4
Сергей пил кофе, хрумкая печенюшками и прикладываясь к банке сгущёнки. Ему вспомнилось, как раньше любил вот так, сидя в тишине, пить кофе и курить сигарету. Да так явственно, что захотелось вновь подымить. Просто, глядя в окно, растворяться в свободном течении мыслей. Курить он бросил после того памятного провала на пороге своей квартиры. Но до сих пор на него иногда накатывало сильное желание закурить сигарету. Чтоб убить зависимость надо убить мозг. От этой мысли его неожиданно оторвал стук по металлическому карнизу за окном. Сергей обернулся и увидел голубя.
– Какаду! – хохотнул Трескачёв и подкинул в форточку печенье. Оно стукнулось о верхнюю часть наружной рамы и отскочило вниз, на улицу, спугнув голубя, тут же улетевшего прочь.
"Вот ведь сейчас кому печенюшкой по голове попало б… – подумал Сергей. – Впрочем, это лучше, чем, спугивая птицу, стучать по стеклу и разбить его. Да еще так, чтоб вниз всё обрушилось".
С улицы послышался надрывный кашель.
"Убей я его сейчас своей печенюшкой, это б называлось эвтаназия", – подумал Сергей и выглянул в окно.
Мужика уж не было ни видно, ни слышно. Трескачёв смотрел на улицу с восьмого этажа. В детстве на такой высоте уже голова кружилась. Сам-то он ребёнком жил на втором. Спрыгнуть можно.
Было это когда по земле ещё динозавры ходили. То есть чёрт знает когда, и Сергей учился чёрт припомнит в каком классе.
Уроки закончились, но впереди маячила эта – терпеть невозможно – продлёнка. И вместо того, чтоб где-нибудь шухерить, скоро предстояло вернуться в школу. Но немного времени у них ещё было, – у Сергея… впрочем, нет, у Серого – так его тогда звали на улице – и его друга, с кем спустя годы будут хохотушек на Пяти Углах цеплять.
Они гуляли возле дома Серого, и вдруг увидели на крыльце подъезда коробку из-под торта. Друзья переглянулись и одновременно кинулись к коробке. К такой беленькой да аккуратной.
– О-а-а! – в азарте закричал друг на бегу.
– О-а-а! – перекрикивал Серый.
Он оказался чуть быстрее. Когда носок ноги уже летел точно в коробку, и невозможно было отвести удар, в голове промелькнула старая, всем известная фишка про кирпич в ничейном мячике.
"Ой!" – воскликнуло в мозгу отчаянье, и нога врезалась в картонную упаковку. Сердце сжалось… Но боли он не почувствовал. Коробка подлетела, открываясь, и в стороны прыснули ошмётки торта.
"Очень много крема", – тупо подумал Серый.
– О-э… – издала нечленораздельный звук тётка, стоящая здесь же, на подъезде, прежде оживлённо болтающая по телефону-автомату.
Она смотрела округлившимися глазами на веером разлетевшийся по асфальту торт. Друзья, не говоря ни слова, стремглав кинулись мимо ошарашенной тётки в подъезд. И, только когда они уже летели вверх на второй этаж, перепрыгивая через ступеньки, с улицы раздался пронзительный крик, словно вой запоздалой сирены.
Серому свою дверь открыть, что торт пнуть – миг. Раз – и они уже заскочили в квартиру. А, переведя дух, вдруг поняли, что сами себя загнали в ловушку. Надо было бежать куда-нибудь прочь по улице. Теперь же тётка наверняка устроила засаду в подъезде. А в продлёнку уже было пора идти. Опоздают – всё будет доложено родителям. А у них прогулов немеряно! За что и сослали их на дополнительные занятия. Что ж делать? Если из квартиры выйти, то засечёт тётка и вечером предъявит родителям Серого счёт за торт. Если же остаться дома, то предъявлять будеть училка.
– Лоджия, – проговорил друг.
Они переглянулись и молча пошли на лоджию.
– Да, прыгнуть можно, – глянул вниз Серый и посмотрел на друга. – Давай.
– А чё это я? – запротестовал друг. – Торт ты пнул. И лоджия твоя. Ты первым и прыгай.
Серый опять посмотрел вниз, на газон, спускающийся от тротуара к дому под углом градусов в сорок.
– Я… – проговорил он не очень-то уверенно. – Раз плюнуть. А ты что ж – не можешь?
– Могу, – усмехнулся друг. – Плюнуть. И раз, и два. А прыгать ты первый должен. Я – после.
Серый, перегнувшись через парапет, плюнул вниз. Упавшая слюна лежала, такая близкая, в бетонной канаве для стока воды. А прыгать предстоит на склон – вообще рукой подать. Тем более на землю.
– Раз плюнуть, – повторил Серый уж более решительно и перелез через парапет.
Теперь он держался за него руками за спиной, стоя на крохотном выступе одними пятками. Невдалеке какие-то две девчонки перестали заниматься своими девчачьими делами и с любопытством уставились на Серого. Всё, обратной дороги не было. И он, конечно же, прыгнул.
А, приземлившись, почувствовал сильнейшую боль в той самой ноге, что летела на коробку и, казалось, обречена была сломаться, врезавшись в спрятанный кирпич. Но Серый даже не пикнул, помня о наблюдающих девчонках и ещё не прыгнувшем друге. Подняв лицо, он улыбался.
– Прыгай, – сказал Серый другу.
Тот, заподозрив неладное, молча разглядывал его.
– Пры-ы-ыгай! – продолжал выдавливать улыбку Серый.
– Чё ты оскалился-то? – спросил друг.
– Ну, давай же.
– А ты отойди, – сказал друг.
– А ты рядышком.
– А ты пройдись-ка немножко, – предложил друг, даже и не думающий перелазить через парапет лоджии.
С лица Серого исчезла улыбка. Он встал на здоровую ногу, а когда попробовал ступить на т у, что болела, то чуть не взвыл. Нога подкосилась, но Серый устоял, скрипнув зубами. Девчонки засмеялись, а друг сказал:
– Знаешь, пожалуй, я прыгать не буду.
Серому уже было всё безразлично, и он похромал домой. У подъезда, конечно тётки уж и след простыл. А разлетевшиеся ошмётки торта доедали дворовые собаки.
Одно хорошо, в продлёнку идти не пришлось. В травмпункте врачи обнаружили у него трещину ступни и наложили лонгет.
5
Сергей пошёл в комнату смотреть утренние телепередачи. Он включил телевизор с лентяйки и завалился на диван. Пульт от телика был не родной. Родной он оставил у Аллы. У той оказался такой же телевизор, а лентяйки к нему не было. Они тогда попробовали жить вместе. Алла, конечно, барышня красивая, но причуды у неё – ну его на фиг. Сергей ушёл от неё недели через две, обратно в свою съёмную квартиру.
С экрана утверждали, что в каждом человеке скрываются тысячи личностей.
"Что за чепуха", – подумал Трескачёв и выключил телик.
По жестяному карнизу окна забарабанил дождь. Сергей вновь разобрал постель, и улегся досыпать. Мысли тёплой тихой рекой поплыли вдаль, увлекая сознание в мир спокойного сна.
СЛАВНЫЙ
Тёмной ночью осенней
Припозднилась гражданка, пешком
Возвращаясь домой по аллее
В пальто с норковым воротником.
Торопилась, путь свой срезая
Не пошла там, где были огни -
В заборе дыру подыскала,
Свернув с дороги в кусты.
А там, по нужде своей малой,
Гоп-стопник по прозвищу Шкерт
Стоял, траву поливая,
Дымил сигареткою "Кент".
Увидел гражданку в пальтишке -
Запрятал хозяйство в штаны
И к ней подвалил он неслышно
Под покровом ночной темноты.
– А ну-ка, снимай-ка пальтишко,
И сумочку мне одолжи.
Я бедный романтик, не всем же
Купаться, как ты, в роскоши.
Гражданочка шум вдруг подняла -
Во, нервная! Как завизжит…
И тут же, кусты подминая,
Герой к ней на помощь спешит.
Здоровый детина – два метра -
Романтику кости ломал,
А после с гражданкой под ручку
Домой к ней ушкандыбал.
А после через неделю,
А может быть и полторы
Гражданку с пальто повязали
В аллее всё той же менты.
– Вот и попалась, стервоза! -
Ей мент на допросе сказал,
А чтоб убедительней было,
С размаху по уху как дал!
– Пальто ж то украли у тёщи
Начальника ГУВД.
Получит гражданка по полной,
Как в старом НКВД
Клялась она и божилась:
– На рынке купила пальто!
Менту это было до фени,
Он дело сдал в суд всё равно.
Гражданочка срок щас мотает,
Романтик в больничке лежит,
Герой лечит триппер, икает -
Гражданкою он не забыт.
Такая история была,
Такие, брателла, дела -
Гражданка пальто не отдала
И всем жизнь попортила.
1.
Я смотрел на то, что раньше было едой человека. Быть может, бифштексом, прежде скакавшим телёнком с задорно задранным хвостом. После его убили на скотобойне и расчленили. Люди, потрошившие тушу, и представить не могли, что скотина, став дерьмом, обретёт невообразимую известность. Не для них, а для их детей.
Говно. А сияет-то как! Не иначе, святой или слесарь с атомной станции обделался на фоне города. Город на заднем плане наверняка Лондон. И не одной буквы по-русски. Ещё бы! В СССР не выпускают в тираж изображение говна. У нас его делают. Натуральное. Кроссовки "СКОРОХОД". Выглядят так, что в далёкой Англии никто, из чисто моральных соображений, не выпустит товара с изображением такой обуви на упаковке.
– Зоныч, где пластинку "SEX PISTOLS" надыбал? – спросил я тогда у сокурсника в ПТУ.
– На дыболках, – ответил Зоныч, находящийся в кольце обступивших его пацанов. Точнее, пластинку "SEX PISTOLS" в его руках.
Сколько ж прошло? Сейчас 2008 год… Мдаа… Девятнадцать лет. Теперь я у половины пацанов, тогда обступивших Зоныча, имён не вспомню.
– Давайте "SEX PISTOLS" врубим, – без всякой надежды предложил я.
Молчание. Укоризненно-сожалеющий взгляд давнего друга.
– Какой секс, какой пистолс?! – весело возмутилась жена друга. – Танцуют – все.
И, выйдя из-за стола, первой пустилась в пляс под попсовое "унц-унц". К танцующей Лене поспешила Ольга, утягивающая за собой Длинного. Моего кореша. Длинный, он и есть Длинный. Под два метра ростом. Неуклюже топтался меж миниатюрных и – в отличие от него – гармонирующих с музыкой девиц.
– Я тоже хочу, – закапризничала Катька.
– Так иди.
Неделю были знакомы, уже убедился – она не из стеснительных. С Ленкой-Олькой быстро спелась. Так в чём же дело?
– Я с тобой хочу, – сказала Катя.
– Не, я только под "SEX PISTOLS" танцую.
Глядя на выходящую из-за стола Катьку, я подумал: "Лучше быть занудой, чем клоуном. Вон, Длинный – он бы хорошо в каменоломне смотрелся, а не пытающимся тут выплясывать.
– Славный, ну не ставить же сейчас "SEX PISTOLS", – сказал оставшийся со мной за столом Лысый. И усмехнулся. – Или GOREFEST. Баб обламывать.
Он отгрыз кусок вяленной, жирной путассу, вытер руки туалетной бумагой и отпил из кружки пива. Я последовал его примеру.
Конечно, надо находить что-то обоюдное. Вот мы и чередовали "унц-унц" и то, что могли слушать из нашей музыки барышни.
Плясуны вернулись за стол. И потекла заунывная – для меня – беседа. Потому как обсуждение неприсутствующих знакомых я всегда считал делом не своих полномочий.
Потому сидел молча. Попивал пиво. Покусывал рыбу. Покуривал сигарету. И компания-то своя, но какая ж тоска… Вот, помнится, летом 1996 года я с Длинным сидел здесь же, в квартире у Лысого. Тоже пили пиво, но из колонок звучала Г.О.
– Тоска, – сказал Длинный, ставя опустошённую кружку на стол. И тут же открыл новую бутылку.
– А ты гони её прочь, тоску-кручину, – проговорил Лысый. – Сейчас что-нибудь придумаем.
– Тебе легко придумывать, – пробурчал Длинный. – У тебя мозг есть.
– А у тебя нет? – удивился Лысый. – Хотя б спинного? Костного?..
– Откуда мне знать? Мне знать нечем! – вздохнул Длинный и обратился ко мне: – А у тебя с мозгом как, братуха?
– Одолжить хочешь? – спросил я. – Я б академику под проценты мозг одолжил. Но ты ж не академик, процентов с тебя никаких.
– Ну, раз я тупой, то вам самим придумывать потеху, – усмехнулся Длинный. – А то у меня одна забава: тумаков обоим надаю – всё веселье.
– Давайте на желание спички тянуть, – предложил Лысый.
– На какое? – спросил я.
– Да пофиг! На любое. На идиотское.
– Хочу денег много, – сказал Длинный.
– Иди работать, – предложил Лысый.
– За еду, – вставил я.
– Ну, вот вам и желание! – развёл руками Лысый. – Проигравший идёт на улицу с плакатом на шее: "РАБОТАЮ ЗА ЕДУ".
– Точняк! – воскликнул я. – С плакатом в центр занятости. Только надо сразу обговорить детали.
– Да, – согласился Лысый. – Зайти в "центр". Пройтись там. Почитать объявления. Минут через пять выйти и постоять у входа.
– Ага, – поддержал я. – Постоять, скажем, с час.
– Долго, – сказал Длинный. – Полчаса хватит.
– Ты уж тоже, Длинный, догадываешься, кто проиграет? – засмеялся Лысый.
– С чего бы мне проигрывать?! – обеспокоился Длинный.
– Это не я сказал, – смеялся Лысый.
– Славный, твой друг на меня порчу наводит, – сказал мне Длинный. – Успокой его, не доводи до греха.
От этих слов Лысый и вовсе, со смеху согнувшись, стукнулся лбом о стол.
– Он и в самом деле не говорил, что ты проиграешь, – заметил я.
– И ты туда же! – воскликнул Длинный.
– Не, я здесь же. А порчу ты сам на себя навёл. Теперь твоё подсознание будет изо всех сил стремиться проиграть. Тебе теперь лишь кажется, что ты хочешь выиграть.
– О! – отмахнулся двумя руками Длинный. – Ты страшный человек. Хорош меня зомбировать.
– Пусть у проигравшего будет шляпа для милостыни, – сказал Лысый.
– А чё, давайте, – поддержал Длинный. – Может, мне на машину насобираем.
– Это уж как постараешься! – опять засмеялся Лысый.
– Ладно, посмотрим, кто после смеяться будет, – сказал Длинный.
Мы принялись за плакат. Нашли какую-то картонку и написали: "ГОТОВ РАБОТАТЬ ЗА ЕДУ!" И после ещё приписали мелко: "овсянку не предлагать".
Шляпы у Лысого, конечно, не было, и под милостыню мы нашли коробку из-под обуви.
Спички предлагал тянуть я. Потому как оба друга – прощелыги знатные и веры им нет. Но чёрт! И блин! И настоящие маты! Когда они вытянули по спичке – в моей руке осталась короткая.
– Получил! – обрадовался Длинный. – Ничего-то ты с моим подсознанием не сделал.
– Ещё бы, – сказал я. – У тебя его просто нет.
Перед нами высилось трёхэтажное здание "Центра занятости". С коробкой подмышкой, с плакатом на шее я, хоть и хмельной, но всё ж неуверенно пошёл к входу. Приятели последовали за мной на расстоянии.
Обширный зал первого этажа. По периметру – сиденья для ожидающих. Их набралось предостаточно. Скучающие, волнующиеся, утомлённые. Все они вдруг уставились на меня. Прежде я испытывал такое же ощущение – что нахожусь не там, где надо – в призывном пункте военкомата. В центре зала я остановился. Длинный еле сдерживал смех. Лысый же был серьёзен. Подошёл к доске объявлений и косился на меня. Все остальные же – таращились. Вон и женщина за окошком, выдававшая какие-то бумажки, прервала свою речь, уставившись на меня. То же самое проделала и очередь, стоящая к ней. В тихом зале стало ещё тише. И поэтому очень отчётливо послышались шаги спешащего к выходу Длинного. Видать, силы, помогающие ему бороться со смехом, иссякли.
Когда дверь за ним хлопнула, все словно проснулись. Ожили пониженные голоса. Заскрипели откидные стулья. Зашаркали ноги. А женщина за окошком сказала:
– В двадцатом кабинете.
Я был всеобщим, откровенным центром внимания всего с минуту. После все сделали вид, что я им не интересен.
Как было условленно, я подошёл к доске объявлений. Сделал вид, что читаю. После не спеша пошёл к выходу.
Выйдя на улицу, сел на бетонные ступеньки близ входа, скрывшись за плакатом "ГОТОВ РАБОТАТЬ ЗА ЕДУ!". Из-за него торчала только моя, нуждающаяся в пропитании, физиономия. Да руки, достающие из пачки "WINSTON" сигарету.
В коробку под плакатом звякнула мелочь. Это вышел из "центра" щедрый господин Лысый.
– Дай тебе Бог здоровья, сынок, – поблагодарил я.
Грело солнышко, пели птички. При лёгком дуновении ветерка, словно что-то нашёптывая, шелестела листва. Мир был прекрасен, а жизнь хороша. Только всё это меня не касалось.
Лысый уселся на скамейку неподалёку. К нему подошёл Длинный, успевший сходить за пивом. Непременно холодным! Они приподняли бутылки, словно говоря мне: твоё здоровье. И принялись пить.
В какие времена приходится жить! Подонки, бухающие средь бела дня на улице, никого не впечатляют. Зато на меня таращались все входящие в "центр" и косились выходящие. Но денег никто не кидал и работы не предлагал.
Рядом припарковалась новенькая, с виду дорогущая иномарка. Из неё вышла, сделав ключиком "пик-пик", красивая брюнетка лет тридцати в лёгком платьице. И направилась в мою сторону. Я перестал быть центром внимания. К примеру, Длинный рисковал лишиться глаз, которые могли вот-вот выскочить из орбит и, пролетев приличное расстояние, шмякнуться на асфальт возле цокающих шпилек. Я щелчком отшвырнул окурок, на удивление точно залетевший в урну. Брюнетка глянула на меня и прошла в "центр".
Вышла она минут через пятнадцать, когда я уж подумывал заканчивать этот цирк.
– Не густо, – сказала она, заглянув в коробку с мелочью. – На еду не хватит. Но ничего, у меня есть для тебя работёнка.
– Только не за овсянку, – предупредил я.
– Что ты! Расплачусь исключительно едой.
– И какая работёнка? А то я, конечно, мастер, но работать не умею.
– Так что ж ты работу ищешь?
– Помилуй, кормилица, так ведь нужда. И потом, я – работник интеллектуальный. Могу тебе баллистическую ракету начертить, или кроссворды разгадать. Какая задача перед нами?
– Задача, я так понимаю, утереть твоих приятелей, – усмехнулась брюнетка.
– Ого! – удивился я. – А их имён ты не видишь?
– Хватит болтать. Ты идёшь?
– Конечно! – сказал я и, вставая, наступил на коробку с мелочью. – Тфу ты, блин!
– И выкинь этот плакат, – тихонько засмеялась брюнетка.
Пока мы шли к машине, я ни разу не взглянул на подонков с пивом.
– Что, в карты проиграл? – спросила брюнетка, выруливая со стоянки.
– Не, в спички.
– Хм, спички… – усмехнулась брюнетка. – Всё равно, проиграл – плати. Спичечный долг – дело чести. – Она вдруг серьёзно посмотрела на меня. – Ты человек чести?
– Не, я проходимец известный, – тоже серьёзно ответил я. – Втираюсь сначала в доверие. Затем – в машины. А после туда, где и вовсе ничего не вотрёшь.
– А лицо такое благородное.
– Это специальное лицо. Наивных барышень обманывать.
– Забавный, – улыбнулась брюнетка.
– Смех и радость мы приносим людям.
– Я тоже как-то проиграла желание подругам.
– Хорошо, не моим друзьям.
– Хо-о-о, знаешь, какие девки бывают коварные?!
– А бывают и не коварные?
– Так, не поняла. Это и я что ли?!
– Да ты самая знатная средь них! Заманила беспризорника конфеткой, да глазами добрыми.
Она, вдруг закрыв глаза, повернула лицо ко мне. Машина продолжала катить по городской дороге средь других автомобилей.
– И какого же цвета эти глаза?
– Обалденного, – ответил я, косясь на бампер впереди идущей машины.
Брюнетка улыбнулась, не открывая глаз, и чуть прибавила газу:
– А какой он, обалденный?
– Это когда видишь и думаешь: о, как обалденно.