- А у меня дома еще грибки сохранились…
- Гляди, супруга засечет, больше не выпустит.
- Это Митрофаныча-то провожать не выпустит? Да ты что? Или она не человек у меня?
- Стойте, что это вы? Не надо ничего, не надо…
- Ты, Митрофаныч, помалкивай. Ты гость сегодня.
- Товарищи, я же на службе. Я же официально прошу вас, граждане…
- А мы тебе сегодня не подчинимся…
- Вот, Сергей, еще взнос: с нашего подъезда.
- Не допру я столько, отцы…
- Пацанов для подхвата захвати - учить тебя…
- Давай, Серега, не задерживай, а то мужской отдел закроют!
- Граждане жители, я же официально предупреждаю, что не могу. Не имею права. - Семен Митрофанович решительно напялил галстук и застегнул на все пуговицы тужурку. - Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей…
- Погоди, Митрофаныч, - перебил строгий Кирилл Николаевич. - В семиэтажках был?
- Ну был.
- Бабу-ягу навещал?
- Ну навещал.
- Так. Кого у нас по плану охватить должен?
- Ну, это известно! - улыбнулся Гриша, шустрый, улыбчивый мужчина без возраста. - Кукушкина повоспитывать надо, верно, Семен Митрофанович?
- К Кукушкиным зайти требуется, - подтвердил Ковалев.
- Ну, так зайди, - сказал Кирилл Николаевич. - Исполни служебный долг, пока мы тут гоношиться будем. Иди, иди, чего время зря теряешь? Все равно ведь всухую не выпустим.
Все сейчас смотрели на него, улыбались, и по этим улыбкам Семен Митрофанович понял, что всухую отсюда он действительно не уйдет. Придется выпить, хоть самую малость, а придется. Чокнуться с этими развеселыми, шумными мужиками, пожелать им счастья в трудовой и личной жизни и распрощаться. Да, отступать тут было некуда, и младший лейтенант Ковалев сказал:
- Ладно, уговорили. Пойду пока к Кукушкину…
- А Кукушкина дома нет! - крикнул какой-то малец с велосипедом.
- А ты найди! - строго сказал Кирилл Николаевич. - Найди и скажи, что его немедленно требует на квартиру Семен Митрофанович. Живо давай!
И мальчишка сразу же куда-то исчез.
Хороша была Вера Кукушкина: статная, чернобровая. Она стояла в дверном проеме, как в раме, и Семен Митрофанович, улыбаясь, любовался ею. Любовался и жалел: глаза у нее потерянные были. Красивые серые глазищи и - потерянные. И еще синяк на шее. Возле уха.
- Здравствуй, Вера Кукушкина. В дом-то пустишь?
- Семен Митрофанович, зачем вы?
- Надо, надо, нечего! Ну, чего на пороге-то стоим?
- Так нет его. Опять с дружками пьет, видно.
- А он мне и не нужен. Мне ты нужна, Вера.
- Я?.. - улыбнулась все-таки чернобровая. - Зачем же я-то?
- Узнаешь. - Семен Митрофанович отстранил ее, вытер ноги, повесил у входа фуражку. - Ну, хозяин в комнатах встречает, хозяйка кухней хвастает. Так куда же пойдем, Вера?
- Нечем мне хвастать, Семен Митрофанович.
И все же в кухню провела. Сели там на табуретки - друг против друга. Уставился Ковалев в ее налитое, без намека на морщиночку лицо, опять заулыбался. А она отвернулась.
- Смеетесь все?
- Зеркало тебе показать?
- Зачем мне зеркало?
- Нет, все-таки где оно у тебя? - Младший лейтенант встал, и хозяйка хотела было следом подняться, но он удержал. - Сам принесу. В комнате?
- В комнате. А зачем, Семен Митрофанович?
Семен Митрофанович, не отвечая более, прошел в комнату: бедная комнатка была, пропитая. Кровать детская, диван продавленный, стол, стулья да шкафчик с полкой. На полке стояло зеркало, но Семен Митрофанович вдруг потерял к нему интерес, потому что в углу играл худенький мальчонка лет пяти: складывал что-то из чурок и кубиков. Увидев младшего лейтенанта, он неуверенно заулыбался, захлопал большими, как у матери, ресницами.
- Привет, Вова! - сказал Ковалев и с трудом присел на корточки возле ребенка. - Дом строишь?
- Дом… - шепотом согласился Вова, хотя строил совсем не дом, а Кремль.
"Запуган… - подумал Семен Митрофанович. - Ай, запуган парнишка, запуган!.."
И вдруг остро пожалел, что за делами, за хлопотами сегодняшнего самого последнего дня напрочь позабыл об этом запуганном, тихом ребенке и не принес ему ни вафли, ни конфетки.
- Дом, - повторил. - А с кем же ты жить там будешь?
- С мамой, - тихо ответил мальчик.
В забитости его было что-то болезненное, почти ненормальное. И Семен Митрофанович сразу вспомнил своих сорванцов: шумных, горластых, веселых…
- А с папой?
Вова молчал, еще ниже опустив голову.
- С папой будешь в этом доме жить?
- И с папой… - послушно ответил ребенок, но ответил еле слышно и без интонаций.
- Да, - вздохнул Семен Митрофанович, тяжело поднимаясь. - Ты побольше дом строй, Вова. Попросторнее…
Он еще раз тоскливо оглядел полупропитую эту комнату, в которой из каждой прорехи выглядывала самая неприкрытая бедность, снял с полки зеркало и, озлобившись вдруг, большими шагами вышел на кухню.
Вера Кукушкина сидела между кухонным столиком и газовой плитой - на обычном хозяйском месте, но он сразу почувствовал, что место это не ее и что у нее здесь вообще нет своего места. Она улыбнулась Семену Митрофановичу той же тихой, испуганной улыбкой, какой только что ему улыбался ее сынишка, но Семен Митрофанович еще туже сдвинул сердитые брови, не давая в своем сердце простору для жалости.
- Поглядись, - сказал он, держа перед нею зеркало, как икону, на животе. - Хорошенько поглядись, гражданка Кукушкина.
- А чего? - робко удивилась Вера. - Зачем это?
- Хороша? Нет, ты глядись, глядись! Ну как, хороша?
- Н-не знаю…
- А вот я знаю. Я точно знаю: хороша. Очень даже. И глаза у тебя, и брови, и губы, и зубы - ну все как надо, все на своем месте и все в лучшем виде. - Младший лейтенант вдруг почему-то опять вспомнил воробьиху и расстроился еще больше. - Ты в таком соку, в таком, я бы сказал, ядреном теле состоишь, что мужики за тобой, если захочешь, табунами ходить будут. Будут не для глупостей каких, а потому, что мать в тебе видят. Мать человеческую!.. Ты же здоровая женщина, Вера, ты же рожать должна! Ты же таких парнишек, таких девчонок жизни подарить можешь, что хоть в витрину их ставь!.. А что имеем, Вера? Что мы имеем-то на текущий момент?
- А-а!.. - вдруг закричала она, тут же испуганно зажав себе рот. Слезы бежали по тугим щекам, путаясь в золотистом пушке. - Не надо… Не надо, пожалуйста, не надо!.. Ну, зачем вы опять, зачем же?..
- Поплачь маленько, - вздохнул Семен Митрофанович.
Отложил зеркало, закурил, присел напротив. Вера уже привычно вытирала слезы, но полные губы ее еще дрожали и кривились.
- Мы с Вовочкой через день в ванной ночуем, - тихо сказала она. - Как он пьяный придет, так мы в ванную. Запремся там на задвижку и сидим в темноте, потому что он свет нарочно гасит. Я сыночку сказки рассказываю веселые или пою, чтоб не пугался он в темноте-то… У меня там кожушок висит и одеялку я прячу. Постелю кожушок в ванну, ляжем мы с сынком, укроемся и - до утра.
Ковалев только крякнул. Выразительно крякнул, потому что ругнуться ему хотелось от всей души. Вера посмотрела, улыбнулась понимающе.
- А что делать, Семен Митрофанович? Развестись, скажете? Так я готова. Я хоть сейчас готова, если бы одна я была. А с сынком куда же мне? Родителей у меня нету, угла нету и специальности тоже нету. Развести-то разведут, в этом сомнение меня не тревожит, люди жалостливые, а жить где буду? Угла-то ведь никто не даст, значит, опять с ним? Уж не как жена законная, а как неизвестно кто, да? Ну и что изменится? Пить, думаете, перестанет? Нет, не перестанет. Бить меня, думаете, перестанет? Тоже не…
- Ну тогда-то мы его за избиение женщины… - начал было младший лейтенант.
- А сейчас он кого бьет, лошадь, что ли? Нет, Семен Митрофанович, мне не разводиться с ним надо. Мне надо…
- Слушай, Вера, - таинственно зашептал вдруг Ковалев и даже подсел поближе для убедительности. - Слушай, Вера, я вот что тебе скажу. Ты здоровая, ты богатырь прямо, а он, Кукушкин твой? Он же, по силе ежели судить, в половину тебя будет, никак не больше. Да еще и в пьяную-то половину… Так ты, знаешь, что? Ты дай ему как следует, кулаком дай! Кулаком прямо по роже его, по роже пьяной!..
Вера смотрела серьезными круглыми глазами, и Семен Митрофанович вдруг запнулся. Покашлял, похмурился, вновь в папиросу вцепился.
- Нехорошо, - тихо сказала она и осуждающе покачала головой. - Ай, как нехорошо вы советуете, Семен Митрофанович! Как это так: дай кулаком по роже? Это бить, значит, так выходит? Человека бить, да?.. Ай-ай-ай, ну как можно-то, а?
- А что? - хмуро спросил Семен Митрофанович. - Он же тебя бьет?
- Так он дурной, - с непреклонной уверенностью сказала она. - Он очень дурной, а вы мне такой же стать предлагаете? Да разве ж можно такое советовать, Семен Митрофанович?
- Ну, учи меня, учи, - проворчал смущенно Ковалев. - Будто ты милиция, а я неизвестно кто…
- Так это же вы от добра сказали, разве я не знаю? - Вера улыбнулась ему, словно маленькому, ласково и покровительственно. - Вы нас с Вовочкой жалеете очень, и мы это знаем прекрасно даже. Только не советуйте нам такое, ладно? Мы ведь с сыночкой человеками хотим остаться…
Семен Митрофанович вскочил, сделал круг и снова сел верхом на табурет.
- Ах, Верунька, Верунька!.. - вздохнул он. - Правда твоя, во всем твоя правда, и крыть мне нечем. Конечно, сгоряча я про драку-то, сгоряча. Это нельзя делать, это и закон запрещает, и вообще скотство это! Нет, тут другое надо, и ты прости меня, старого, что посоветовал…
- Да что вы, Семен Митрофанович…
- В деревню я завтра еду, - не слушая ее, продолжал младший лейтенант. - Там уже все семейство мое, там дом у нас имеется, хозяйство какое-нито заведем, может, даже кабанчика купим. А поезд завтра без пяти двенадцать ночи или, официально сказать, в двадцать три пятьдесят пять. И поедем мы все втроем: я, ты и Вовка, вот какой факт получается…
- Нет… - неуверенно улыбаясь, она затрясла головой. - Нет, что вы, что вы…
- Завтра без пяти двенадцать, - твердо повторил он. - Собирайся.
- Семен Митрофанович… Семен Митрофанович, миленький, что вы говорите-то, что?
Она опять заплакала, но не горько, как тогда, а радостно и словно бы с облегчением. И поэтому Ковалев улыбнулся и строго сказал:
- Не реви. У нас в семье реветь не положено.
- Семен Митрофанович, миленький, зачем же вам обуза-то эта, зачем? Ведь не отдаримся мы вам ничем за добро ваше, ничем же не отдаримся, потому что за такое и отдариться-то невозможно, хоть две жизни проживи!.. А Вовочке, Вовочке-то моему воздух деревенский нужен, ой как еще нужен: мне врач говорила!.. Нет, нет, это же не то я говорю, не то!.. Господи, я здоровая, я все по дому делать буду! Я полы мыть буду, стирать буду, воду носить…
Слезы мешались у нее со смехом, а Семен Митрофанович очень боялся такой смеси и хмурился еще больше.
- Перестань, - сказал он строго. - И не выдумывай: в колхоз работать пойдешь. Или учиться, пока мы с женой еще в силе, еще за внучатами углядеть можем.
- Учиться? - Она счастливо рассмеялась, и круглые слезы запрыгали, заиграли на тугих щеках. - А что? Я пять классов кончила, у меня даже пятерки были. Да нет!.. - Она опять засмеялась. - Я работать буду. Я очень теляток люблю. Я… Подождите!..
Она вдруг легко, по-девичьи сорвалась с места, кинулась в комнату. Семен Митрофанович улыбнулся ей вслед, покачал головой: немного, ой немного человеку для радости надо. Совсем немного, а мы подчас и этого ему не даем: либо жалеем, либо забываем…
Сияющая Вера ворвалась на кухню, крепко зажав в руке что-то, аккуратно завернутое в белую тряпочку. Она положила на стол этот пакетик, поглядывая на Ковалева и загадочно улыбаясь, развязала узелки на тряпочке и с торжеством распахнула вдруг эту тряпочку перед его носом.
- Вот!
Это были деньги: десятки, старательно уложенные одна к одной. Младший лейтенант зачем-то потрогал их пальцем, спросил вдруг строго:
- Откуда?
- Заработала, - лукаво сказала она. - Не подумайте дурного чего: я тайком от Кукушкина в уборщицы нанялась. Давно уж - два года скоро. Я как поняла, что мне не жить с ним, так и решила: деньги скоплю. Скоплю сотен пять, а тогда уж и уйду от него. Угол сниму с сыночком или завербуюсь куда: деньги всегда пригодятся, правда?
- Правда, - сказал он. - Ты забери их, Вера. На книжку положи: на них и оденешься и обуешься.
Отодвинул ей деньги, но она встретила на полпути его руку и вновь передвинула эту тоненькую пачечку к нему. И так они некоторое время потолкались: Вера смеялась, закидывая голову, а он смотрел на синяк на ее шее и не смеялся, а только повторял:
- Ты спрячь, спрячь…
- Нет уж, Семен Митрофанович, нет уж.
- Вера… Что это еще?
Она вдруг перестала смеяться.
- Вы нас всерьез брать с собой хотите или так, от жалости просто сказали? Всерьез, сама знаю, а раз так, то деньги вы возьмите. Нет, нет, Семен Митрофанович, родненький, теперь мы с сынком ваши полностью, и все у нас общее должно быть. Берите, Семен Митрофанович, берите, а то не поверю, что завтра увезете нас из ада этого кромешного в рай земной. Ну, берите же, берите, здесь уже много, здесь четыреста двадцать…
Но Ковалев все еще не решался брать эти плаканные-переплаканные деньги, заработанные горбом на заплеванных лестницах. Он словно видел сейчас, как трет она ступеньку за ступенькой, и потому хмурился, думал, как бы уговорить ее положить все на книжку, но Вера смотрела на него такими счастливыми глазами, что не поворачивался у него язык выкладывать соображения с деловым прицелом.
- Барахлишка много не бери, чего возиться-то? Не в тряпках счастье, а все, что надобно, мы и там купим.
- Да у меня и нет-то ничего: все Кукушкин пропил!
Это она беспечно сказала, весело, словно уже и не жила в этом пьяном угаре, словно уже шагнула в другую жизнь - с зеленой травой, птицами по утрам и глупыми добрыми телятами…
- Ну, добро. - Ковалев положил тряпочку с деньгами во внутренний карман тужурки, подумал, что о них следует доложить комиссару, и сказал: - Завтра я еще по магазинам похожу: давай решим, что прикупить надо.
- А ничего не надо! - сказала она. - Там уж, как приедем, тогда и решим.
- Совсем-совсем ничего?
- Нам не надо. Вы общее покупайте, для всех: знаете ведь, что в деревне-то требуется. А нам… Знаете, чего? Вы Вовочке пистолетик купите, ладно? А то Кукушкин вчера пистолетик его каблуком раздавил, так сынок уж так в ванной плакал, так плакал…
- С пистонами пистолетик-то?
- Нет, простой. Из пластмассы: они дешевенькие.
- Из пластмассы? - Ковалев улыбнулся. - Я своим огольцам сам пистолеты делал. Из дерева. Такие пистолеты, что прямо от настоящих и не отличишь, ей-богу!
- Да Вовка еще маленький, что понимает?
- Сделаем и ему пистолет. Настоящий пистолет, как положено. - Семен Митрофанович встал. - Завтра я в девятнадцать часов у товарища комиссара Белоконя быть должен, вот какой факт получается. А от него - прямо к тебе. Готовься.
11
Так и не дождался Семен Митрофанович Кукушкина. Да и не нужен ему был Кукушкин этот, если разобраться: о нем и Данилыч знал, и все их отделение, и в смысле профилактики здесь все было в порядке. А в смысле жизни он Семена Митрофановича больше не интересовал, так как Семен Митрофанович уводил от него этих людей.
Но, по счастью, лестница длинной была, а козлом скакать Ковалев давно отучился. По счастью потому, что еще на спуске он успел все заново обдумать и решить, что не поговорить с Кукушкиным права не имеет. Нет, не о вливании тут уже шла речь, а о том, что - хотел этого Семен Митрофанович или не хотел - объективно получалось, что именно он уводил от Кукушкина жену и ребенка. Хоть и не для себя уводил, а все-таки мужской закон требовал тут играть в открытую, и не повидаться с водопроводчиком - пьяным или трезвым, не важно, - было уже невозможно.
Поэтому, спустившись во двор, он поворотил налево, к котельной. За домами уже слышались шутки, смех и веселые мужские голоса: там, среди детских песочниц и качелей, опустевших ввечеру, собирали для него, младшего лейтенанта милиции Ковалева, прощальный товарищеский ужин. Но Семен Митрофанович на это сейчас не отвлекался, а раздумывал, где бы ему найти Кукушкина, и надеялся, что в котельной.
Однако Кукушкина в котельной не оказалось. Дежурный слесарь - немолодой уже, домовитый, как мышь, которого во всех квартирах запросто звали Сашей, - пояснил:
- Увели его, Семен Митрофанович. Руки, значит, за спину - и как положено.
- Куда увели?
- На профилактику, - хохотнул Саша. - Сильно надоел он жильцам, Семен Митрофанович, если правду сказать. Деньгу цыганит, шабашничает, а дело свое исполняет плохо, и краны текут во всех квартирах.
- Кто же увел-то?
- А этот, из второго корпуса. Ну, у которого сыновья…
Дело было серьезным, и поэтому младший лейтенант рванул из котельной, как молодой оперативник. Забежал за дом, мельком глянул, что врытый в землю стол для пинг-понга, по которому ребята с утра до вечера шариком щелкали, женщины накрывают белыми скатертями. Но этого Семен Митрофанович как-то не осознал, потому что профилактика была в полном разгаре.
Хмурый и трезвый Кукушкин стоял в центре мужского круга, заложив за спину корявые руки. Росту он был небольшого, но кряжист, широк в кости и на кулак увесист. Перед ним за детским столиком сидел Кирилл Николаевич.
- Сегодня у нас очень торжественный вечер, Кукушкин, - говорил он. - На вечере этом присутствовать ты будешь как полноправный жилец, а вот пить мы тебе не дадим. Ни грамма.
- Очень надо, - сквозь зубы сказал Кукушкин.
- Не надо, - подтвердил Кирилл Николаевич. - Пить не надо, а вот торжественное обещание Семену Митрофановичу тебе дать придется. При всех!
- Какое еще обещание?
- Торжественное обещание, что ты никогда пальцем жену не тронешь…
- Ну, пальцем-то пусть трогает! - засмеялся Петрович.
- Он понимает, что тут к чему, - улыбнулся Кирилл Николаевич. - Он у нас не дурак, Кукушкин-то. И соображает, что ежели сегодня выкинет фортель какой, так завтра с ним разговаривать буду не я, а сыны мои - Витька да Володька.
Сыновья Кирилла Николаевича - близнецы-богатыри - вместе учились в заводском техникуме, вместе занимались тяжелой атлетикой, вместе ходили на танцы. Были они парнями скромными и незлобивыми, но не стеснялись и подраться, и кто-кто, а Кукушкин про это знал хорошо.
- Понял, - хмуро сказал он. - Сделано, считай.
- Вот это разговор! - улыбнулся Гриша. - Эй, пацаны, за Митрофанычем сбегайте.
- Здесь я, - сказал Ковалев. - Добрый вечер, граждане.
- Здесь он! - почему-то в восторге прокричал Гриша. - Мы его, понимаешь, всем миром искать собрались, а он здесь!
И все сразу засмеялись, заговорили, точно слова Гриши или присутствие младшего лейтенанта было событием чрезвычайно занятным. Семен Митрофанович понимал, что происходит это от радостного волнения, вызванного и наспех организованной складчиной, и им, младшим лейтенантом Ковалевым, и возникшим вдруг чувством необычайной общности всех людей во дворе.