Гектор встал. Звонил Марсель. Он, стало быть, не сердился за тот ужин со стриптизом; прямо гора с плеч! Сам Гектор после того вечера так и не решался позвонить другу, избегая обременительных объяснений. Тон у Марселя был невероятно игривым. Лоранс находилась рядом с ним, ибо в трубке слышалось ее громкое дыхание… Она прошептала: "Ну, что он говорит?" Марсель, прикрыв микрофон телефонной трубки, отвечал ей: "Да погоди же, как я могу с ним говорить, когда ты так ко мне липнешь! Дай сначала разрядить обстановку!" Марсель и всегда-то был необычайно дружелюбен с Гектором, однако начало разговора обещало превзойти в дружелюбии все их прежнее общение. Казалось, Марсель напропалую заискивает перед другом. Он говорил, что они не виделись уже целую вечность, и что он соскучился, и что было бы очень славно съездить куда-нибудь вчетвером, а еще лучше – устроить совместный ужин (ни словечка, ни намека насчет той эксгибиционистской сцены), и дальше в том же духе. Потом он осведомился, как поживает Брижит, после чего сделал паузу и отдышался. Да, как она там? Гектор признался, что приметил у жены начатки истерии, и засмеялся. Марсель тотчас ухватился за его смех и засмеялся тоже. В конце концов он решился: "Слушай, мы тут с Лоранс хотели бы… это, конечно, покажется тебе странным… ну, в общем, чтобы Брижит снова помыла у нас окна…" Гектор неудержимо расхохотался, это просто потрясающе – иметь таких забавных друзей. И заметив, что Брижит выходит из кухни, повесил трубку, потому что пора было обедать.
За столом Брижит поинтересовалась, зачем звонили друзья и, главное, не сердятся ли они за тот вечер.
– Они не просто не сердятся! Марсель даже пошутил, спрашивая, не хочешь ли ты опять помыть у них окна!
– Очень забавно! Это они в отместку…
Жерар ничего не понял из этого разговора и, решительно взявшись за дело, на всякий случай упомянул велогонку Уарзазате – Касабланка.
VI
Брижит отправилась в гости к родителям. Она старалась навещать их каждую неделю. Если Гектор в это время не шел к своей матери, он всегда с удовольствием сопровождал жену. Его тесть и теща были просто идеальными родственниками. Простые, любезные, заботливые, с ними даже можно было потолковать о том о сем. За последние месяцы они ужасно постарели. Особенно отец Брижит, который был практически не в состоянии ходить. Всю жизнь он обожал покидать супружеский кров, отправляясь на более или менее длительные прогулки. Он любил зайти в кафе, выкурить сигарету, перекинуться в картишки и позубоскалить о женщинах. Его супружеская жизнь наверняка держалась благодаря этим его эскападам. Лишившись способности ходить, он, несомненно, более всего страдал от необходимости целый день видеть свою жену. Старость сужает жизненное пространство супругов. В конце концов люди начинают жить друг у друга на голове, словно готовясь к подселению на кладбищенский участок. В том возрасте, когда людям уже нечего сказать друг другу, приходится пробавляться банальностями. Во время своих визитов Брижит превращалась в арбитра. Она присуждала очки, не пытаясь по-настоящему помирить стариков. Отец говорил все меньше и меньше, и она мучилась, не находя больше интересных для него тем для обсуждения. О прошлом он говорить решительно не желал. А также ни о настоящем, ни о будущем. И она просто смотрела на него – на этого старика, который был ее отцом. На его лицо, покрытое старой кожей, съежившейся, словно время, которое ему оставалось прожить. Глядя на него, она вовсе не впадала в отчаяние, а наоборот, более чем когда-либо размышляла о необходимости наслаждаться жизнью. Дряхлое лицо отца, стоявшее перед ее глазами, несомненно, оказало влияние на ее выбор позиции в недавнем супружеском кризисе.
Брижит всегда появлялась у родителей с большой живостью, и, прежде чем снова погрузиться в ничтожество своей повседневности, отец вздыхал: "Ах, это моя дочь!" Она шла вместе с матерью за покупками, она всегда приносила подарки, чтобы добавить жизни их дому. Во время ее последнего посещения мать обмолвилась, что они хотят покинуть Париж и перебраться в какой-то дом престарелых в Тулоне. Брижит и Жерару было бы куда сложнее навещать их там; не было ли это стратегией постепенного отдаления, переходом на последнюю лестничную площадку перед смертью? Брижит не хотелось об этом думать, она предпочитала оставаться в сфере вещей конкретных. Она снова заговорила о госпоже Лопез, очаровательной домработнице, которую мать уволила под весьма туманным предлогом: "Она ничего не умеет делать как следует!" Быть может, таким образом мать хотела наказать себя за то, что больше не могла делать все сама. Брижит рассердилась и сказала, что в таком случае необходимо найти кого-нибудь другого – не собираются же родители захлебнуться в грязи? Она спросила отца, что он обо всем этом думает; ему было совершенно наплевать. Пришлось тогда самой Брижит пройтись по квартире с пылесосом и вытереть пыль с мебели. Заметив, что окна грязные, она сначала не решилась. Губы ее расплылись в улыбке, особенно при воспоминании об ужине у Марселя и Лоранс. Затем она все же принялась за дело. Обстоятельства были совершенно иные!
Видя, что его дочери приходится заниматься уборкой, отец раздраженно буркнул матери:
– Знать ничего не желаю: на будущей неделе позовешь госпожу Лопез!
Чего, собственно, Брижит и добивалась: чтобы дом ожил, чтобы отец снова принял участие в повседневных делах. Она так сноровисто мыла окна, что мать даже удивилась, и в голове у нее промелькнуло: "Можно подумать, она занимается этим каждый день!" Она и представить себе не могла, до какой степени была права. Муж любезно попросил у нее попить; вот уже по меньшей мере три десятилетия, как он ничего не просил любезно у своей сварливой супруги. У него вдруг пересохло в горле. Ей тоже захотелось пить. Между тем она была уверена, что пять минут назад выпила полный стакан воды.
Через две минуты весьма результативного мытья Брижит обернулась. То, что она увидела, опять напомнило ей Марселя и Лоранс. Родители впервые за бог знает сколько времени сидели рядышком. Воистину объединенные созерцанием.
– Доченька, какая же ты красавица! – сказала мать.
Что до отца, то ему было неловко от охватившего его ощущения, одновременно сладостного и противоестественного. Он не мог признаться даже самому себе – ведь это была его обожаемая дочь, – что он испытывает нечто вроде легкого возбуждения. Ее манера мыть окна была такой приятной, такой… как бы это сказать… ну, одним словом, такой…
– Вообще-то не обязательно звать госпожу Лопез… Если, конечно, тебе это не в тягость, доченька… Ты могла бы время от времени мыть у нас окна…
В голосе отца Брижит уловила эмоциональную уязвимость. Его волнение было чрезвычайно трогательным. Брижит согласилась. Согласие свое она сопроводила прелестной гримаской капризницы, уверенной, что ее всегда простят. Покончив с мытьем, она нежно расцеловала родителей. Она чувствовала, что произошло что-то необычное. Можно было подумать, что начиная с этой минуты они наконец-то будут счастливы. Отец сделал усилие, до сих пор казавшееся ему нечеловеческим, и поднялся с кресла, чтобы встать рядом с женой; стоя на крыльце, они вместе прощально махали руками. На обратном пути Брижит дала волю праздным и сладостным мыслям. Ей казалось – и это было восхитительной причудой, – что она внезапно открыла в себе дар продлевать жизнь своим родителям.
VII
Было в ней что-то потрясающе эротическое. Брижит мыла окна как никто другой. Испытав волнение при виде родителей, окутанных дымкой счастья, она признала странность происшедшего. После извращенца-мужа, после его друзей, возжелавших вновь ее увидеть за мытьем окон, это был уже третий случай, когда упомянутое мытье вызывало у людей удовольствие, близкое к чувственному наслаждению. У отца был точь-в-точь такой же взгляд, как у Гектора. Она испытала неловкость, немедленно изгнанную: бессознательно она чувствовала, что лишь она одна ответственна за вызываемый ею мимолетный восторг. Каждый человек наверняка обладает сказочным эротическим потенциалом, однако редки те, кто способен его обнаружить. После никчемного отрочества и первых лет девичества, когда она считала, что не способна понравиться мужчине, она превратилась в некую чувственную потенцию. Постепенно возбуждение возрастало. Все находило объяснение. Прохожие оглядывались на нее, она подскакивала. И тотчас замирала на месте. Возможно, ее принимали за сумасшедшую.
В этот день Гектор не пожелал предаться послеобеденному отдыху. Он тщетно пытался найти какое-нибудь оригинальное занятие. К счастью, вернулась Брижит, крича: "Я невероятно эротична! Это моя вина!" В качестве хозяина дома Гектор принял на себя ответственность за ситуацию. Он погладил жену по голове. Ее следовало немедленно успокоить, ведь он же угадал у нее начатки истерии. Правда, все было как-то невнятно; мысли путались в мозгу, она пыталась объяснить мужу, что никакого срыва у него не было. С самого момента их встречи он больше, как и надеялся, не страдал коллекционитом. Он попытался ее усадить и принес стакан с выдержанным бурбоном, но ничего не помогало: она трясла его за плечи, повторяя: "Неужели ты не понимаешь?" Он обеспокоенно качал головой. Она-то наконец все поняла (таковы женщины), а вот ему еще требовалось некоторое время, чтобы понять (таковы мужчины).
Стало быть, никакого срыва у Гектора не было. Встретив Брижит (уникальное женское тело), он излечился от коллекционита. Однако, и в этом-то гнездилась романтическая странность ситуации, он повстречал единственную женщину, обладавшую поразительным эротическим потенциалом во время мытья окон. И, желая любой ценой пережить вновь эти заветные мгновения, дойдя даже до того, чтобы заснять их на пленку, он решил, что вновь и неизлечимо болен, в то время как никогда еще он не был до подобной степени таким же, как другие.
Нельзя любить что-то до безумия и при этом собирать другие предметы – Гектор был всегда в этом убежден. Он был теперь спокойным человеком, которому только что сообщили, причем именно в тот день, когда он решил отказаться от сиесты, что он уже не болен. Отныне Брижит никогда больше не будет мыть окна, надо уметь воздерживаться. Чета изучила все возможности, и спустя полгода Брижит уже не мыла окна, потакая желаниям мужа (они использовали американскую методику, состоявшую в том, чтобы постепенно увеличивать интервалы между мытьем окон (американцы бесподобно владеют искусством считать американской любую очевидную методику)). Брижит случалось иной раз вымыть окна, не говоря об этом Гектору, ради собственного удовольствия, просто так, вроде мастурбации. В такие дни, возвращаясь домой, он чувствовал, что окна вымыты; прежние рефлексы. Он старался не думать об этом, что не всегда было легко. Периодически наша сплоченная пара сталкивалась с первыми признаками срыва и грациозно ликвидировала эти признаки.
Теперь все было в прошлом.
Брижит и Гектор были стабильной парой, устоявшей перед ужасными испытаниями. Они были красивы (во всяком случае, друг другу они нравились), сравнительно богаты, у них больше не было серьезных психологических проблем (оставались там и сям пара-тройка мелких фобий, но на сюжет книги они явно не тянули), и к тому же они недавно перекрасили стены в своей квартире. Так что задумка, уже неоднократно, хотя и смутно упоминавшаяся и реализация которой все время откладывалась на потом, вновь всплыла в их сознании, и на сей раз момент был подходящий: завести ребенка. Выражение это выглядело тяжелым, даже устрашающим. Это называлось плодом любви. Чтобы завести ребенка, необходимо было сначала предаться любви. Брижит вычислила подходящие дни и объяснила Гектору, что продолжением рода лучше всего заниматься по четвергам. Этот день ему всегда нравился. Он как следует отдохнул в среду и в назначенный день проявил себя с самой лучшей стороны.
Гектор никогда еще не был так горд собою, как в тот день, когда выяснилось, что усилия его не пропали даром. Новость была должным образом отпразднована, и Брижит собралась потихонечку толстеть. Ей хотелось клубники; ее тошнило. Гектор клубнику не любил, и потому его тоже тошнило. Будущие родители размышляли о будущем своего ребенка, о его блестящих успехах в учебе и о слабых наркотиках, которые они ему, быть может, позволят курить. На седьмом месяце Брижит действительно очень растолстела. У нее даже спрашивали, не собирается ли она родить целую футбольную команду (люди часто бывают на редкость остроумными). Супруги почти не выходили из дому. Гектор занимался покупками и, проходя по аллеям супермаркета, даже не думал о коллекциях. Его ребенок, только ребенок занимал его мысли. Они решили не узнавать заранее пол младенца. Чтобы это стало сюрпризом. Гектор панически боялся всего, что было связано с биологией; он не ходил с женой на эхографию.
И было маловероятно, чтобы он присутствовал при родах.
Однако в самый день события она умолила его остаться рядом с ней в родильной палате. Весь в поту, с совершенно анархическим сердцебиением, он отважно превозмог свой страх. Жена могла им гордиться, подумал он, впрочем, нет, это скорее он должен был гордиться ею… Брижит орала, раздвинув ноги. Вот какое оно, стало быть, чудо жизни. Акушерка объявила, что матка наполовину открылась; это означало, что с другой половиной еще предстояло повозиться.
Итак, она открывалась миллиметр за миллиметром; каждое человеческое существо, прибывая на Землю, становилось звездой. Каждый из нас был событием, причем счастливым событием. Ребенок наслаждался последними мгновениями великого блаженства, и правильно делал, ибо было крайне маловероятно, что ему суждено еще когда-нибудь испытать подобные ощущения; разве что окунуться нагишом в ледяную воду, предварительно выкушав три литра ирландского виски. Гектор вышел в коридор. Там были все: его мать, родители Брижит, Жерар, Эрнест с семьей, Марсель и Лоранс… Роддом принимал всех действующих лиц одной жизни. Гектора пытались поддержать, ему говорили, что отцы – это нынешние искатели приключений. Ему нравилось это изречение; он задавался вопросом, какому кретину могла прийти в голову такая глупость, но его оно устраивало. Со своей трехнедельной бородой он и впрямь выглядел искателем приключений (он не мог побриться, поскольку из солидарности с Брижит он заранее собрал свой чемодан, чтобы сопровождать ее в больницу в день родов, и положил туда бритву). Он поблагодарил всех за то, что пришли, и пообещал сообщить, как только будут новости. Вот уж поистине настоящий мужчина, на которого можно рассчитывать в серьезных ситуациях. Ему предстояло сейчас стать отцом, и он чувствовал, что эта роль ему по плечу.
Брижит кричала, поэтому ей вкатили еще обезболивающего. Гектор вновь был рядом с нею и выглядел уверенно. Он находил в своей жене красоту, свойственную женщинам, которые рожают. Она тужилась все сильнее и сильнее. Акушерка срезала прядку волос у младенца, чью липкую головку уже можно было разглядеть. Гектор с таким волнением уставился на эту прядку… И какой бы мимолетной ни была эта мысль, она все же пронеслась у него в мозгу: он вспомнил коллекцию Марселя. То был рефлекс из прежней жизни, который был неподвластен его контролю: хотя сам он больше ничего не коллекционировал, он очень часто думал о коллекциях. Короче, все промелькнуло в долю секунды, но он все же успел подумать: если там девочка, эта прядка стала бы жемчужиной Марселевой коллекции… И тотчас же вновь сосредоточился на продвижении своего младенца; такое умненькое дитя, оно уже было вполне готово к выходу на свет. Вторая акушерка давила Брижит на живот, помогая ребенку выбраться. Головка наконец вышла почти целиком; она напоминала конус. Гектор еще толком и не видел свое чадо, но оно уже казалось ему воплощенной благодатью.
Сопровождаемый криками роженицы и акушерок, ребенок выбрался и тоже закричал… Его положили на живот матери… Это была девочка! Гектор разразился самыми прекрасными слезами в своей жизни. Он на мгновение выбежал в коридор, чтобы прокричать: "Девочка!"
Вернувшись в палату, он уставился на это чудо, вопившее на руках у матери. Моя дочь, моя дочь, – Гектор не мог думать ни о чем другом. У него появилось потомство. Она была живая, его дочь, живая и единственная в мире. Он читал в специальной литературе, что младенца оставляют на теле матери на несколько минут, прежде чем унести для первого в его жизни купания. Однако эта сцена почему-то продлилась не больше полминуты. Вторая акушерка унесла его дочь, даже не позвав его за собой. В литературе говорилось, что именно отец, если он присутствует, должен в первый раз купать младенца. А тут ничего подобного. На него даже не взглянули… Он вообще едва успел разглядеть свою дочь. Он по-прежнему держал жену за руку, и вдруг Брижит сильно и с криком сжала его руку. Было такое ощущение, словно пленку прокрутили назад.
В коридоре члены семьи радостно лобызали друг друга. Девочка, девочка, – хором повторяли родственники. Гектор, однако, не ошибся: пленку прокрутили назад. Мозг его был затуманен, и Гектор не мог пока с точностью определить, что же произошло. Брижит, которая была на грани полного изнеможения, опиралась на плечо новой медсестры; ей требовались силы и решимость. Она чуть не расплющила руку Гектора. Наконец Гектор сумел ясно сформулировать очевидность: близнецы! Она ничего ему не говорила, но была, оказывается, беременна не одним ребенком, а двумя! Он чуть не свалился в обморок, и акушерка посоветовала ему присесть. Его волнение смущало всех. Сидя, он пронаблюдал за рождением своего второго ребенка. На сей раз это был мальчик! Гектор поцеловал жену, и, как и в первый раз, ребенка положили на живот матери.
– Ты же мне ничего не сказала… – пробормотал Гектор.
– Да, милый, это был сюрприз.
Гектор бросился в коридор с криком: "Мальчик! Мальчик!"
Это новое сообщение повергло всех в изумление, особенно Жерара, со всех сторон анализировавшего это безумное уравнение: "Так все же мальчик или девочка?… Должно быть что-то одно… Нельзя быть одновременно и мальчиком, и девочкой… То есть такое тоже иногда случается… Но не в детском же возрасте… Или тогда уж…" И он попросил у проходившей мимо медсестры аспирину.
Опьянев от счастья, молодой отец пребывал на седьмом небе, в то время как молодая мать была почти в отключке; оба находились где-то не здесь. Гектор хотел было пойти за сыном в палату, где купали младенцев, однако акушерка и на этот раз унесла ребенка сама. Чуть отдышавшись, Брижит призналась Гектору:
– Я еще не все тебе сказала…
– Что?!
– Там тройня-я-а-а!
Начавшиеся схватки урезали слово, превратив его в вопль. И Брижит принялась тужиться, расходуя последние остатки сил. Она была исключительной женщиной: три ребенка в один присест! Гектор смотрел на нее словно на инопланетянку. Он любил ее высшей любовью. Она отважно произвела на свет вторую девочку и с облегчением разрыдалась. Малютку унесли вслед за ее старшим братом и старшей сестрой для медицинской проверки, и спустя несколько минут акушерка объявила, что все три младенца чувствуют себя превосходно. И добавила, что ей редко случалось видеть рождение тройни, которое проходило бы с такой легкостью.
Всех троих уложили рядышком; они казались одинаковыми, словно предметы одной коллекции. Гектор никак не мог осознать, что является родителем этих трех маленьких людей. Он поцеловал жену, вложив в этот поцелуй все мужество, в котором они нуждались. Отцы – это нынешние искатели приключений, – снова вспомнилось ему. Оказавшись разом отцом трех детей, он заслуживал по меньшей мере звания героя.
Ноябрь 2002 – август 2003
Уарзазате – Касабланка
Примечания
1
Мы исключаем отсюда шесть дней полупламенной связи с одной греко-испанкой. – Прим. авт.
2
Курорт в Ландах, на Атлантическом побережье. – Прим. пер.
3
Автор ссылается на собственный роман "Идиотизм наизнанку, или О влиянии двух поляков".
4
Возвращение (англ.).
5
Совсем не аристократический пригород Парижа. – Прим. пер.
6
Раз мы упоминаем здесь эту историю с исчезновениями, значит, она понадобится нам в дальнейшем по сюжету. В нашей истории нет решительно ничего лишнего, мы не переносим жира. – Прим. авт.
7
Приблизительно: "насладись каждым днем" (лат).
8
Левый берег Сены в Париже, главным образом квартал Сен-Жермен-де-Пре – традиционное место обитания интеллектуалов. – Прим. пер.
9
Французское выражение "свист в ушах" означает, что человека кто-то где-то поминает недобрым словом. – Прим. пер.
10
Бьенвеню (фр.) – "добро пожаловать".
11
Жан-Клод Роман – мифоман, выдававший себя за врача и мошеннически выманивавший деньги у своих близких. В январе 1993 г., оказавшись на грани разоблачения, убил жену, двоих детей и родителей. Приговорен к пожизненному заключению. Его история легла в основу нескольких кинофильмов. Прим. пер.