Дилип Мукти был ярым приверженцем научных теорий социального развития; позитивизм, марксизм, кейнсианство - для него ни на йоту не имело значения, на каких общепринятых политических призраках эти пророки основывались. Чтобы занять место в его сознании, от учений требовалось одно: объяснять человеческий феномен в терминах физических процессов. То же самое с чистыми науками: Дарвин, Эйнштейн, Гейзенберг, Крик и Уотсон - эти удивительные люди боролись с темными силами иррационального, а потому его отношение к ним было глубоко свято. При жизни Дилипа, угол основной спальни служил святыней для его божеств. Гипсовые бюсты Маркса и Конта, фотографии Фридмана и Кейна, тома "Капитала" и "Происхождения видов". Он даже подготовил свой собственный, переделанный, секуляризованный обряд пуджа: зачитывал вслух ключевые пассажи из газетных вырезок, прикрепив их под опухшими бровями философа немецко-еврейского происхождения.
Теперь, будучи мертв, Дилип Мукти больше не пугался фейерверков на Дивали, а потому, оседлав дорожный знак на углу, принялся аккуратно подпиливать свои ухоженные ногти, монотонно ругая Шиву за его профессиональное преступление. "Несомненно, Шива, - зудел он гундосым, с примесью хинди, голосом, долетавшим до настороженных ушей сына через створку окна, - это очень, очень плохо. Для меня очевидно, что ты повинен в смерти того пациента. Ввязавшись в немыслимую дуэль, ты лишил человека жизни. Ты всегда был импульсивным болваном, а теперь к тому же стал убийцей.
Этот человек рассказал мне о твоей связи с ним и о том, как ты отправил его к Баснеру. Этот человек, - он указал на изгородь из бирючины позади себя, - в самом деле расстроен, кто станет его винить?"
"Меня крючит, док Мукти, совсем паршиво. - Роки вылез из кустов и, трясясь и дергаясь, встал рядом с мертвым отцом Шивы. - Да, я псих, и все такое, но теперь я совсем того, и обратно, по ходу, никак. Тебе, в натуре, должно быть стыдно, чувак. Без вариантов".
Шиве действительно стало жутко стыдно, он вспотел, сидя на кровати, в этот момент Свати издала стон, Моан захныкал, и холодный рассвет полосами вспыхнул на скатах крыш. Но сильнее стыда Шива чувствовал страх. Если Баснер сядет, то утащит его следом, как пить дать. Не ходить на работу тоже бессмысленно, если не сказать хуже. Это при нынешних обстоятельствах могло быть истолковано только как свидетельство вины.
Тем утром больше не было новостей о смерти Роки - утром, которое завершилось попытками Шивы восстановить ускользающий образ женщины, чье лицо выглядело так, словно вылеплено из глины судмедэкспертом. За обедом - Шива поедал его в одиночестве, делая вид, что читает потрепанный номер БЖП, - тоже не удалось услышать ничего нового ни про Баснера, ни про его преступление. Не изменилась ситуация и на следующий день, большую часть которого Шива провел в попытках угадать истинную - или еще какую - причину претензий маленькой девочки по имели Мавритания, утверждавшей, что родная тетка домогалась ее посредством расчески.
Так и не восстановив душевного равновесия, Шива находился в полной уверенности, что это всего лишь затишье перед бурей, которая разнесет в щепу тростниковую лодчонку его давшей течь карьеры. Сон пропал, притаившись в углах спальни. Дрожащий, с ввалившимися глазами, Шива по утрам ехал в метро из Кентона, ощущая себя пассажиром поезда призраков в компании теней своего отца и Роки. Роки посмертно достиг свободного владения английским, что побуждало его использовать всевозможные поэтические тропы и описательные гиперболы: "Поезд снова землю роет, прет как червь сквозь мертвеца… - Он медленно покачивался, держась за поручень и бормоча Мукти прямо в ухо: - Точно яйца из личинки, из тягучего туннеля вылезают поезда, проникая прямо в сердце. Что ж теперь, дружище Мукти, станешь Мухти, верно, да? Зажужжишь небось тогда?"
Через три недели этих жутких видений Шива был уже почти готов поддаться страху и связаться с Баснером, Королевским колледжем, да хоть с самим Генеральным медицинским советом, готов был выложить всю правду о "дуэли". Но на выручку пришел сам противник: продемонстрировав умение держать паузу, в течение которой Шива чуть не отправился на тот свет, Баснер выбрал момент и отразил слабый удар, нанесенный смертью Роки, в письменной форме:
"Дорогой Шива,
Я должен был связаться с Вами несколькими неделями ранее, учитывая несчастные события вокруг смерти Вашего бывшего пациента Джеральда Нэвилла (по кличке "Роки"), но мне пришлось принять участие в конференции в Лодзи, где я делал доклад на тему эндемичности славянской бедности. Само собой, Вы слышали о том, что произошло. Подозревая закрытую головную травму, поскольку других объяснений такой чрезвычайно эмоциональной неустойчивости и повышенной агрессивности Роки не наблюдалось, я должен был его усмирить: для того, чтобы снять сканы, было прописано успокоительное. К несчастью, у него обнаружился артериальный склероз в прогрессирующей форме (возможно, побочный эффект - хоть я ни в коей мере не подвергаю сомнению Ваши методы лечения - чрезмерной дозы внутримышечных уколов хлорпромазина, которые получал больной), что в такой стрессовой ситуации и привело к смертельному сердечному удару.
Шива, я уверен, что Вы, как и я, отвергаете установившуюся безнравственность, пасующую перед профессиональной этикой истинной психиатрии. У меня также не вызывает никаких сомнений, что Вы, как и я, переживаете боль каждого из своих пациентов столь же глубоко, как если бы на его месте был Ваш родственник. В этой связи, я прошу Вас, хоть нас и разделяют пространство и время: давайте вместе почтим память Роки слезами горечи".
Шива почувствовал себя подопытной крысой, принужденной волочить огромную опухоль по кругу клетки вивисектора. Он почтил слезами горечи свою скромную персону, которой манипулировали с таким чудовищным вероломством. Но ниже следовало:
"Возвращаясь к постылой прозе: явно те же слухи, что дошли до меня здесь, в "Хис", касающиеся Вашего участия в деле больного - хотя и в другой форме и с иными подробностями - просочились к Вам в "Сент-Мангос" и представили меня в невыгодном свете, отведя мне ведущую роль в произошедшем. Уверен, что МЫ ПРЕКРАСНО ПОНИМАЕМ ДРУГ ДРУГА, - Баснер, в отличие от иных эпистолярных борзописцев, не использовал прописных букв; таковыми их видели глаза Шивы, - И ДЛЯ НАС НЕТ НАДОБНОСТИ ПОСВЯЩАТЬ ПОСТОРОННИХ В НАШИ ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ДЕЛА".
Он понимал! И понимал, что Шива понимает, и хотел сказать… да, он хотел сказать, что теперь это только между ними и что он не предаст это дело огласке, что он готов вести борьбу до конца.
"Именно поэтому, - буквы снова стали поменьше, - я направляю к Вам еще одного из своих пациентов с целью получения Вашей экспертной оценки".
Шива услышал скрежещущий, щелкающий звук, идущий из вестибюля, будто какое-то насекомое размером с человека поедало край ковра, прибитого к неровному старому паркету.
"Его зовут Мухаммед Кабир, и у него самые четкие и развитые галлюцинации из всех, какие я только имел счастье встречать за всю свою сорокалетнюю врачебную практику. Составные элементы видений Кабира общеизвестны: паранойя, навязчивое стремление законспирироваться из-за причин этнического характера, но полное развитие сценария, включая внимание к деталям времени и места, дает нам совершенно уникальный случай. НЕ СОМНЕВАЮСЬ, - прописные буквы вернулись, - ЧТО С ВАШЕЙ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ПОДГОТОВКОЙ И ВОЗМОЖНОСТЬЮ КЛИНИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ ВЫ СМОЖЕТЕ ПРОНИКНУТЬ В САМУЮ СУТЬ ЯВЛЕНИЯ.
Остаюсь, как всегда, Вашим другом и коллегой,
д-р Зак Баснер".
Шива засунул письмо под бюро и чернильный прибор с надписью "Мазь от герпеса "Зовиракс"" (в комплекте с лотками для мелких бумажек) и взял папку из буйволовой кожи, в которой были медицинские записи. Для человека с "исключительно развитыми галлюцинациями" папка оказалась на удивление тощей. Кабир, выросший на окраине Бирмингема, в Мозли, едва ли вообще болел в своей жизни. Имелись обычные детские болячки и подростковое воспаление гланд. Затем был перерыв в несколько лет, когда он вообще не обращался к врачам. А потом - пожалуйста: приступ психического расстройства, кататония. Два месяца он провел в доме родителей, прикованный к постели и страдающий недержанием; все это сопровождалось перманентным беспорядочным бредом. Кабира обнаружили, когда он прыгал и скакал у обочины трассы М-25 в Саут-Мимс, вооруженный охотничьим арбалетом, с помощью которого пытался подстрелить камеру наблюдения. Его задержали на бечевнике Манчестерского водоканала, где он заставлял каких-то подростков слушать убойные проповеди из Корана. В "Харрогит" на Маркет-сквер он раздавал флаеры с надписью: "ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЛАН". В конце концов, Кабир попал на орбиту Баснера, еще одного ревущего метеорита, бороздящего просторы городского космоса.
Шива выглянул за дверь и посмотрел туда, где обычно ожидали больные. Высокого роста, со светлой кожей, пакистанец по происхождению - или Шиве так только показалось, - Кабир сидел, скосолапив ноги и скрестив руки на самом прямом и неудобном из имеющихся стульев. Его продолговатая голова сужалась в острый подбородок, из-за чего приобретала коническую, ракетообразную форму. Уши были тонкими, как лезвия бритвы, стабилизаторами этой падающей ракеты. Карие глаза под тяжелыми веками шныряли зигзагами туда-сюда по ковру, словно повторяли увиденный узор. Пытаясь умерить непрестанную дрожь, Кабир довольно громко щелкал и скрежетал зубами, девственно белыми на фоне пухлых розовых губ. Пациент был одет в плотные синие джинсы и фиолетовый короткий жакет, скроенный из какой-то смеси шелка и синтетики. Одна из его обутых в кроссовки ног так сильно стучала, что это вызвало у Шивы мысли о чем-то потустороннем.
Какое-то время он стоял и слушал, выхватывая случайные слова - шухер, имплантат, передатчик, перемежавшиеся отрывками молитв на арабском. Затем Шива прервал этот бред, прочистив горло: "Гхм". Одним невозможным рывком Кабир вскочил на ноги, его острый подбородок был нацелен на Шиву. Вот, вот - и всему конец, сейчас этот тупой наемник Баснера сделает свое дело… Но высокий, трясущийся человек не приближался, только протянул руку, и Шива пожал ее. Казалось, что держишь мягкий, бескостный камертон, по которому только что ударили. "Надеюсь, вы сможете мне помочь, доктор, - произнес Кабир благородным тоном. - Не понимаю, почему я сумасшедший, хотя все и уверяют меня в этом".
Шива усадил Кабира в своей нише, взял блокнот и шариковую ручку и приготовился записывать галлюцинацию.
На следующий день зашел Элмли, и Шива взял его с собой на обед.
- Баснер прислал мне еще одного, - сообщил он другу за побитой жизнью треской и потрепанными чипсами.
- А-а. - Элмли старался выглядеть подобающим наперснику образом. - И что на этот раз?
- Думаю, со всей справедливостью можно сказать: я долбанул быка за рога.
- Взял, - не удержался Элмли, став вместо наперсника придирой. - Есть выражение: "Взять быка за рога".
- Не важно. - Шива махнул вилкой по воздуху. - Меня занимают не выражения, а факты, и факт состоит в следующем: несмотря на то, что этот Кабир демонстрировал все классические симптомы хронического состояния при циклотимии, на самом деле у него и близко нет ничего подобного.
- Правда? - Элмли знал, что лучше не вникать в значение термина - по ходу беседы станет ясно.
- Да. В дупелину пьяный, он перескакивал с пятого на десятое, объяснял, что сам не может справиться, потому что ему в мозг имплантировали передатчик. Но при этом был в состоянии дать мне продолжительный, связный отчет на тему того, чем вызвано его отклонение.
- И чем же?
- Благодаря блестящим успехам в школе он получил место в Кембридже, когда ему было всего семнадцать. Пока Кабир изучал философию и физиологию, на него вышел рекрутер из МИ-6. Кабиру, как иммигранту во втором поколении со всеми вытекающими отсюда последствиями, льстило это внимание, и он откликнулся на предложение. И настолько рьяно, что в итоге вступил в ряды Службы и в течение длительных каникул прошел тренировочный курс в их штабе, по итогам которого ему дали задание.
- Но почему, - удивился Элмли, - почему они были в нем так заинтересованы?
- Прошу тебя, Дэвид, запомни: для Баснера и еще нескольких врачей это просто галлюцинация. Короче, по окончании обучения его уговорили взяться за выпускную работу, заняв пост в Тель-Авиве. Израиль! Ты можешь себе это представить - британский мусульманин, почти ребенок, в Израиле! Вообще, по его словам, произошло следующее: днем он присоединился к сбитым с толку салагам, или кто они там, а ночью проник в одну из многочисленных группировок воинствующих израильских арабов, которая была связана с экстремистами "Хамас".
- Хочешь доесть мою треску? - Элмли потыкал рыбу вилкой. - Мне ее не осилить.
- Нет, не хочу я твою вонючую треску. Скажи мне, - Шива уставился на него, - неужели тебя это все не цепляет, и ты не находишь это хоть сколько-то интересным?
- Ну… Да, нахожу, просто ты мне столько всего рассказал о галлюцинациях твоих пациентов…
- Это особый случай. Напугав его до сумасшествия, несчастного ребенка заставляют еще глубже внедриться в группировку. Его берут на секретные сборы, проходящие на оккупированных территориях, где люди в кефиях размахивают автоматами Калашникова и клянутся убить всех евреев и американских империалистов. Ему приходится давать жуткие клятвы и участвовать в террористических нападениях. И тогда случилось неизбежное…
- Палестинцы раскусили, что он британский агент?
- Нет-нет, гораздо хуже… Однажды ночью, когда его проводили обратно через КПП, он был схвачен израильтянами. Тем, кто его допрашивал, он выдал заранее заготовленную версию, однако Британская разведка отрицала знакомство с ним, в итоге он оказался брошен на произвол судьбы в страшных застенках пыточных камер Моссада.
- Держась за…
- Ни за что не держась, Дэвид. Если ты не веришь, что подобные места существуют, то мир, в котором ты живешь, представляет собой детскую игровую площадку, где самая большая опасность заключается в том, что не выдержат наколенники! Нет, они пытали его, эти головорезы, и, ясное дело, в конце концов он сломался, согласился со всем, что ему вменяли в вину, и суд Линча приговорил его к тюремному заключению навеки.
Шива сделал паузу, отчасти для создания эффекта, отчасти чтобы ввести собеседника в нужное состояние. Элмли смотрел в возбужденные, настороженные глаза Шивы, пока тот внимательно изучал бледные, как сыворотка, лица врачей-стажеров, заигрывавших с работницами столовой, которые, все как на подбор, были в нейлоновых сетках для волос. Элмли стало интересно, задумывается ли теперь Шива о своем браке. Если бы только Шива не прогнулся под давлением родителей, а ему самому - неизвестно каким образом, чудом - посчастливилось бы оказаться в нужное время в нужном месте, тогда, возможно, сейчас именно он делил бы ложе с несказанно прекрасной Свати? Элмли представил, что ее воздушное тело не оставляет складок на брачном матрасе, а когда она поднимается - словно высушенная головка одуванчика разлетается от порыва весеннего ветерка…
- Ты меня слушаешь?
- Да-да.
- Так вот, я говорю, мало того, что израильтяне пытали беднягу чуть ли не до смерти в своем вонючем гулаге, так в конце концов они натравили на него совсем уж матерых бандитов.
- Слушай, Шива, ты правда увлекся, кто угодно, услышав тебя, решит, что ты антисемит!
- Это галлюцинация, Дэвид, не забывай, всего лишь галлюцинация. Итак, его окончательно доконали, и Кабир заболел, причем так сильно, что казалось, вот-вот умрет. Потом, спустя еще черт-те сколько, пуделя Ее Величества явились и начали разнюхивать, что да как. Очевидно, одно дело - подвергнуть кого-то из своих пыткам и унижениям, другое - довести его до смерти: сразу же волна недовольства - семья пострадавшего выражает подозрения и намерена обратиться в прессу. Минуту назад Кабир еще находился в израильской тюрьме, но вот он уже летит Британскими авиалиниями из Бен-Гуриона и через несколько часов оказывается у себя дома в Бирмингеме. Правительство, натурально, все отрицает, никакой официальной компенсации. А теперь представь, мой дорогой Дэвид, что это счастье приваливает в Государственную службу здравоохранения. Заходит в приемную к Баснеру. И что, ты думаешь, он решает?
- Ну, он… я не… наверное…
- Ты что, Дэвид, ты не мог столько лет слушать мои лекции по психиатрии и так ничему и не научиться.
- Ну, наверное, он поставил ему диагноз шизоида и прописал какие-нибудь лекарства.
- Именно! Именно так этот боров и поступил, равно как и прочие психиатры, общавшиеся с больным. Никто из них не удосужился проверить достоверность его историй, никто не почесался нормально обследовать бедолагу, никто не озаботился связаться с семьей пациента и услышать их версию случившегося. Баснер с его крепнущей год от года уверенностью в экзистенциально-феноменологическом подходе к лечению душевных расстройств - самый страшный, самый вредоносный и эгоистичный лицемер, но остальные так называемые целители, которые контактировали с этим человеком, почти настолько же…
- А ты сам, - вставил Элмли в очередном припадке самодовольства, желая закрыть тему, дабы спокойно решить, что выбрать: яблочную запеканку или маленькую, обернутую целлофаном тарелочку с сыром и печеньями.
- Я в наибольшей степени, само собой. Я обследовал Кабира, взял у него анализ крови, связался с его семьей, пообщался с ними, я даже пробился сквозь бюрократов из Министерства иностранных дел и Министерства по делам Содружества - какой эвфемизм! - и знаешь, что я обнаружил?
- Что?
- Это все правда! Правда, черт побери, до последнего слова!
- Прямо до последнего?
- Ну, насколько мне удалось выяснить. МИ-6 - не та контора, чтобы каяться психиатру-консультанту из "Сент-Мангос" в своих прегрешениях. Но факты подтвердились: все, что Баснеру и прочим шарлатанам требовалось сделать, - просто позвонить. Мухаммед Кабир выполнял задание Британской армии, и хотя он был осторожен с родителями, они имели вполне четкое представление, чем занимался их сын. Что же касается его мании, неспособность Баснера определить которую равноценна преступлению, то она оказалась сифилисом, сифилисом в запущенной форме, черт возьми!