясь Трескачёвым, как небожителем, творящим чудеса. Поначалу Сергею это даже нравилось. К примеру, после раската грома, глядя на тучное небо, он сказал:
– Быть дождю.
И Алла, всплеснув руками, воскликнула:
– Ва-а-у!
И, когда через пять минут дождь докатился до них, она сказала:
– Вот это да! Ты почище гидрометцентра.
– Да, я такой, – соглашался Сергей. – Почище. А всё от того, что регулярно моюсь мылом… Нет, это уж будет реклама. Неважно, всё от того, что я просто регулярно моюсь.
Но время шло, и шутка затягивалась. Причём действительно – в каждой шутке есть доля шутки. Восторгаясь Трескачёвым, Алла начала обходиться одним мнением – Сергея. Если бы он сказал ей: "Посмотри, какие сегодня у всех сиреневые лица!", то она б на полном серьёзе удивилась: "Ой, а что это с ними случилось?"
Как-то раз Алла смотрела по телевизору одно из бесконечных ток-шоу, от которого атомные ядра в мозгу Трескачёва рисковали начать деление и вступить в цепную реакцию. Спасая регион, Сергей ушёл на кухню. В буфете, висящем на стене, он наткнулся на две упаковки спичечных коробков (в каждой по десять штук). Зачем Алла держала их в таком количестве дома, где электроплита, да и отопление не печное – неизвестно.
Сергей, взяв эти упаковки, уселся за стол. Распечатав одну, достал коробок и высыпал содержимое на скатерть. Затем положил две спички параллельно друг другу. На них ещё две – вышло вроде знака "решётка". Далее Сергей принялся укладывать такие знаки один на другой. Выше и выше. Причём каждый раз, смещая их чуть в сторону – вокруг оси. Потихоньку начала расти спиралеобразная башня. Трескачёв брал и укладывал спички, зажимая их в длину меж большим и указательным пальцами. Иногда к кончику указательного прилипала сера – тогда, когда уж казалось, что он уложил очередную детальку на хрупкую конструкцию. Приклеившаяся спичка грозила сдвинуть находящиеся под нею спички. В таком случае Сергей аккуратно прижимал её ногтём указательного пальца левой руки, и тогда удавалось оторвать, не вызывая крушения, правый палец. По мере роста башни Трескачёв всё больше опасался, что она упадёт. Тогда он стал брать спички за середину и, затаив дыхание и следя за тем, чтобы нечаянно не задеть грудью стол, продолжил укладывать их одна на другую. Но этот метод тоже оказался не безупречен: спичка на конструкцию как бы ронялась, сотрясая нижние, и сама не всегда ложась как надо. И Трескачёв вернулся к прежнему методу.
Сергей встал, когда начал девятый коробок и продолжил строительство уже стоя. Первая упаковка ушла вся – Трескачёв распечатал другую. Когда был уложен одиннадцатый коробок, Сергей отошёл, чтобы посмотреть со стороны на спичечную, закрученную спиралью, с коричневыми полосами из серных головок, башню. Она выросла почти до полуметра. Трескачёв взглянул на творение рук своих и увидел, что оно прекрасно. Тогда он решил это дело перекурить.
Сергей аккуратно прикрыл за собой дверь на кухне, чтобы какой-то нелепый сквозняк не порушил его творение. Курили они в коридоре на две квартиры, сделанном в крыле лестничной площадки. Когда Сергей протянул руку к входной двери, Алла, сидящая в комнате в кресле перед телевизором, спросила: "Не пора ли пообедать?" Он ответил: "Досматривай, после". И вышел из квартиры.
Трескачёв курил, стряхивая пепел в пепельницу, сделанную из пивной банки со срезанным верхом и закрученными в стружки-кудряшки краями, думая: удастся ли ему уложить ещё девять коробков? Пожалуй – нет. И Трескачёву захотелось показать Алле свою башню, пока та не обрушилась. Этакое детское желание похвастаться.
Но, войдя в квартиру, Сергей увидел открытую дверь на кухню, и на столе – ни единой спичечки. Телевизор уже был выключен, и слышалось журчание воды в мойке. Появилась Алла с тряпкой в руке и принялась протирать стол.
– А-а… – пройдя на кухню и указывая рукой на чистую скатерть, Сергей хотел спросить "зачем?".
Но Алла перебила его, пролепетав:
– Я спички на холодильник убрала.
Сергей посмотрел на холодильник. Там лежал поднос, на котором была свалена спичечно-коробочная куча.
– Что, досмотрела телик? – спросил Трескачёв.
– Ага, – беспечно ответила Алла, повернувшись к плите с разогревающимся обедом. – Сейчас готово будет.
Всё правильно: не век же стоять башне на столе, который предназначен для тарелок с разогреваемым сейчас супом.
Всё правильно: он сказал – досматривай, после… Она досмотрела, и наступило это "после". А тут эти спички. Про них ничего сказано не было.
Всё правильно: что это, в конце концов, за детский сад?
Это такая мелочь… Но эти мелочи – день за днём, день за днём, день за днём…
Когда Сергей, возвращаясь с магазина, приносил какую-нибудь буханку хлеба и молоко, он уж начинал опасаться, что Алла вот-вот назовёт его чемпионом. Потому что глаза её восторженно горели, словно за эти пятнадцать минут он сам умудрился испечь этот хлеб и, отловив средь сугробов корову, надоить с неё пакет молока, да заплатив, аккуратно получить сдачу.
Как-то раз он нелепо и неудачно пошутил: суп какой-то сладкий. И Алла, попробовав, запереживала не на шутку, что, по-видимому, добавила в него сахар вместо соли. Сергей поспешил успокоить её, сказав, что пошутил. Тогда Алла ещё раз попробовала суп и удивилась: в самом деле – солёный.
А однажды он обнаружил, что к его ключам от квартиры прицеплен новый брелок. Точно такой же, как и был, в виде якорька. У прежнего кончик одной лапы был отломлен, но всё равно – брелок безотказно откупоривал пивные пробки. Алла же купила где-то точно такую же безделушку, поменяв старую, поломанную, на новую, целую. Наверное, помня, как Сергей иной раз вздыхал, говоря про свой якорёк: да, были времена, когда он двумя лапами работал. Но вот, надломился от трудов непосильных.
Алла, безусловно желая сделать ему приятное, прицепила новый брелок к его ключам, а старый просто-напросто выкинула.
Всё понятно, она хотела как лучше. Да только Сергею тот косолапый якорёк дорог был, подаренный в шестнадцать лет пьяным в уматень другом.
Всё понятно – он не объяснил, что ему дорог именно этот, с отломленной лапой якорёк. Ну, или сделал это недостаточно внятно.
Да и вообще, пустяк это. Но, день за днём, день за днём, день за днём…
И вот наступило апрельское воскресенье, оказавшееся днём телевизионно-лентяечного инцидента. Трескачёв вместе с Аллой сидели в комнате. Она смотрела что-то по телевизору, он разбирал свой старенький будильник, начавший всё чаще и чаще останавливаться. Капризничал, прекращая тикать каждые минут десять, словно ожидая, когда его потрясут, словно по-стариковски желая хоть как-то привлечь к себе внимание.
Сергей открутил два крепёжных винтика, снял два приспособления для перевода стрелок и, взявшись за прозрачный пластик, закрывающий циферблат, попробовал отделить его от корпуса – никак. Покрутил будильник в руке – да нет, вроде, больше ничего не держит. Но вот Сергей заметил паз под циферблатом и, вставив в него отвёртку, попробовал поддеть – опять никак. Он нажал посильнее – и переусердствовал: от прозрачного пластика отлетел кусок с треть циферблата. Тогда Трескачёв в сердцах вскочил и, подойдя к окну, зашвырнул в открытую форточку переставшее тикать тело будильника. Тот полетел с пятого этажа и приземлился в чёрную проталину в конце захламлённого косогора, начинавшего свой спуск практически под самыми окнами дома. Сергей добавил красок в тот ещё вид из окна.
Сев обратно в кресло, он сказал Алле:
– Удивляюсь, как будильник протянул так долго. Раньше я его регулярно ронял – и ничего, ходил. Наверное, он с тоски зачах: никто не роняет. Если б он мог передать последнюю волю, то непременно пожелал бы, чтоб его напоследок как следует уронили. Что я и сделал. Спи спокойно, дорогой товарищ. Твоё место в строю займут другие.
По телевизору началась реклама, и Алла захотела переключить канал. Она взяла пульт, который Сергей принёс с собой, перебираясь к ней жить. У них были одинаковые телевизоры, но у Аллы не было лентяйки.
И вот сейчас она захотела переключить канал – и ничего не вышло. Попробовала ещё – опять ничего. Тот же канал, с той же рекламой. Алла встала, вновь нажала на кнопку, отвела руку чуть в сторону – безрезультатно.
Тогда она подошла к форточке и точно так же, как Сергей будильник, зашвырнула лентяйку на улицу.
Тут-то в голове Трескачёва что-то и щёлкнуло.
– Её место займут другие, – сказала Алла, улыбаясь. – У меня скоро получка.
Сергей тоже улыбнулся, только совсем недобро, – "может, следовало просто заменить батарейку?", однако Алла этого не заметила. У Трескачёва возникло ощущение дежа-вю. Вот так же, как с добрым утром, несколько лет назад была выкинута его кассета со "SLAYER-ом".
"Да что это у баб, апрельское обострение? Просто необходимо выкинуть что-то, принадлежащее мне, в форточку?"
– Я – курить, – сказала Алла, направляясь в коридор. – Идёшь?
Сергей, глядя на рекламу зубной пасты, молча покачал головой.
Дверь открылась и закрылась за Аллой. Трескачёв продолжал сидеть в кресле.
"Я выкинул будильник, и она тут же выкинула лентяйку. Всё, что ни сделаю – всё правильно, достойно подражания".
Сергей встал и, подойдя к окну, глазами поискал на косогоре лентяйку. Нет, не видно. Тогда он полностью сдвинул в сторону тюль, открыл на раме нижний шпингалет, затем забрался с ногами на подоконник и открыл верхний. Потом рывком с треском распахнул заклеенное с зимы окно. Опустил шпингалет на второй раме и, спрыгнув на пол, с таким же треском раскрыл и второе окно. В комнату ворвался простуженный ветер, заколыхав тюль и штору. Он дул со стороны сопок, чернеющих недавно появившимися проталинами.
А на экране продолжалась реклама. "Ты – лучше…" – напели там.
– Да, я такой, – проговорил Сергей, выдернув шнур из сети.
Затем, подняв телевизор на руки и отступив с ним несколько шагов для разгона, резко подбежал к окну и что есть силы, двумя руками зашвырнул его как можно дальше. Тот пошёл хорошо; Сергей следил, затаив дыхание. Сделав оборот в полёте, телевизор врезался в мокрый снег косогора, под которым, возможно, скрывался камень. Раздался "ба-бах!" лопнувшего кинескопа. А пластиковый корпус на удивление уцелел. Телевизор, ещё пару раз кувыркнувшись, скатился метров на пять, пока не уткнулся в здоровенный камень-валун. И только тут Трескачёв задышал.
– Что-то я вспылил, – проговорил Сергей, закрыв окно, и начал собирать манатки.
С получки он дал Алле деньги на новый телевизор, и с тех пор они больше не виделись.
Трескачёв вдруг осознал, что пялится куда-то сквозь экран, не видя происходящего. Это называется – ушёл в себя. Сергей тряхнул головой. В телевизоре один седой дядька рассказывал другому, что в каждом человеке скрывается около пяти тысяч разных личностей.
"А я слышал только о раздвоении личности, – усмехнулся Сергей. – Интересно, а что было бы, доминируй во мне какая-нибудь другая личность из этих тысяч?"
Закончились утренние передачи, начались сериалы. И в это время по карнизу за окном ударили капли дождя. Они барабанили всё сильней и сильней. Сергей зашёл на кухню, закрыл форточку и, сев на табуретку, закурил.
"Ой, а у нас тут ливень, – ухмыльнулся Трескачёв, глядя в окно на прохожих. – Закопошились, черви дождевые. Накопать вас некому".
Ливень, так неожиданно хлынувший с затмивших всё небо серых туч, так же неожиданно перешёл в уныло моросящий дождик, готовый вот так же уныло нудеть ещё с неделю.
"Долбанней этого лета может быть только долбанная зима…" – Зевнул Сергей и, затушив сигарету, пошёл в комнату.
Он выключил телевизор, разделся и лёг в постель, забравшись под одеяло с головой.
"Дождевые червячки, таракашки, ползучки…" – тихо запели колыбельную в задрёмывающем сознании Сергея неведомые, убаюкивающие голоса. И вскоре он крепко заснул.
II
Сергея разбудил солнечный свет, зарабатывающий сейчас, летней полярной ночью, выходные на всю зиму вперед. Тонкие шторы были ему фиктивной преградой. Сергей глянул, щуря заспанные глаза, на тикающий будильник.
"У-у, рань-то, какая…" – зевнул он и, повернувшись лицом к стене, проворно натянул одеяло на голову.
"Спать-спать-спать…" – пропел покровительственный голос в сознании Сергея, где так и осталась не вытесненная солнцем сонная дымка.