"А ведь он упрям не из тупости, - осенило Генерала. - Тут все глубже и страшнее. Он отстаивает свои привилегии, являющиеся привилегиями всего того слоя, который он представляет. Это их крохи власти, и они их не отдадут. Да и такие ли уж это крохи? Возможно, их власть больше нашей, которая ими гарантируется, но и ограничивается. Я ничего не могу сделать с Мущинкиным. Посадить? Не те времена. Снять с поста, выкинуть из партии - не моя прерогатива. Это мог бы сделать Главный идеолог, но не решился. Не потому, что боится Мущинкина. Сам Мущинкин - ничтожество, ноль, но он частица системы, имя которой - аппарат. Мущинкина вообще нет, есть его место, а с местом ничего поделать нельзя. Ну, прогонят Мущинкина, в его кресло сядет другой… Мущинкин. Прогонят этого - третий. Такой же - один к одному. Ну, может, другой цвет волос, глаз, другие привычки - какое это имеет значение? Он будет делать все то же и так же не пустит Суржикова, потому что тот недавно вернулся из Японии. Любого из нас скинуть ничего не стоит, даже Генсека. Хрущева, колосса, историческую фигуру, убрали тихим дворцовым переворотом, достойным какого-нибудь плюгавого немецкого княжества восемнадцатого века. Убрать главу правительства в сто раз легче, чем Мущинкина, ибо за Хрущевым не было никого, а за Мущинкиным - аппарат, все равно сделает по-своему, убрать кого-нибудь из них можно, если аппарат согласен. Они изредка бросают нам эту кость, чтобы поддерживать в нас иллюзию власти, а то и повыше. В иных случаях можно ликвидировать само место, даже места, но они не исчезнут, а лишь переместятся, аппарат бдительно следит, чтобы общее число мест не уменьшалось, каждая попытка к сокращению ведет лишь к приросту. А ликвидировать все места - значит ликвидировать строй. Мы сами создали эту систему, видя в ней гарантию нашей власти, а существуем лишь потому, что аппарат нас терпит. Мы тоже нужны ему. Вот в чем "ирония судьбы, или с легким паром". Правила выезда за границу - абсурд. Но мы не можем их упростить, хотя над нами смеется весь мир, и мы теряем время, деньги, престиж, возможности. За этой канителью стоит целая армия бездельников и вездесуев, которых не распустишь, не разгонишь. Они собираются, льют воду, вызывают отъезжающих пред свои тусклые очи и задают им идиотские вопросы о государственном устройстве Бенина и политической программе дорогой Маргарет Тэтчер. И за них весь аппарат, ибо сегодняшние аппаратчики - это завтрашние пенсионеры, то бишь члены выездной комиссии и всех подобных ненужных институций. Аппарат - хозяин положения. Чудище обло, огромно, стозевно и лаяй - так, кажется, у Тредиаковского? Если посчитать всех деятельных бездельников, которые мешают людям выехать за рубеж, да прибавить к ним тех, кто мешает развитию промышленности, сельского хозяйства, строительства, науки, искусства, кто не пускает к читателям хорошие книги, а к зрителям хорошее кино и театр, кто разрушает торговлю, сферу услуг, почту и телеграф, транспорт, городскую и сельскую старину, то получится великая и могучая армия, превосходящая своей сплоченностью Вооруженные Силы страны. И как от нее избавиться? Говорят, что плюрализм у нас потому невозможен, что народу не прокормить второй партии. Это неверно: самоотверженный и безотказный народ наш и так кормит всех названных вредителей-вездесуев (сколько их - 15–20 миллионов?) вместе с их семьями. А если они перестанут вредничать, то народу будет неизмеримо легче. Пусть получают пенсию, равную окладу, пусть сохранят все свои привилегии: квартиры, дачи, персональные машины, закрытые распределители, спецбольницы, санатории, охотничьи домики, пусть их детям будет гарантировано, независимо от способностей, поступление в МИМО или на факультет журналистики МГУ с последующей работой за границей, пусть их ежегодно награждают орденами, звездами, медалями, академическими лаврами, только бы они ни во что не вмешивались, а качались в гамаках, веселились, развлекались, словом, отдыхали. Пустые мечты - не хлебом единым жив человек. Вкусившим власть нужна власть. Власть Генсека над всеми жителями измученной страны, власть мущинкиных над суржиковыми. Не только атрибуты власти, но реальная возможность насилия. Кто знает, от чего труднее отказаться: от спецпайков, дач и машин или от возможности угнетения себе подобных? Так что выхода нет. Эта система окостенела, и ее не размягчить никакими усилиями. Все перемены могут быть только внутри ее, но, как ни пересаживай крыловских оркестрантов, музыки не возникнет. И я бессилен перед этим оловянным человеком, его не проймешь воплями о гибнущей стране. Все соображения ничего не стоят перед непреложным фактом, что нельзя два раза подряд ездить в загранку. Ездить, положим, можно, только не суржиковым".
- Ладно, товарищ Мущинкин. Пропуск подпишите в секретариате.
И когда Мущинкин был уже в дверях, Генерал остановил его вопросом:
- Постойте, Мущинкин. Скажите, вы в Бога веруете?
- Я коммунист, товарищ Генерал.
- Я знаю, что у вас есть партийный билет. Я по-серьезному спрашиваю.
Мущинкин понял, что вопрос неофициальный, доверительный и ответить на него можно честно.
- В Бога я, конечно, не верую. Но считаю, что там кто-то такой есть.
- Помолитесь тому, кто там есть, чтобы будущая революция была бескровной, - истово посоветовал Генерал.
Несколько сбитый с толку, но твердый духом, Мущинкин покинул кабинет…
Генерал понял, что прямой путь откомандирования Суржикова в Голодандию не годится. Оставался один доступный ему способ: заслать Суржикова в качестве нашего агента. Для этого не требуется ни характеристики, ни районного утверждения, ни последующей волокиты, ни даже справки о здоровье. Все можно провернуть за одни сутки.
Суржиков не разделял доверия Мущинкина к органам святого дела сыска и явился на площадь Дзержинского на всякий случай с вещами. Пропуск был выписан только на него, с вещами не пропускали. Встревоженный отсутствием Суржикова и подозревая в том козни Мущинкина, Генерал поднял на ноги все министерство. Запросил КБ и дежурного по городу, обратились по месту жительства, дозвонились в институт Склифосовского, разослали людей по всем моргам и вытрезвителям. Совершенно случайно кто-то из работников к исходу дня наткнулся на Суржикова в пропускной. В который раз за последние дни Генерал с горечью подумал: "Мы создали систему, не пригодную для жизни".
- Зачем вы взяли с собой вещи? - спросил Генерал Суржикова.
- А как же без теплого? Там небось холодно.
- В Голодандии? - усмехнулся Генерал.
Суржиков не ответил, он не понял.
- Почему вы решили, что вас посадят? - допытывался Генерал. - Разве вы в чем-то виноваты?
- Ни в чем я не виноват. А это - самое худшее.
- Почему?
- От вины еще отвертеться можно, а коли ничего нет, что тут докажешь? Амба!
Наверное, следовало возразить, но почему-то Генералу возражать не хотелось. И вообще он чувствовал странную усталость от этой истории, казалось бы, такой простой и ясной. Все просто, как дважды два, но никто не хочет произвести несложное умножение. Ответ: четыре - означает спасение несчастной страны от гибели, но именно это никого не интересует. Вот и Суржиков после длинной вразумляющей тирады Генерала о положении в Голодандии сунул ему какую-то мятую бумажку. Конечно, заявление об отказе от поездки. "А ведь он боится Мущинкина куда больше, чем меня!" - осенило Генерала. Он вдруг понял, что безразличие людей к судьбе Голодандии идет не от душевной черствости и даже не от замороченности, - от неверия в реальность беды. Людей столько наобманывали, что все идущее от власти они не принимают всерьез, буквально, а с многими поправками, сводящими на нет изначальный посыл. Суржиков, возможно, допускает, что в Голодандии что-то случилось, но вовсе не будет удивлен, если окажется, что там ничего не случилось или случилась чепуха на постном масле. Хладнокровно спишет на неверную информацию, которую в просторечии называют "бардаком". Все граждане, не сговариваясь, признали наш сегодняшний дом бардаком и лишь изредка вздыхают о том порядке, который царил при Сталине, когда потоком лилась кровь, трещали переполненные тюрьмы, мерли люди сотнями тысяч в лагерях, никто не мог слова пикнуть, зато не опаздывали поезда и каждый год снижались цены на штапельное полотно, спички, бумагу от мух.
- Поскольку времени у нас в обрез, мы отправим вас в качестве секретного агента. Вам не надо будет шпионить, я категорически это запрещаю. Знаю я вашего брата - каждый в душе майор Пронин или Штирлиц. Вы едете устранять аварию, и только. Вас забросят завтра. Сделаете работу - и назад.
- С парашютом прыгать? - побледнев, спросил Суржиков. - Я не умею. Даже в Парке культуры не прыгал.
Генерал внимательно посмотрел на него.
- Отказываетесь?
- Да нет… чего уж… раз надо… - пробормотал Суржиков.
Генерал закусил губу. Боже мой, он готов прыгать! Мы воспитали героев, но не воспитали граждан. Ему в голову не приходит послать меня куда подальше. Он не из страха пролепетал свое: чего уж… раз надо… И таких людей мы мучаем!..
- Успокойтесь, Суржиков, вас отправят самолетом. Там встретят. И проводят. Ваше дело - работа, об остальном не беспокойтесь.
Дверь стремительно распахнулась, и в комнату не вошли, а ворвались трое: двое женоподобных мужчин в форме и мужеподобная женщина в халате защитного цвета. Суржиков кинулся вперед и загородил собой Генерала. "Милый мой! - екнуло генеральское сердце. - Он решил, что это покушение, и закрыл меня своим телом".
- Не волнуйтесь, - сказал он, положив руку на плечо Суржикова. - Это инвентаризация.
С преувеличенной грубостью, размашистостью, не обращая внимания на хозяина кабинета и его посетителя, энергичная, уверенная в себе троица принялась за дело. Они хватали, вертели в руках, с шумом ставили на место разные предметы и что-то помечали в реестре, который держал один из толстозадых мужчин. "Вот так ворвались к Павлу I его убийцы, - подумал Генерал, - с той же гнусной развязностью и хамским шумом. Я могу стереть их в порошок, стоит мне пальцем пошевелить, но я не сделаю этого, они за пределами моей власти, подчиненные тому высшему, чье имя: инвентаризация. А что это значит? Они проверяют, не украл ли я что-нибудь из казенной мебели, литографию с изображением Красной площади, графин с водой, граненые стаканы, портрет Генсека в маршальской форме, пепельницу, чернильный прибор, фабричный коврик, настольную лампу, еще какую-нибудь ширпотребовскую дрянь, находящуюся тут со времен Менжинского. И я обязан это терпеть. Ин-вен-та-ри-за-ция! В каких провалах сталинской Тьмы зародился этот дикий обычай и почему обрел столь непреложно хамскую форму? Может быть, Сталин был убежден в повальном воровстве, в воровстве сверху донизу, не обошедшем и высших людей государства, и в защиту от него изобрел эту полицейскую меру, а такие акции, как известно, не отличаются деликатностью. Цель хамства - ошеломить, унизить, кинуть себе под ноги, глядишь, подозреваемый, а мы все подозреваемые, вынет из кармана похищенную открывалку для боржомных бутылок, электрическую лампочку, чайную ложку. Ладно, лишь бы скорее убирались".
"Цареубийцы" отбыли, не попрощавшись, шаркая подошвами, и захлопнули за собой дверь.
- Документы мы вам оформим. Легенда у вас такая: студент института Патриса Лумумбы, возвращающийся на родину. Разговорник из пяти необходимых фраз вы получите. Одежду тоже. Сейчас я позвоню, чтобы вас экипировали.
- А почему я не могу ехать в обычном?
- Вы-то можете, да мы не можем. Тут такое начнется! Замучают доносами. Послали, мол, своего, по блату, прибарахлиться или на сафари. Вы не представляете, как трудно стало работать. На меня вот такое досье. - Генерал показал на метр от пола. - И главное, пишут не только на Старую площадь или в КПК, а сюда, мне - на меня!.. Я не должен этого говорить. Подпишите бумагу о неразглашении государственной тайны. - Он небрежно подсунул Суржикову какой-то листок с печатным текстом.
Суржиков пробежал его глазами, вынул шариковую ручку и расписался.
Генерал набрал номер телефона.
- Срочно - комплект Гол-два. Ходовой размер. Можно бэу. Ко мне в кабинет… Что-о? Как это может быть?.. Канарейкин еще не отчитывался? Вызвать немедленно!.. В отпуске? Где? На байдарках… А, черт!..
Генерал швырнул трубку, потер руками лицо.
- У вас есть белая рубашка, лучше спальная, кальсоны и вафельное полотенце?
Суржиков кивнул.
- В этом и поедете. Из полотенца сделаете чалмушку.
- Неудобно, - пробормотал Суржиков.
- Что за чепуха! Там все так ходят.
- Там-то ходят. А здесь, если я появлюсь на улице в подштанниках, меня сразу заберут.
- В аэропорт вас доставят на машине. А там - дети разных народов. Иные просто в чалме, без подштанников. Брюки возьмите с собой. Когда полетите назад, переоденетесь и домой вернетесь в нормальном виде. Деньги у вас есть?
- Какие?
- Ясно, не рубли. Хилии.
- Откуда им быть?
- Могли остаться от той командировки. - Генерал снял телефонную трубку, в его движениях проглядывала неуверенность. - Нинель Тимофеевна? Это я. Как здоровье?.. А у кого в наше время хорошо?.. Нинеличка Тимофеевна, - голос замедовал, засахарился, - выручайте, душечка. Нужны хилии… Да? А зелененькие?.. Без ножа режете. Мы тут одного человечка должны послать… Может, марки, или фунты, или франки?.. А что есть?.. Тугрики и леи?.. Вы бы еще рубли предложили.
Расстроенный Генерал бросил трубку. Встал из-за стола, отомкнул сейф.
- Энзэ. Заначка с последней командировки. На горячие сосиски хватит. Там еда дешевая. Поешьте хорошенько в самолете, с собой возьмите консервы, пусть жена сухарей насушит… Да, это все не для разглашения. Распишитесь.
- Я уже расписался.
- То была государственная тайна, а это финансовая… Да, Суржиков, вы небось думали, что мы тут глобальные заговоры сочиняем, операции всемирные разрабатываем. А мы возимся с бумажками, выбиваем фонды. Канцелярия ду-шит!.. И полное отсутствие всякого присутствия.
Он протянул Суржикову десятидолларовую бумажку.
- Чем богаты, тем и рады. Что мы еще можем для вас сделать? Нужны какие-нибудь сведения о катастрофе? Все засекречено, но если вы настаиваете…
- Нет, - сказал Суржиков. - Мне бы одно узнать: были какие-нибудь рационализаторские предложения по проекту?
Генерал остро глянул на Суржикова.
- Понимаю ход вашей мысли. Значит, вам известно, чей это проект?
- А как же, раз я там работал. - Суржиков сам взял голубой листок с обязательством неразглашения и подмахнул его. - Я не все узлы знаю, пока разберусь, время уйдет.
- Вас понял, - сказал Генерал. - Поскольку это не связано ни с чем материальным, вы увидите, как мы умеем работать.
Он опять куда-то позвонил. Телефон работал безотказно.
- Престо! Рацпредложения по проекту "Глория", на стадии установки. В кабинет.
Пока готовили справку, Генерал познакомил Суржикова с подробностями операции. В аэропорту, который находится неподалеку от места аварии, его встретят два сотрудника и отвезут на объект. Они потом заберут Суржикова и устроят в гостиницу, и вообще будут целиком в его распоряжении. Когда же он кончит работу, посадят в самолет. Ребята отличные. Работают там лет по двадцать, знают все ходы и выходы. Но в ресторан не поведут. Насчет хилий дело поставлено строго. В этом смысле он должен рассчитывать только на себя. Вот сивуши - местной водки - у них по завязку. Сами гонят из разных отбросов.
- Я не любитель, - заметил Суржиков.
- Все так говорят, а дорвутся до сивуши - не оттянешь. Я вам морали не читаю, вы человек взрослый. У меня одна, но самая настоятельная просьба: не шпионить. Голодандцы этого почему-то не любят. Чем у людей меньше секретов, тем болезненней они относятся к попыткам залезть им за пазуху. И сложно вытаскивать завалившегося. Менять не на что. Голодандцы не шпионят. Посольство у них маленькое, и никто на улицу носа не кажет. Приходится выкупать. За любого паршивца заламывают ни с чем не сообразную цену. Денег наших, естественно, не берут, требуют нефть, пшеницу, строительный лес, пушнину и матрешек. Мы решили: пусть сидят, кому нужны завалившиеся агенты? Какой там! МСШ так развонялся, что не продохнуть.
- А что такое МСШ?
- Международный союз шпионов. Не надо расписываться, о нем все знают. Мы в него не входим, но от этого не легче. Они все равно осуществляют контроль. Сильная организация, с большими средствами и влиянием. С ней приходится считаться. Так что будьте патриотом, Суржиков, держитесь подальше от секретных объектов. Вы же знаете, как у нас с пшеницей и лесом, да и с матрешками полный завал.
Раздался телефонный звонок. Генерал снял трубку.
- Введи… пусть войдет.
Дверь приоткрылась, и в щель скользнул плоский, будто из бумаги вырезанный человек, фаса у него не было - лезвие ножа. Он положил перед Генералом пакет, и тут же его высосало из кабинета. Генерал взял разрезальный нож, вскрыл пакет, оттуда выпал маленький листик бумаги. Генерал глянул и налился гневной кровью.
- Черт знает что! Какая-то чепуха. Ничего не понимаю. Он протянул бумажку Суржикову. Там было всего несколько слов.
- Порядок, - сказал Суржиков. - Я так и думал.
- Это поправимо? - робко спросил Генерал.
- Все поправимо. Главное - попасть туда.
- Ну, с Богом! - Генерал встал. - Я верю в вас. Берегите себя, Суржиков, вы нужный член общества.
Они обменялись рукопожатием, и уже через неделю не стало Суржикова, а появился выпускник института Патриса Лумумбы, не изменивший за долгие годы обучения в Советском Союзе национальной одежде, но потерявший в русских зимах, осенних туманах и весенней мокрети присущий южанам смуглый цвет кожи.
Генерал оказался прав, что Суржиков не привлечет ничьего внимания в аэропорту, правда, с одной оговоркой. Когда он заполнял таможенную декларацию, возле него вертелась сильно накрашенная девица в обтяжных розовых штанишках и кавалерийских сапогах.
- Вы из какой страны? - поинтересовалась девица.
- Из этой… Голодандии, - рассеянно отозвался Суржиков, уничтожая в анкете подозрения, что у него могут быть доллары, фунты, марки, франки и другая валюта.
- У вас там хилии? - подумав, спросила девица.
- Ага.
- Какой сейчас курс?
- В рублях или в долларах? - не отрываясь от дела, спросил иностранец.
- Конечно, в долларах.
Совершенный мозговой аппарат Суржикова молниеносно произвел подсчет, переведя хилии в рубли, а рубли в доллары.
- Один к десяти тысячам ста тридцати семи.
Девица посмотрела на него с сомнением, достала из сумочки вырезанную из "Известий" табличку.
- Что-то не сходится, сагиб. Неужто хилия так упала?
- В связи с аварией, - отозвался Суржиков. - Скоро опять поднимется.
Наморщив лобик, девица произвела подсчет на испорченной декларации.
- Гони пятьсот шесть тысяч восемьсот пятьдесят хилий, и пошли в машину.
- Зачем? - спросил сагиб.
- Я - валютная, - объяснила кавалерист-девица.
- Ты что - спятила? За такие деньги можно проигрыватель купить!
Девица ошалело посмотрела на Суржикова, затем взгляд ее упал на потертый портфель, стоящий на полу возле его ног.
- Катись колбасой! Дешевка! Набойки новые прибей, пидер московский!