- Мне казалось, я забыл его. О господи! Так ты все продумал, всех обманул. Ты велел мне унести эту биту.
- Я саданул твоим зонтом по дереву и вымазал его в крови. Не забывай, тебя там вовсе не было.
- Но… Ох, Лук, какой ужас! Ладно, ладно, я понимаю. Но он-то ни в чем не виноват, почему ты ударил его?
- Он стал непрошеным свидетелем. Помешал мне в один из самых главных моментов моей жизни, возможно, в самый главный момент. Думаю, я ударил его исключительно в порыве ярости. Естественно, я не собирался убивать его, просто в руках оказалась эта тяжелая штуковина. Спасибо, кстати, что ты принес ее обратно. Спасибо и за то, что унес ее, уж если на то пошло.
Лукас развернул бумажный сверток, положенный Клементом на стол. Клемент подался вперед. Он вновь увидел злосчастную бейсбольную биту, ту самую, что играла решающую роль в "Собачках", игре значительно более жестокой, чем представлялось их матери, которой Клемент не смел показывать свои синяки и кровоподтеки. Вспоминая детство, Клемент понял, что Лукас придумал всю эту игру просто для того, чтобы иметь возможность помучить младшего брата. В те давние времена, однако, она действительно казалась просто игрой, окрашенной поначалу обаянием тайны. Лукас придумал правила, по которым он имел право считаться отбивающим мяч игроком. В редких случаях, когда бита доставалась Клементу, в силу вступал другой набор правил. Однажды Лукас решил усовершенствовать биту, выдолбив в ней дыру и залив туда расплавленный металл, полученный из оловянных солдатиков Клемента. Вскоре после этого, когда Клемент наконец осмелился отказаться от игры, Лукас согласился с таким решением, вероятно сообразив, что серьезная травма брата могла развеять миф об их взаимной дружеской привязанности, который он благоразумно предпочитал хранить. В сущности, как позже понял Клемент, жизнь нередко создает подобные мифы, но их обман очень трудно распознать, если в них содержится доля правды. Порой их игра вовлекала обоих. Клемент упорно восхищался братом, искренне любил его, и, вероятно, именно эти чувства побудили Лукаса сыграть ту роль, которую Клемент так удачно подкинул ему. С удовольствием (и не только в детстве) Лукас всячески дразнил Клемента и, казалось, с одобрением относился к его сообразительности и спокойным ответным реакциям. Так это представлялось Клементу. Кроме того, он убедил себя, что сущность их взаимоотношений является тайной, которую ему, во всяком случае, полагалось хранить. И вот сейчас Клемент и Лукас в полном молчании уставились на орудие убийства. Потом они взглянули друг на друга. Лукас вздохнул. Клемент направился обратно в темный конец гостиной и вновь опустился на стул возле книжного шкафа.
- Да, но он же не угрожал тебе, - заметил Клемент. - Разве он пытался напасть на тебя, украсть твой бумажник, как говорилось в суде… Или еще что-то в этом роде?
- Он пытался помешать мне убить тебя. И преуспел.
- О… боже… ты уверен?
- Конечно. Он бросился ко мне и хотел схватить меня за руку. По-моему, даже произнес: "Нет, нет!"
- Значит, он не собирался нападать, не собирался грабить тебя, а пытался остановить. Но разве он не сообщил, что имелось оружие нападения?
- По-видимому, этому помешал мой адвокат. Сам я заявил лишь, что мне показалось, будто он хочет напасть на меня. И добавил, что, возможно, у него и не было преступных намерений. Пресса, общество и моя незапятнанная репутация довершили остальное. У меня не было никакого видимого мотива убивать его. Версию о превышении мной меры самозащиты вскоре отклонили. Один из врачей, правда, усомнился в том, что я нанес такую травму обычным зонтом, но на его слова никто не обратил внимания.
- Но тебя же, наверное, спросили, что ты делал в таком странном месте? Не сказал же ты, что решил поискать там светлячков?
- Я решил, что светлячки слишком запутают дело. Просто сказал, что меня внезапно потянуло на природу.
- Возможно, его, беднягу, тоже… Подумать только, какое несчастье свалилось на того невинного парня. Ведь он даже не пришел в сознание, чтобы рассказать свою версию событий. Но кто же он все-таки такой?
- Не знаю.
- Ты подразумеваешь, что тебе не хочется знать. Мы тоже ничего не выясняли. Мы даже не ходили на судебные заседания.
- Я ценю вашу деликатность. Да. Мне ничего не хотелось знать, адвокат приглашал меня в суд только в случаях крайней необходимости, а сам я не проявлял интереса к ходу следствия и мнениям газетчиков. По-моему, он был связан с какой-то торговлей. Не помню, чтобы в суде упоминали о его семье.
- Понятно. Ты вычеркнул все эти воспоминания. Неужели ты не испытываешь раскаяния?
- Не говори глупости. Конечно испытываю.
- Ну и с чем же мы теперь остались?
- О чем это ты?
- Лук, произошло нечто совершенно ужасное. Ты говоришь, что раскаиваешься, я не спрашиваю, испытываешь ли ты угрызения совести. Я думаю сейчас о том, как повлияло это происшествие на нашу жизнь, нашу с тобой жизнь, и что произойдет с нами в дальнейшем.
- Ты имеешь в виду, не намерен ли я повторить попытку? Нет. Видимо… как ни странно это звучит… один человек может умереть за другого… вся былая ненависть куда-то исчезла.
- Да уж, исчезла! Значит, он отдал свою жизнь за меня?
- Не романтизируй ситуацию.
- То есть ты прощаешь меня…
- Какая идиотская терминология. Нет, я имею в виду только то, что у меня отпало желание убивать тебя. Я хотел и попытался… с давних пор я тащил это бремя как своеобразный Долг… но теперь я от него избавился.
- Мне… Мне приятно, конечно, слышать такое… но…
- Может, тебе хочется, чтобы я дал клятву не посягать отныне на твою жизнь?
Клемент помедлил в нерешительности. (Каков же правильный ответ?)
- Да.
- Ты разочаровываешь меня.
- Ах… - (Ответ оказался неверным.)
- Не важно. Как честный историк я клянусь, что не собираюсь убивать тебя и не буду делать для этого новых попыток. Ну что, ты доволен?
- Спасибо. Но мне хотелось бы сказать… надеяться… что теперь мы сможем… забыть все ужасные и горькие обиды и… стать… в общем… друзьями… хорошими друзьями…
- Ну и идеи у тебя! Ты подразумеваешь примирение, взаимное прощение, согласие, новое понимание? Нет.
- А что же тогда будет?
- Не знаю. Какое это имеет значение? Вскоре я намерен уехать в Америку. Вероятно, там и останусь.
- Лукас, не будь таким жестоким.
- Вот уж нашел жестокость! По-моему, я даже сделал тебе одолжение.
- Ты сделал мне одолжение?!
- Ты же хотел обсудить все более основательно, и мы обсудили. Я мог бы просто отказаться видеть тебя. Ты же не думаешь, надеюсь, что мне нравится весь этот бред?
- Ну, мне он тоже не нравится. Я не могу отделаться от ощущения, что ты мне что-то должен. Мне кажется, что мы могли бы вынести из всей этой неописуемо жуткой истории хоть что-то полезное… ну, как я уже и сказал, наши отношения могли бы улучшиться, учитывая, что мы вместе прошли через такие испытания.
- Уж не толкуешь ли ты о взаимном покаянии?
- Мне кажется, что я не вынесу этого в одиночку. Я ужасно расстроен из-за того человека.
- И поэтому нам надо время от времени встречаться и поминать его бедную душу?
- Нет, нет… это, конечно, можно пережить, но я имею в виду, что никогда в жизни не смогу поговорить об этом ни с кем посторонним, ты же знаешь, я умею молчать…
- Да, молчание в данном случае было бы разумным с твоей стороны.
- Однако… О, позволь мне высказаться сейчас… Мне хочется укрепить нашу дружескую связь… Ведь мы оба изменились, и я понимаю, что причинил тебе страдания, должно быть, не просто самим существованием, но и другими способами… И все же мне очень хочется, чтобы мы, забыв о былых грехах, смогли вместе встать на правильный путь… И именно это, насколько я понимаю, ты должен мне.
- Я ничего тебе не должен. Ты остался в живых. Ты попросил, чтобы я поклялся не убивать тебя, и я поклялся. Надеюсь, ты мне веришь.
- Да, да. Но ты мог бы убить меня.
- Этого не случилось. Кто знает… я мог и передумать. Нечаянный ангел, возможно, остановил бы мою руку. Кстати, позволь мне вернуть тебе кое-что.
Клемент приблизился к брату. Лукас, по-прежнему сидя в кресле, вручил ему что-то, склонившись над столом.
- Что? Похоже, это мой бумажник! Я потерял его где-то той ночью.
- Я вытащил его из твоего кармана в машине.
- О господи, зачем?! А-а-а, понятно… Чтобы все выглядело как ограбление… Ох, Лук…
Разговор сменился молчаливой паузой. Дождь с новой силой, порожденной очередным порывом резкого восточного ветра, забарабанил по оконным стеклам. Клемент спрятал в карман бумажник. Почувствовав странную слабость в ногах, он готов был рухнуть на колени и, растянувшись на животе, бессильно уткнуться лицом в ладони. Его внезапно захлестнула волна горчайшего до умопомрачения страдания.
- Но тот человек умер… я стал причиной его смерти… вернее, ты стал причиной его смерти… По-моему, нам следовало бы предпринять что-нибудь…
- Что мы можем предпринять? Успокойся ты наконец. И прошу, Клемент, теперь уходи. Я не желаю тебя больше видеть.
- Ты хочешь сказать, что больше никогда не захочешь видеть меня?
- Не драматизируй ситуацию. Наши жизненные пути давно разошлись. Теперь они разойдутся еще больше. Мы все обсудили, и нам нечего больше сказать друг другу. Уходи.
Клемент отошел от стола. Дождь начал ослабевать. Сумрачный сад на мгновение пронзила случайная стрела солнечного света. Влажно блеснула умытая дождем зеленая листва. Завеса дождя посветлела и поредела. Совсем смутившись, Клемент вдруг почувствовал себя чертовски виноватым, затронутым неким тяжким грехом. Ему хотелось, чтобы Лукас вселил в него новую уверенность, дал ему какое-то освобождение, хотелось получить отпущение грехов. Но в чем он грешен? Конечно, в том, что в детстве причинил Лукасу сильные страдания. Должно быть, он плохо к нему относился. Плохим, естественно, оказалось уже само его существование, он вторгся в мир Лукаса, претендуя на его права, подобно мародеру, грабителю, присвоив ту чистую безраздельную любовь, что раньше принадлежала исключительно Лукасу. Летнее событие позволило Клементу осознать эту рану. Необходимо осмыслить всю ее глубину. Он не может просто уйти. Теперь все стало трагически, страшно важным. Сам ли он упомянул о "грехах"? Он уже не помнил.
В этот момент дважды прозвонил дверной звонок. Эти два коротких звонка почему-то показались на редкость властными. Лукас нахмурился.
- Кого еще черт принес?! - с отвращением воскликнул он, - Наверняка одного из них. Кто бы там ни был, скажи, что я не желаю никого видеть.
Раздалась третья, на сей раз длинная трель.
Выйдя из комнаты, Клемент прошел по коридору к входной двери. Он подумал, что, наверное, это кто-то из "семейного круга", возможно, Луиза. Эта мысль не порадовала его. Он открыл дверь.
На ступенях крыльца стоял человек с зеленым зонтом. Это был высокий мужчина в мягкой фетровой шляпе. Клемент узнал гостя. Этот человек дважды был замечен около его дома, видимо, поджидал кого-то.
Незнакомец пристально взглянул на Клемента.
- Здесь живет профессор Граффе? - спросил он с легким акцентом, происхождение которого Клемент не смог определить.
- Да.
- Я хотел бы повидать его.
- Сожалею, - мгновенно ответил Клемент, - но он занят и никого не принимает.
- Полагаю, меня он захочет принять. А я определенно буду рад увидеть его.
Клемент испытывал сильное недоверие к незваному гостю.
- Мне очень жаль, но вы пришли в неподходящее время.
Он начал закрывать дверь, но она наткнулась на какое-то препятствие. Шагнув вперед, мужчина поставил на порог ногу в большом ботинке.
- Простите, но я должен войти, - уверенно настаивал он.
Из глубины темного коридора послышался голос Лукаса:
- Кто там?
Прежде чем Клемент успел остановить гостя, тот резко оттолкнул его и быстро устремился по коридору. Они оба вошли в гостиную, где Лукас по-прежнему сидел на своем месте в зеленоватом свете настольной лампы.
- Кто?.. - Оборвав вопрос, он обратился к Клементу: - Будь добр, включи верхний свет.
Клемент включил яркую центральную люстру. Мужчина прошел на середину комнаты. Он снял шляпу.
В этот момент стоявший у двери Клемент внимательно глянул на Лукаса. Выражение лица брата изменилось потрясающим образом. Лукас не побледнел, а, скажем так, пожелтел. Его рот открылся, и губы растянулись в подобии улыбки, обнажив длинные зубы. Через мгновение он встал и сказал тихим, но твердым голосом:
- Так значит, вы все-таки не умерли.
Мужчина, успевший сложить зонт, оставил его на стуле вместе с фетровой шляпой и, пройдя вперед, произнес почти извиняющимся тоном:
- Ну, я было собрался умереть, как вы знаете, но меня удалось оживить. - Он повернулся к Клементу: - Не вы ли были третьим участником той ночной прогулки?
Гость приветливо протянул ему руку. В изумлении Клемент кивнул и шагнул вперед. Они обменялись рукопожатием.
Возлюбленный сын мой!
Прошу прощения за краткий ответ на твое длинное письмо. Ты пишешь, что от чтения критических исторических книг, чуждых для нашей веры, у тебя создалось впечатление, что Христа "ограбили". Тебе не следует противиться такому впечатлению, стоит попытаться глубже понять его. Христос действительно "ограблен", лишенный всего, Он принимает казнь на кресте, тем самым призывая нас следовать за Ним, постигая первопричины нашей веры. Упомянутая тобой свободная область души заполнена Богом, заполнена Христом. Это может стать темой для молитв или размышлений. На мой взгляд, ты поступил бы действительно разумно, разобравшись в собственных мыслях и положив пока "под сукно", если можно так выразиться, свои более величественные и далеко идущие планы. Тебя интересует, достаточно ли хорош "мистический Христос". Такое мистическое прозрение является наградой за долгую аскетическую жизнь, и оно совершенно не связано с чувственными переживаниями, на которые ты ссылаешься. Полная реальность признания Христа сурова и проста, путь к нему открывают хлеб и вода, то бишь это путь обуздания плоти. Твое "пылкое стремление к святости" и "отказ от мира" по-прежнему, к сожалению, остаются всего лишь отражениями чувств или фантазий, порождающих в тебе "трепетное волнение". Ты рассматриваешь монашескую жизнь как форму смерти, но ты будешь жить и страдать. Ложные боги наказывают, но истинный Бог избавляет от страданий. Грехи не должны служить стимулами, нужно постараться изжить собственные пороки, не пытаясь наказать или измучить себя. (Я обращаю твое внимание на некую форму мазохизма, которой увлекаются многие, исполненные благих намерений люди!) Ты не пишешь, ходишь ли ты к мессе и приобщаешься ли к таинствам исповеди. Твои письма ко мне не являются заменителями этого. Мне непонятно, как ты проводишь свое время. Определенно тебе желательно найти какую-то постоянную работу и служить людям. Прими во внимание, что такая перспектива может в итоге оказаться твоим истинным призванием в деле служения Христу. Не просиживай целые дни, читая Экхарта! Позднее ты сможешь поразмыслить над тем, что он имел в виду, говоря: "Ищи Господа в своей собственной душе". Прошу тебя, осознай ту любовь, что порождает все эти, возможно, на первый взгляд обескураживающие слова! Прости за сей поспешный и краткий ответ.
Твой брат in Christo,
отец Дамьен
P. S. "Схождение Христа в ад" означает всеобъемлющую природу Христовой любви и милосердия.
Почтенный отец Дамьен!